орую
поездку в тот же  чудодейственный  болгарский  санаторий.  Наверное,  этот
эскулап, действительно, неплохой человек.
     Сводный полк имени Дроздовского и в самом деле собирается уезжать.  Я
попросил покуда поручика Успенского собрать и наши  вещи.  К  счастью,  их
немного. Все самое ценное давно осталось в России... Или в сейфе  генерала
Туркула. Кстати, я до сих пор не написал  список  наших  офицеров,  а  это
никуда не годится.

     Ну вот, у каждого свои неприятности. Поручик Успенский  пришел  злой,
как черт, и даже забыл справиться о моем здоровье. Он умудрился повздорить
с каким-то марковцем. Не знаю, что они друг другу наговорили,  но  поручик
пришел просить у меня официального разрешения на дуэль. Этого  еще  только
не хватало. Я категорически запретил ему и думать о чем-нибудь подобном. И
покуда я еще командир сорокинцев, никаких дуэлей не будет.
     Наверное, до дневника я сегодня не доберусь. Ладно, думаю, время  еще
есть.


     30 июня

     Читать здесь совершенно нечего. Конечно, было бы  странно,  ежели  мы
сумели бы вывезти Севастопольскую  Морскую  библиотеку.  Единственно,  что
удалось разыскать, - это  "Чтец-декламатор"  за  1912  год.  К  сожалению,
подобное чтиво не идет даже на Голом Поле. Но все же там  есть  не  только
так  называемые  современные  авторы.  В  этом  "Чтеце"  имеются   Тютчев,
Боратынский и даже Пушкин.
     Правда, из Пушкина поместили отчего-то  только  его  юношеские  вещи.
Вероятно, их легче читать с эстрады. Среди прочего я нашел  давно,  еще  с
детства  не  читанное,  и  сейчас  многие  строчки  воспринимаются  совсем
по-другому. Даже такая сущая безделица, как "Из Парни". Вся эта  галльская
легкость  с  нимфами  и  мелким  адюльтером  кажется  сейчас  уже  слишком
несерьезной. Но начало звучит совесем иначе.
     "Плещут волны Флегетона, своды Тартара дрожат"... Да,  своды  Тартара
дрогнули. И мы обрушились в бездну, где бродят  тени,  цветут  асфодели  и
текут реки с мертвой водой. Флегетон, Коцит, Лета. Огонь, Лед, Забвение. И
кони бледного Плутона уже несут нас  прочь.  За  спиной  остался  огненный
Флегетон, а впереди - только Коцит и Лета. Лед и Забвение.
     Да, эту книгу лучше не читать. Тут и без  мистики  впечатлений  более
чем достаточно.

     Вернусь все-таки к  своим  записям.  Из  Дмитриевки  мы  выступили  в
полдень и пошли на  Терны.  Штабс-капитан  Дьяков  получил  приказ  занять
оборону, а если противник уже  там  -  овладеть  Тернами  и  держаться  до
прихода подкреплений. Мы прошли уже несколько  верст,  когда  нас  догнала
группа конных, среди которой мы  узнали  старого  знакомого,  "капказского
человека" Андгуладзе. Генерал, не слезая с заморенного коня, обрушился  на
нас, словно на проштрафившихся кадетов, требуя немедленно  остановиться  и
повернуть на юг. Штабс-капитан Дьяков  пытался  сослаться  на  приказ,  но
генерал Андгуладзе закричал, что здесь приказывает  он,  что  красные  уже
взяли Британы, и мы немедленно переходим в его распоряжение.
     Британы - это совсем недалеко от Чаплинки. А взяв  Чаплинку,  красные
вплотную подступали к Перекопу. Значит, за эти часы фронт прорвали и взяли
нас корпус в кольцо. Радостного было мало, а  "капказский  человек"  вновь
закричал,  чтоб  мы  немедленно  поворачивали  к  Каменному  Колодязю,   в
сосредоточение 13-й дивизии. Делать  было  нечего,  мы  двинулись  на  юг,
чувствуя, что вновь  начинается  столь  надоевшая  нам  по  прошлому  году
бестолковщина.
     К Каменному Колодязю мы добрались уже поздно вечером  и  застали  там
огромную гудящую толпу.  У  этого  небольшого  села  собралась  почти  вся
дивизия, и тут  же  нам  встретилось  немало  старых  знакомых.  Все  хаты
оказались занятыми, и отряд остановился прямо в поле, у околицы.
     Было ясно, что завтра нам придется круто, и  я  предложил  прапорщику
Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого  в
бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся  и,  поглядывая  на  Ольгу,
заявил, что рука его уже зажила и что красных он  вполне  может  рубить  и
левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не на кого оставить взвод, зато
предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала  она,  но  тоже
отказалась.  В  общем,  молодежь  стремилась  в  бой,  и  этому,  конечно,
следовало  только  радоваться.  Правда,  я  бы   остался,   предложи   мне
кто-нибудь. По этим степям мы  кружили  уже  больше  года,  и  это  успело
надоесть мне до чрезвычайности. Впрочем, остаться мне никто не предлагал.
     Где-то в полночь приехал Андгуладзе, и  по  селу  сразу  же  поползли
слухи. Красные перешли Днепр уже в трех местах, у них полно  артиллерии  и
броневиков, и все  наши  дневные  атаки  отбиты,  а  конница  уже  шла  на
оставленную нами Дмитриевку.
     Заодно мы узнали, что Терны, первоначальный пункт нашего  назначения,
так и не были взяты. Все это уже походило на панику.
     Впрочем, рассуждать времени не осталось. Нам  дали  поспать  до  трех
часов утра, а в четыре мы уже выступили двумя колоннами на северо-запад  и
вскоре заняли  оборону  у  небольшого  села  с  оптимистическим  названием
Высокая  Могила.  Я  знал,  что  "могила"  по-малороссийски  всего-навсего
курган, но все равно в этом названии чувствовалось что-то зловещее.
     Пришлось  окапываться,  и  окапываться   всерьез,   поскольку   утром
следовало ждать конницу, а то и  броневики.  Правда,  опыт  Мелитополя  не
прошел даром, и никого не приходилось особо подталкивать.  К  девяти  утра
наша оборона выглядела вполне прилично, и я позволил нижним чинам  немного
поспать. Прапорщик Мишрис смотрел на меня такими глазами, что  я  разрешил
поспать и ему, а сам  усадил  поручика  Успенского  играть  в  "шестьдесят
шесть". Правила мы помнили плохо, приходилось все время напрягаться, и это
занимало время.
     Красные показались на горизонте около одиннадцати. Они  шли,  как  на
парад: впереди - завеса конницы, за нею - несколько броневиков, а сзади  -
пехотные цепи. Артиллерия ударила  по  нашим  окопам,  но  била  издали  и
неточно. Наши орудия не отвечали, - очевидно, они  все  еще  оставались  в
тылу.
     Дальнейшее я помню очень смутно. За этот день я не успел написать  ни
строчки, и в моей памяти все смешалось. Мы отбили  несколько  атак,  затем
красная конница перелетела через наши окопы и унеслась куда-то в  тыл,  но
мы сумели отсечь пехоту и поджечь два броневика.  Потом  каким-то  образом
краснопузые  все  же  оказались  сзади,  и  мы  отстреливались  в   полном
окружении. Наконец, ударила-таки наша артиллерия, и на помощь к нам пришла
опоздавшая на марше бригада 13-й дивизии.
     Ночью удалось поспать, а на следующий день повторилось то же самое. Я
до сих пор не понимаю, почему красные так  и  не  смогли  прорвать  тонкую
линию наших траншей. Возможно, они попросту не спешили.
     Третий день ничем не отличался от первых двух. К тому же прошел слух,
что красный Лаиышский полк обошел наш левый  фланг,  и  нам  вновь  грозит
окружение. Мы смертельно устали, и красные латыши не могли  испугать  нас.
Разве что, появись у краснопузых полки зуавов, мы  бы  немного  удивились.
Впрочем, на этот раз обошлось - латышей удалось  отбить,  правда,  дивизия
использовала в этом бою свой последний резерв.
     Четвертый день боев у Высокой Могилы мог бы стать для нас  последним.
От моей роты осталось лишь полсотни нижних чинов, - два неполных  взввода,
кончились  патроны,  и,  главное,  мы  уже  не  могли  сражаться.   Что-то
надломилось, и отряд не отступил только потому, что бежать было  некуда  -
конница в степи не дала бы нам уйти. Но и на этот раз нам  повезло.  Утром
11 августа красные ушли. Ушли настолько быстро,  что  мы  долго  не  могли
сообразить,  что  случилось,  и  еще  целый  день  сидели  в  окопах.  Все
разъяснилось только к вечеру.
     Нас   выручил   конный   корпус   Барбовича.   Скрытно   подойдя    к
Константиновке, Барбович ударил с севера прямо в середину боевых  порядков
красных. Корпус потерял до трети своего  состава,  но  свое  дело  сделал.
Боевые порядки и тылы краснопузых перемешались, передовые части  оказались
в полукольце, и к вечеру 11 августа три красные дивизии отошли  обратно  к
Каховке и заняли там оборону.
     Я всегда уважал бойцов Барбовича. Они выручали нас и раньше, выручили
и в эти дни. Через три месяца генерал-лейтенант Барбович вновь повел  свой
корпус на красные пулеметы, пытаясь спасти  Крым.  Но  время  чудес,  увы,
кончилось, - сотни пулеметных тачанок господина Каретника ударили в  упор,
и корпус лег на холодный песок Литовского полуострова.
     Тогда нам не было известно, что происходит у Каховки. Мы спали, и нас
не  могли  добудиться  ни  кашевары,  привезшие  нам  ужин,   ни   генерал
Андгуладзе, ни даже штабс-капитан Дьяков, проснувшийся первым и безуспешно
пытавшийся поставить нас на ноги.
     Мы очнулись уже поздно вечером, когда закат догорел и со степи  подул
свежий ветер. Но теперь он нес не привычный запах степных трав и созревшей
пшеницы, - воздух был полон гари и порохового смрада. У горизонта тянулась
красная полоса - вдоль Днепра, не прекращаясь ни на  минуту,  продолжались
бои.

     Поручик Успенский прибыл  меня  навестить.  На  этот  раз  он  был  в
прекрасном настроении и, похоже, забыл бредни по поводу дуэли.  Наши  вещи
собраны, осталось дождаться приказа. Я напомнил поручику, что  читатели  с
нетерпением ожидают  окончания  его  великого  романа.  Поручик  Успенский
поспешил меня успокоить - роман успешно приближается к  концу.  Конец,  по
мнению автора, будет  умеренно-оптимистичным.  Интересно,  что  это  будет
означать на практике...


     1 июля

     Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о
возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять  в  сутки.  Вчера  поручик
Успенский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно  не
торопиться.  Во  всяком   случае,   сдаваться   покуда   рано.   Я   лично
капитулировать не намерен.

     Утром 12-го мы вернулись  в  Каменный  Колодязь  и  уже  начали  было
располагаться  на  отдых,  как  последовал  приказ  собираться   и   вновь
готовиться к походу. Штабс-капитан Дьяков узнал в  штабе,  что  вчера  два
полка 13-й  дивизии  вместе  с  конницей  Барбовича  атаковали  красных  у
Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь  к
Каховке выступали все резервные части, в том числе и мы.
     Перед выступлением штабс-капитан Дьяков построил отряд, и мы еще  раз
проверили тех, кто остался. Нас было  почти  столько  же,  сколько  восемь
месяцев назад под Токмаком. Но уже не было  Николая  Сергеевича,  не  было
трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем мы вышли когда-то  из
Ростова. Что ж, два наших прапорщика командовали теперь взводами не  хуже,
чем Сеня Новиков и Володя Дидковский. А поручик Успенский  давно  уже  мог
вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался
на месте, словно и вправду завороженный.  Но  теперь  передо  мною  стояли
последние сорокинцы, и я снова поведу их в бой.
     Я еще раз попытался оставить прапорщика Немно в тылу,  но  наш  цыган
стоял на своем. Я обратился к штабс-капитану Дьякову, но тот,  переговорив
с прапорщиком, резонно рассудил, что рана у него легкая, а офицеров у  нас
и так не хватает. Он был прав, но что-то заставляло меня не соглашаться  с
очевидным. Может быть то, что в последние  дни  прапорщик  Немно  перестал
улыбаться, отвечал невпопад и впервые, словно забыв русский,  обращался  к
нам время от времени на цыганском языке. Он, похоже, здорово устал,  но  я
опасался, что это не усталость, а то, что мне приходилось часто  видеть  у
моих сослуживцев. Тот самый взгляд - взгляд Ангела.
     Переубедить мне никого не удалось, но в одном штабс-капитан Дьяков со
мной согласился, - Ольгу мы оставили в Каменном  Колодязе,  в  дивизионном
лазарете, который собирался эвакуироваться в Мелитополь. Прапорщик  Мишрис
сделал суровое лицо,  прощаясь  с  нашей  сестрой  милосердия,  и  как  бы
ненароком звякнул шашкой. Вероятно, он был уверен,  что  смотрится  в  эту
минуту очень грозным и очень взрослым. Я пожал Ольге руку, и  она  шепнула
мен, чтоб я берег себя. Насколько это возможно. Я шепнул в ответ, что  мне
беречься не надо. Я и так бессмертный.
     Иы уходили под вечер. Отдохнувшие кони  бодро  бежали,  впряженные  в
повозки, а расшалившийся Лютик то и дело пытался вырваться вперед, кося на
меня лукавым глазом. Поручик Успенский ехал рядом на своей гнедой  кобыле,
изредка чертыхаясь, - ездить он так и не  выучился.  Я  бы  и  сам  охотно
пересел на  повозку,  но  не  хотелось  обижать  Лютика.  К  тому  же,  мы
торопились.
     Спускалась ночь, зарево на горизонте росло, и до нас  все  отчетливее
доносился грохот канонады. К полуночи мы прошли Терны, и разрывы стали еще
слышнее  -  Каховка  была  рядом.  Через  полчаса  колонна   остановилась.
Штабс-капитан Дьяков коротко побеседовал с кем-то из штабных, прибывших из
Каховки, и сообщил, что части Андгуладзе и конница Барбовича ведут бой  на
окраине города, но из-за Днепра подтягиваются свежие силы  красных  и,  по
слухам, через реку переправляются  танки.  Мы  должны  были  спешить  -  в
Каховке каждый штык был на счету.
     Дорога потянулась на высокий холм, мы поневоле замедлили ход, но  тут
Лютик заржал и в несколько мгновений одолел подъем, буквально  взлетев  на
вершину. В лицо мне ударил красный свет, и я непроизвольно дернул поводья.
Лютик удивленно заржал, но дисциплинированно остановился.
     Холм был высок, и вся Каховка лежала, как на ладони. Огненное  зарево
затопило полнеба, и недвижная гладь Днепра казалась розовой. Город  горел,
пламя рвалось ввысь,  и  сквозь  него  лишь  кое-где  проглядывали  черные
коробки домов. Разрывы снарядов сливались в сплошной  гул,  еле  различимо
стрекотали пулеметные очереди. Я стоял, не в силах  тронуться  с  места  и
отвести глаза от красного зарева. Рядом  со  мною  придержал  свою  гнедую
поручик Успенский и тоже недвижно застыл, глядя вперед. Неподалеку  заржал
еще один конь - прапорщик Мишрис остановил Злыдня и нерешительно  гарцевал
на месте, поглядывая то на нас с поручиком, то на горящий город. Наш отряд
уже почти перевалил вершину холма, и тут  к  нам  присоединился  прапорщик
Немно, который бросил лишь беглый взгляд на панораму  Днепра  и  попытался
пришпорить коня. Но конь  вдруг  споткнулся,  еле  удержавшись  на  ногах;
прапорщик что-то закричал ему по-цыгански,  дернул  удила,  от  чего  конь
взвился свечкой и поскакал вниз.
     Тут заржал Лютик. Я помотал головой,  отганяя  наваждение,  и  тронул
каблуком его бока. Конь шагнул  впред,  и  вслед  за  мной  тронулись  все
остальные. Дорога пошла вниз, было светло, как днем, и трепещущий  красный
огонь окружил нас со всех сторон.

     Что-то сегодня в нашем госпитале тихо. Никто  не  забежал  ко  мне  в
гости. Даже поручика Успенского, и того нет. Впрочем, не буду уподобляться
дядюшке Евгения Онегина. И так я им всем  очень  благодарен.  В  общем-то,
можно считать, что мне в той жизни повезло.


     2 июля

     Вадим Успенский убит вчера на дуэли. Мне не хотели говорить.
     Господи! За что же ты так!


     10 июля

     Не думал, что еще придется писать. Но надо успеть кое-что  закончить.
К тому же, сегодня я могу немного приподняться, и  правая  рука  чуть-чуть
отпустила. Диктовать мне не хотелось бы - не привык.
     Девять дней, как погиб Вадим. Его похоронили вместе с его убийцей - в
ту же ночь марковец застрелился.  В  записке  он  просил  простить  его  и
утверждал, что не хотел убивать Вадима. Он хотел лишь сбить с  его  головы
фуражку. Но дрогнула рука.
     Мне принесли все, что Вадим Успенский оставил в наследство.  Я  отдал
Туркулу его солдатский "Георгий", знак "За защиту Крыма" и  Галлиполийский
крест. Я просил Антона Васильевича положить в сумку и мои награды,  но  он
наотрез отказался.
     Неоконченную главу романа я отдал Туркулу, читать ее я не смог.
     Похоже, мне  осталось  недолго.  Наш  эскулап-полковник  каждый  день
бывает у меня и уже истощил свой запас оптимизма. Сегодня он не говорил ни
о каком санатории, а только просил держаться. Я и держусь. Пока, во всяком
случае.
     Вчера ко мне зешел Фельфебель и говорил  со  мной  таким  непривычным
тоном, что я сразу понял - дело совсем худо.  Так  говорят  со  смертельно
ранеными. Очевидно, он зашел попрощаться.
     Что еще... Антон Васильевич обещал Татьяне перебраться в Сербию и, по
возможности, помочь устроиться. Я дал ему адрес в Праге, чтоб  он  сообщил
Лешке Егорову. Туркул также просил мой харьковский адрес, чтобы  написать,
когда представится случай, но я отказался. Едва ли  такая  весть  порадует
моих родителей. Моей бывшей супруге будет, вероятно, все равно,  а  дочери
лучше обо мне ничего не знать. У нее будет своя жизнь. Другая...
     Ну, вроде, все.  Можно  отдавать  написанное  вместе  с  моей  старой
тетрадью Туркулу. Осталось одно, последнее - список наших офицеров.  Жаль,
что я уже не могу вспомнить  всех.  Всех  нас,  оставшихся  под  Ростовом,
Екатеринодаром, Миллерово, Волновахой, Токмаком. Всех, у  кого  за  спиною
Флегетон.



     Сорокинский отряд

     Создан в декабре 1917 года.
     Расформирован приказом генерала
     Врангеля в декабре 1920 года.

     Подполковник Сорокин
     Командир отряда. Умер от тифа

     Николай Сергеевич
     20 февраля  1920  года.  Похоронен  в  братской  могиле  на  кладбище
     г.Симферополя.

     Капитан Греков
     Погиб под селом Лежанки в феврале 1918 года.

     Прапорщик Герценштерн
     Погиб в селе Выселки в феврале 1918 года.

     Прапорщик Лунич
     Погиб под станицей Кореновской в марте 1918 года.

     Поручик Леонтьев
     Погиб под станицей Кореновской в марте 1918 года.

     Подпоручик Клюев
     Погиб под станицей Лабинской в марте 1918 года.

     Прапорщик Кравченко
     Погиб под станицей Новодмитриевской в марте 1918 года.

     Прапорщик Лойко
     Погиб под Екатеринодаром в мае 1918 года.

     Поручик Сухотин
     Умер от раны в ауле Гилты в июне 1918 года.

     Прапорщик Лорис
     Погиб под Екатеринодаром в августе 1918 года.

     Подпоручик Байрамов
     Погиб под Миллерово в мае 1919 года.

     Прапорщик Усиевич
     Смертельно ранен под Бахмутом в мае  1919  года.  Умер  на  следующий
     день.

     Подпоручик Любимов
     Погиб под Лозовой в августе 1919 года.

     Прапорщик Полухин
     Погиб под Мариуполем в сентябре 1919 года.

     Штабс-капитан Обух и три офицера его роты
     Погибли под Волновахой в сентябре 1919 года.

     Прапорщик Морозко Татьяна Николаевна
     Умерла от воспаления легких 15 декабря 1919 года под Александровском.

     Прапорщик Новиков
     Погиб под Токмаком 23 декабря 1919 года.

     Поручик Дидковский
     Погиб под Токмаком 24 декабря 1919 года.

     Подпоручик Михайлюк
     Пропал без вести под Токмаком.

     Поручик Голуб Николай Иванович
     Погиб 24 апреля 1920 года в бою у Сиваша.

     Поручик Петренко
     Погиб 16 июля 1920 года под Бериславлем.

     Прапорщик Немно Василий Васильевич
     Погиб под Каховкой 13 августа 1920 года.

     Сестра милосердия Заруцкая Ольга Николаевна
     Погибла на Перекопе 6 ноября 1920 года.

     Прапорщик Мишрис Альгерд Витовтович
     Застрелился в Севастополе 14 ноября 1920 года.

     Поручик Успенский Вадим Христофорович
     Убит 1 июля  1921  года  в  Галлиполи.  Бывший  студент  Харьковского
     технологического института

     Штабс-капитан Пташников Владимир Андреевич
     Бывший приват-доцент Харьковского Императорского университета



                                            8 августа - 9 сентября 1991 г.
                                                               г. Харьков.