Цераленн   во   Рувиньяк   прогуливались   какие-то   потертые,   но
самодовольные  личности  вперемежку   с   полноправными   благопристойными
обитателями квартала. Окно спальни было открыто, потому что  снова  пришла
весна, наполняя воздух восхитительными  ароматами.  Эта  приятная  погода,
которая прежде привела бы Элистэ в состояние  блаженства  после  долгой  и
надоедливой зимы, теперь производила обратное действие, ибо  смена  времен
года неизбежно напоминала о неумолимом беге времени.
     - Скучно и тошно. Пусто и тускло. Противно и уныло. Досада и надсада.
Докука и...
     - Неужели так плохо, госпожа? - перебила ее Кэрт.
     - Плохо, плохо! Так уныло, словно я опять в Дерривале.
     - Ох, чтоб меня! Мы ведь не вернемся туда,  госпожа?  -  В  последнее
время  Кэрт  переняла  у  своей  хозяйки   модное   презрение   ко   всему
провинциальному.
     - Не волнуйся.  Мы  не  могли  бы  туда  отправиться,  даже  если  бы
захотели, - у нас нет разрешения. Вот наглость! - Элистэ качнула  головой,
выражая собственное  презрение  к  чиновникам-плебеям  из  могущественного
Комитета Народного Благоденствия, которые собирались наложить  ограничения
на передвижения Возвышенных. Они были невыносимы, эти выскочки депутаты, а
худшие среди них - экспроприационисты, составляли большинство в  Комитете.
Их административные функции в поразительно короткий период вдруг настолько
расширились,  что  охватили  всю  жизнь  Вонара.  Было  принято  множество
постановлений, направленных на то, чтобы подчинить себе и  унизить  бывших
хозяев.  Хотя  эти  законы  якобы   имели   целью   "обеспечить   народное
благоденствие  и  гарантировать  защиту   всех   граждан",   истинным   их
назначением была месть, прямая и неприкрытая. При этом многие  Возвышенные
предпочитали  иметь  дело  с  самыми  фанатичными  из  приверженцев  Уисса
в'Ал„ра, которые, по крайней мере, не прятали свою ненависть, чем  терпеть
ханжеское лицемерие самозваных патриотов, с  их  слащавыми  банальностями,
скрывавшими корыстолюбие и недоброжелательность. Конституционный  Конгресс
- нелепость.  Комитет  Народного  Благоденствия  -  полное  неприличие,  и
выносить их можно было только ввиду их недолговечности.
     - Долго это? - простонала вдруг Элистэ. - Долго?
     - Ну, пожалуй, уже месяцев шесть прошло,  госпожа,  -  с  готовностью
ответила Кэрт. - Было как раз время урожая, когда нас выставили из дворца.
Потом началась зима, и народ кидал снежки с  камнями  внутри,  чтобы  бить
стекла в окнах и пугать лошадей, а теперь...
     - Я это знаю! Я спрашиваю, долго ли еще продлится этот бред? Когда же
мир опять станет нормальным?
     - Что значит нормальным, госпожа? Вы думаете, все будет, как раньше?
     - Разумеется, будет! Ну... почти. - Элистэ призадумалась. Даже  самые
оптимистичные из Возвышенных не рисковали утверждать, что когда-нибудь псе
вернется на круги своя. Дело решила отмена привилегий - отныне Возвышенные
должны были платить те же  налоги  и  разнообразные  пошлины,  что  раньше
являлось уделом людишек рангом помельче. Далеко идущие  последствия  этого
декрета Элистэ пока не слишком осознавала  -  она  редко  затрудняла  себя
малоинтересными  финансовыми  соображениями.  Ее  семья  и  семьи  друзей,
владевшие достаточными состояниями, без труда  выплатят  новые  налоги,  а
только это  и  было  важно.  Разумеется,  это  оскорбительно,  но  данными
неудобствами можно пренебречь. Гораздо страшнее казалась ей потеря древних
прав сеньоров, а кое-какие из  этих  прав  были  довольно-таки  затейливы.
Самой важной и осязаемой переменой являлось освобождение серфов.  Да  ведь
даже Кэрт теперь свободна, хотя по ее виду нельзя было понять,  знает  она
об этом или нет, или, может, отвергает свою свободу, что как нельзя  более
свидетельствовало бы о ее  здравомыслии.  Ведь  так  называемым  свободным
серфам некуда идти и нечем заняться, кроме  как  продолжать  свой  труд  в
поместье сеньора, где проверенные временем взаимные обязательства серфа  и
господина были упразднены и заменены. Но чем же? Надобность в крестьянском
труде не отпала, а вот вознаграждения за него - защиты,  заботы,  щедрости
Возвышенных -  крестьяне  лишились.  Эти  "освобожденные"  серфы  попросту
пренебрегли своим величайшим преимуществом в обмен на иллюзорную  свободу,
которая ни на что  не  могла  им  сгодиться.  В  этом  смысле,  и  правда,
переменилось немногое. Вероятно,  Дреф  сын-Цино,  где  бы  он  сейчас  ни
находился, не согласился бы с ней, и напрасно. Однажды,  возможно,  совсем
скоро, думала Элистэ, они поймут масштабы своей ошибки, и  если  не  будут
чересчур уж тупы, упрямы и заморочены красноречием экспров, то  по  доброй
воле захотят вернуться к прежней жизни - устоявшейся и правильной. А  пока
вокруг царили хаос, глупость и утомительная нелепость.
     - Приведется ли нам когда еще есть барашка из Во Гранса,  госпожа?  -
спросила Карт. - И этот голубой сыр из Жерюндии? И пить славный  фабекский
сидр? Я бы  продала  собственные  волосы  за  кувшинчик  домашнего  сидра,
клянусь, что продала бы.
     - Ну раз так, то я  куплю  их  на  парик  и  накладку  для  волос,  -
улыбнулась Элистэ. - У нас ведь волосы одного цвета. Но я  не  думаю,  что
тебе надо так далеко заходить.
     После вторжения в Бевиэр во всех провинциях, кроме  Совани,  начались
столкновения. Крестьяне Вонара, вдохновленные  успехами  своих  шерринских
собратьев, жгли поместья  и  замки,  где  хранились  записи  их  долгов  и
повинностей.   Провинциальные   Возвышенные,   рьяно    защищавшие    свою
собственность  и  традиционный  уклад   жизни,   предприняли   контратаку.
Воззвание короля об освобождении серфов они игнорировали с самого  начала,
и серфы остались  прикованы  к  поместьям  хозяев.  Судебные  исполнители,
управляющие  и  сборщики  налогов  при  поддержке  вооруженных   наемников
по-прежнему в  течение  некоторого  времени  взимали  обычные  поборы.  Не
признавались и ущемления по части привилегий,  и  даже  время  от  времени
составлялись заговоры, имевшие целью  нападение  на  Шеррин,  освобождение
короля и подавление бунта одним крепким ударом. Однако  вскоре  по  стране
расползлись слухи, подтверждающие бессилие Чар Возвышенных, и  на  них  не
замедлила  последовать  реакция  со  стороны   черни.   Почти   немедленно
образовались разнообразные местные  лиги  Комитетов  Патриотов-Защитников,
насчитывавшие большое  число  участников,  и  роялистская  оппозиция  была
быстро подавлена. Теперь же,  шесть  месяцев  спустя,  поражение  сеньоров
казалось очевидным. Их открытое  сопротивление  ограничивалось  провинцией
Фабек, несколькими областями  Во  Гранса  и  Оссадскими  горами,  которыми
владели самые могущественные творцы  наваждений  общины  Божениль.  Страна
находилась в руках патриотов,  чувствующих  себя  все  более  уверенно,  и
депутаты Конституционного Конгресса, числом в  триста  пятьдесят  человек,
выбранные в примерном соответствии с численностью населения и по-разному в
разных провинциях, по собственному усмотрению были  вольны  отправиться  в
Шеррин, собираться в Старой Ратуше, отремонтированной и  переделанной  для
их надобностей, и там продолжать  заниматься  будущим  страны.  И  все  бы
хорошо, но шерринцам, а в особенности  привыкшим  к  роскоши  Возвышенным,
трудно было переносить нехватку разных  товаров  и  лишения,  связанные  с
беспорядками в провинции. Продуктов оставалось мало,  и  даже  Возвышенным
пришлось свыкнуться с ржаным хлебом вместо белого, а еще город был  просто
залит вином, которое слегка припахивало серой. Не  хватало  топлива,  и  к
тому же оно было плохого  качества.  Трудно  стало  добыть  тонкие  ткани,
кожаные изделия, духи, а импортные услады жизни - первосортный чай,  кофе,
шоколад,  табак  -  и  вовсе  сделались   недоступными   ввиду   возросшей
нервозности соседей,  ведших  торговлю  с  Вонаром.  Бедняки,  разумеется,
продолжали по-прежнему голодать  -  собственно,  даже  пуще  прежнего.  Их
предполагаемая победа нимало не улучшила их материального положения, и эта
истина  доставляла  изрядное  саркастическое  удовлетворение   исполненным
презрения Возвышенным.
     - А сможем мы снова  ездить,  куда  захотим,  госпожа?  -  настойчиво
спросила Кэрт. - Будет ли простой народ на улицах снова почтителен с нами?
Станете ли вы опять фрейлиной Чести?
     - Разумеется, - с твердой уверенностью ответила Элистэ, поскольку  ей
требовалось убедить в этом самое себя. - И думаю, теперь уже совсем скоро.
     - А я так рассуждаю, что не очень-то скоро. Я уж сыта по горло  всеми
этими беспорядками,  руганью,  воплями  и  визгами,  тычками  и  толчками,
неразберихой и бранными словами. Хочу, чтобы все успокоилось, хочу обратно
во дворец. Госпожа, помните, как там полы блестели - как замерзший пруд? А
помните все эти свечи - они так хорошо пахли! И повсюду  зеркала,  видишь,
как входишь и идешь... А уж еда...
     -  И  музыка  день  и  ночь.  И   танцы.   Элегантность,   изящество,
учтивость... - Элистэ протяжно вздохнула, совсем позабыв о  своем  прежнем
раздражении  мертвенностью  и  искусственностью  придворной  жизни.  -   И
кавалеры...
     - С цветами и конфетами, подарками и записочками, которые  все  время
носили туда-сюда. Помните его высочество Феронта, госпожа? Сколько он  вам
всякого присылал, а вы все возвращали, кроме  серебряного  медальона.  Вот
это был человек, который знал, чего хотел, и шел напролом! Не какой-нибудь
слюнтяй.
     - Да, помню. - Но тон Элистэ не располагал к продолжению,  разговора.
Она так и не собралась с духом, чтобы рассказать горничной о той  сцене  в
апартаментах герцога.
     - А как вы думаете, что случилось с его высочеством, госпожа?
     - Все еще содержится в Бевиэре, я думаю.
     - Должно быть, тяжко такому благородному господину, как он, оказаться
в клетке.
     - Не тяжелей, чем мне оказаться в клетке здесь. - Элистэ  нетерпеливо
ударила по подоконнику.
     - О, но ведь это совсем не то же самое. Вы же вольны  разгуливать  по
городу.
     - Не вполне. Бабушка не выпускает меня. Боится, что меня забросают на
улице камнями, или голодающие крестьяне сварят меня в масле и съедят,  или
еще что-нибудь в этом  роде.  А  ведь  произносила  пышные  речи,  что  не
позволит страху управлять собой.
     - Да, госпожа, но, по правде сказать, я  слышала  такие  истории,  от
которых прямо мороз по коже.
     - Подумаешь, истории!
     Этот бесплодный разговор был прерван появлением Аврелии, вбежавшей  в
комнату, даже не соизволив постучать. Упрек замер на губах  Элистэ,  когда
она увидела лицо кузины - разгоряченное, взволнованное, глаза блестят.  Ее
гладкие  розовые  щеки  странно  контрастировали   с   модными   разводами
небесно-голубого цвета, которыми кузина украсила свои темные кудряшки  две
недели назад по случаю пятнадцатилетия. Ногти Аврелии тоже были  выкрашены
в подходящий голубой оттенок. С руки свешивалась какая-то  грубая  длинная
ткань коричневого цвета. На ней было неожиданно простое платье  и  уличные
туфли без каблуков, - а Аврелия никогда по своей воле не ходила пешком.
     Что-то явно происходило.
     - Кузина, а вот угадай! У меня секрет, большущий секрет.  Никогда  не
отгадаешь! - объявила Аврелия. - Ну же, отгадывай.
     - Не имею ни малейшего представления, о чем речь.
     - Нет, ну это же вовсе не так трудно! Разве по моим глазам не  видно?
Разве они не зеркало моей души? Они кричат о  моей  тайне  всему  миру,  и
теперь я точно погибла! Ну же, кузина, только посмотри мне в глаза, и  все
узнаешь. Ну, только один раз попробуй!
     Элистэ нехотя повиновалась.
     - Нет, я не могу отгадать. Зря ты думаешь, что глаза тебя выдают.
     - Фи, кузина! Ты просто не хочешь видеть. Ну хорошо, ты вынудила меня
сделать признание, что, несомненно, с самого начала входило в твои  планы,
и я непременно умру от стыда, но  все  же  скажу.  Кузина,  это  случилось
наконец, и я всегда знала, что так будет.  Это  -  неизбежность  для  моей
бурной и страстной натуры, и теперь это обрушилось на меня, и  я  сражена,
повержена, полностью покорилась чувству. Кузина Элистэ... я влюблена!
     - Что ж... э-э... даже не знаю, что и сказать.
     - Ничего не говори, кузина. Слова неспособны выразить мою любовь, это
непередаваемое страдание и радость.
     - Понятно. Это своего рода сюрприз. Что ж... И в кого ты влюблена?
     - В Байеля во Клариво, старшего сына виконта во Клариво. У них  самый
большой дом на проспекте Парабо. Тот, что с трехэтажными верандами. Байелю
- правда, у него замечательное имя? - семнадцать лет, прекрасный  возраст!
Слуги говорят, что весь прошлый год он провел за  границей,  путешествовал
для завершения образования, но теперь вернулся и останется.
     - Что ж, это не так плохо. По крайней мере, он тебе ровня. А  где  же
ты с ним познакомилась?
     - Я... еще пока с ним незнакома. Я видела из окна,  как  он  проходит
туда и обратно. Но  мне  этого  было  достаточно,  чтобы  понять,  что  он
задумчив и молчалив, но иногда бывает безрассуден, склонен  к  грусти,  но
вспыльчив, горд и страстен - короче говоря, он такой, как и я. Все  это  я
прочитала на его лице - а оно невероятно красивое и благородное.
     - Понимаю. А ты рассказала об этом бабушке?
     - Нет! Я не выдержу ее  расспросов,  насмешек  и  критики.  Она  ведь
скажет, что я еще  молода,  чтобы  стремиться  к  счастью,  но  что  такое
возраст? Все дело в душе, правда ведь? А моя душа родилась старой.
     - Все же тебе стоит сказать ей... Может быть, она захочет представить
вас друг другу.
     - Ей - не могу. Бабуля желает мне добра и, безусловно, знает свет, но
она от рождения лишена склонности к нежным  чувствам.  Поэтому  я  лелеяла
свою любовь в молчании. Порой мне казалось, что эта тайна  разрывает  меня
изнутри, но я все равно хранила молчание.
     - В самом деле? И как долго?
     - Вот уже четыре дня.
     - Четыре дня. То есть страсть разгорелась в конце прошлой недели, как
раз когда ты говорила мне, что тебе скучно и у тебя плохое настроение.
     - Кузина, я была  близка  к  отчаянию.  Жизнь  казалась  мне  мертвой
пустыней. И вот, когда все кругом представлялось в черных красках,  судьба
направила мой взгляд на улицу под моим окном, и я увидела... его.  Он  шел
один - самый красивый юноша их всех, что мне встречались, - и тут  же  мое
сердце как огнем загорелось, весь мир преобразился. Ах, разве  любит  тот,
кто не полюбил с первого  взгляда!  Только  взглянула  на  него  -  и  уже
погибла!
     - Да, у тебя все быстро. Послушай, Аврелия, я понимаю  твои  чувства,
но в самом деле считаю, что лучше сообщить бабушке. Иначе, подумай только,
ты можешь так и не познакомиться со своим Байелем.
     - Нет, я с ним познакомлюсь. - Аврелия уверенно тряхнула головкой.  -
В таких делах я не полагаюсь на случай. Разве я жертва на алтаре Судьбы? Я
встречусь с ним. Встречусь сегодня же.
     - О чем ты говоришь? - встревожилась Элистэ.  Глаза  ее  юной  кузины
светились беспокойным фанатизмом.
     - Каждый день, примерно в это время, мой Байель проходит по проспекту
Парабо. Я не знаю, куда он идет, но сегодня я это открою. Пойду за  ним  и
по дороге что-нибудь придумаю, чтобы  представиться  ему.  А  потом  пусть
распоряжается судьба.
     - Смешная девочка! Ничего подобного ты не сделаешь. Не собираешься же
ты бегать за мальчиком, который не имеет понятия о твоем существовании?
     - Так будет иметь! Он меня заметит! - У Аврелии был очень решительный
вид.
     - Берегись, а то выставишь себя на посмешище.  Где  твоя  скромность,
твое достоинство?
     - А зачем они мне? Есть вещи поважнее. Я обязана  думать  о  будущем.
Мне пятнадцать лет, я женщина. Время летит. Я не хочу проснуться однажды и
обнаружить, что мне уже восемнадцать, я увядаю,  одинока  и  неустроена  в
жизни, мечты развеялись - и все потому, что я упустила шанс. Вот уж  этого
мне не надо!
     Элистэ почувствовала, как к ее щекам приливает сердитый румянец. День
ее собственного  восемнадцатилетия,  мирно  отпразднованный  в  бабушкином
доме, привел ее в угнетенное состояние. Были щедрые подарки, поздравления,
праздничное угощение - но все это послужило лишь болезненным  напоминанием
о том, что ее жизнь, начавшаяся так  блестяще,  оскудела.  Думала  ли  она
несколько месяцев  назад,  когда  столько  достойных  кавалеров  наперебой
ухаживали за ней и она могла выбрать любого из них, - думала ли она, что с
ней может такое случиться - что она  встретит  свое  восемнадцатилетие  не
будучи замужем, не помолвленной и вообще ничем  не  занятой?  Такое  могло
происходить  с  некрасивыми,  скучными,  бедными  девушками,   но   не   с
Возвышенной Элистэ во Дерриваль. И тем не менее - вот она, здесь, запертая
в Парабо, и никто до сих пор не сделал ей официального предложения руки  и
сердца.  Двор  распущен.  Возвышенные  почти  лишены  возможности   как-то
участвовать в общественной жизни. Кавалеры исчезли, словно  испарились,  и
это чистая правда - она упустила все свои шансы. В восемнадцать лет  жизнь
кончена. Слезы навернулись ей на глаза.
     - И вот, я все думала и думала,  -  продолжала  трещать  Аврелия,  не
заметив своего промаха. - А теперь пора действовать.  Я  достаточно  долго
переносила любовные терзания. Сегодня я пойду  за  моим  Байелем  на  край
света, если он попросит меня об этом.
     - Дорогое мое дитя, - запротестовала Элистэ, пряча  неудовольствие  и
напуская  на  себя  вид   зрелой   матроны,   -   ты   -   Возвышенная   и
несовершеннолетняя. Тебе не пристало в одиночку носиться  по  улицам,  как
какой-нибудь гризетке.
     - Разумеется. Я и не предполагала ничего подобного. Одна я с этим  не
справлюсь, потому и пришла к тебе, кузина. Ты будешь моей дуэньей.
     - Не буду! Я еще не настолько стара, Аврелия!
     - Да, но ты такая находчивая, кузина! Умудренная  не  по  возрасту  -
ведь ты же была при дворе. Ты прекрасно справишься. И  мне  больше  некого
просить. Ты ведь поможешь мне, правда? Ну, пожалуйста, очень тебя прошу.
     - Об этом не может быть и речи. Дело не только в  том,  что  мне  это
совсем не подобает. Это ведь  опасно!  Да  я  слышала  такие  истории,  от
которых... от которых прямо мороз по коже.
     - Но опасно только для Возвышенных, я уже обо всем подумала.  Смотри,
кузина, что я принесла. - Аврелия встряхнула грубую  коричневую  ткань,  и
Элистэ увидела две длинные простые накидки с капюшонами. - Это для  нас  с
тобой. Вот. - Она передала одну накидку Элистэ. -  Мы  наденем  их  поверх
платьев - и все, пожалуйста, мы уже преобразовались и без всяких  Чар!  Мы
будем две бедные белошвейки, простые девушки, которые могут ходить где  им
заблагорассудится. Правда ведь,  это  хитроумная  затея,  совсем  новая  и
замечательная?  Ну  же,  кузина,  отправляемся!  -  Развернув   просторную
накидку, Аврелия закуталась в коричневую ткань, накрыв капюшоном волосы  с
голубыми разводами. - Ну, скорей же, пойдем, пойдем!
     - Мы никуда не идем, Аврелия, остановись и задумайся...
     - Подожди-ка. - Осененная какой-то новой мыслью, Аврелия подняла руку
с лазурными ногтями, призывая к тишине. Подскочив к окну, она застыла, как
охотничья собака в стойке, и устремила взгляд вниз, на улицу. Через минуту
она прошептала: - Это он. Вон он, как раз внизу! Это Байель. О Чары, какой
он красивый, невозможно вынести!
     - Где? - С невольным любопытством Элистэ посмотрела  вниз  и  увидела
хорошо одетого, стройного светлоглазого  юношу  с  тонкими  чертами  лица,
подтверждавшими описание Аврелии. Он неторопливо шел по проспекту  Парабо.
- В самом деле, милый мальчик.
     - Милый? Кузина, это все равно что назвать Байеля уютным.  Он  просто
потрясающий, необыкновенный, и я горячо люблю его. Но смотри... смотри!  -
Пухлые ручки Аврелии судорожно  сжались.  -  Он  уходит!  Уходит!  Скорее,
пойдем за ним, пока он не скрылся!
     - Ты с ума сошла! Аврелия, ну-ка ся