юхиваются,  корчат  рожи.  Diablerie  -
войско Его Королевской Милости Яна-Казимира. Ты  совсем  стал  еретиком,
бедный Илочечонк!..
   За высокими валами редута уже никто не спал. Но кашу не варили. Белые
сорочки собрались в центре,  разбившись  на  несколько  отрядов.  Черные
реестровцы суетились между  ними,  пытаясь  привести  лапотную  армию  в
порядок.  Откуда-то  появились  мушкеты,  пики,   небольшие   переносные
мортиры, называемые здесь странным словом "гакивница".
   Бог Марс вновь восседал на  своем  барабане.  Бородка  -  пистолетом,
верная шпага - в руке.
   - Бистро! Бистро! Рядьи строить, не бродить а ли кошон, parbleu!
   Я залюбовался. Не беспорядочной толпой, не ведающей,  где  лево,  где
право, а самим шевалье. Эх, нет тут панны Ружинской!
   Увидев меня, славный дю Бартас с достоинством встал, повел плечами.
   - Дорогой друг! Ваши указания выполнены! Все! То есть почти все...
   На "почти" я вначале не обратил внимания. Хорошо и то, что реестровцы
не побоялись вернуться. И что белые свитки не разбежались - тоже хорошо.
   - Сюда все не вместились, я приказал остальным вилланам собираться  у
южного эскарпа. Ма foi! Там их тысячи четыре, не меньше!
   ...Из  почти  сотни  тысяч,  что  пришли  сюда   по   зову   capitano
Хмельницкого. Но все равно...
   - Браво!
   Пикардиец удовлетворенно огладил бородку.
   - Vieux diable! Мне бы неделю, и я сделал бы их  людьми!  Однако  же,
дорогой де Гуаира, наш  попик  категорически  отказался  последовать  за
мной!
   - Какого черта! - возмутился я. - Из-за его ослиного упрямства...
   - Раненые, мой друг! Он не может их оставить.  Черт,  дьявол,  Лютер,
Кальвин! Как я мог забыть? Вывезли не всех, вчера вечером еще оставалось
не меньше двух сотен только тяжелых!
   Неужели фельдмаршал-лейтенант даже раненых бросит?
   - Ноши! - гаркнул я. - Надо срочно достать ноши!  Или  сделать  -  из
чего угодно!
   Кажется, я перенапряг голос. Шевалье испуганно моргнул.
   - Да-да, конечно, в таборе есть полотно, можно связать вместе пики...
Я еще не успел рассказать о синьоре де ла Ривс-ро. Наш грамотей тоже  не
желает...
   Я лишь махнул рукой. Не желает? Так пусть катится к своему Лютеру!
 
*** 
 
   Первый акт продолжался - неторопливо, нарочито скучно. Так  и  должно
быть в  мистерии.  Зрителям  надо  привыкнуть,  освоиться,  окунуться  в
атмосферу надвигающейся беды. И когда  им  начнет  казаться,  что  самое
страшное так и не случится...
   Крик - долгий, отчаянный - разорвал привычный монотонный  шум.  Крик,
тишина, неуверенное молчание.
   - Предали! Зрада! Предали!
   Тишина раскололась, разлетелась звонким жутким эхом:
   - Предали! Ушли! Бегите, братцы! Бегите!!! И начался акт второй.
 
*** 
 
   - Шевалье! На вал, быстро!
   Бледные лица часовых. Мушкеты дергаются в руках.
   - Пан пулковник! Пан пулковник!..
   Дю Бартас зарычал - и парни умолкли. Табор! Что в таборе?
   В таборе - белым-бело.
   Я даже не подозревал, что здесь  столько  народу.  Огромная  толпа  в
знакомых белых рубахах появилась словно из-под земли, набилась  в  узкие
проходы между шатрами, затопила холм, где золотом горели высокие кресты.
   - Измена! Ушли! Все ушли! На гати! На гати!
   Людское море замерло на миг - и тут же волны ударили во все  стороны.
Ближайший шатер дрогнул, начал заваливаться набок.
   - На гать! Утекай, братцы!
   Кто-то упал, исчез под обутыми в  лапти  и  постолы  ногами.  Кого-то
отбросило в  сторону,  к  подножию  вала.  Где-то  вдалеке  человеческим
голосом закричала обезумевшая лошадь. А  море  плескалось,  выходило  из
берегов, орало тысячеголосым хором:
   - Утекай! У-те-кай!
   Я заметил, как дернулась в крестном знамении рука дю Бартаса. Нечасто
увидишь, но сейчас - самое время.
   - Шевалье! Передайте своим, чтобы не двигались с места!
   - Мои не двинутся. - Пикардиец с силой  провел  ладонью  по  лицу.  -
Merde! Что они делают? На одну переправу больше сотни  за  один  раз  не
поместится. Вы представляете, что сейчас начнется? Ведь это же конец!
   Он ошибался - это был всего лишь акт второй. Быстрый,  короткий.  Все
площадки и "беседки" заполнены, заскрипели канаты, двигая пэджэнты...
   ...И  прибавилось  зрителей.  Польский  вал  был  заполнен   народом,
наиболее  смелые  уже  подобрались  к  самому   табору,   кто-то   начал
карабкаться на насыпь.
   Ударил мушкетный выстрел. Часовые редута были на посту. Но это только
здесь, табор беззащитен! Зрители скоро поймут,  они  уже  понимают,  еще
миг, и толпа любопытных превратится в стаю diablerie...
   - Шевалье! Дайте  мне  сотню  ваших  мушкетеров!  Надо  добраться  до
раненых, уложить их на ноши...
   - Вас затопчут, друг мой!
   Я оглянулся, окинул взглядом обезумевшее белое море.  Шатры  исчезли,
погасло сияние крестов.  Остались  люди  -  преданные  люди,  ничего  не
понимающие, не способные видеть, слышать, соображать.
   Чернь... Какое отвратительное слово!
   Снова выстрел! Еще, еще! Неужели?..
   Я вновь оглянулся и понял, что второй акт позади.  Они  уже  здесь  -
ландскнехты в темных латах, гусары  со  стальными  крыльями  за  спиной,
усатые здоровяки в  ярких  жупанах.  Заполнили  вал,  деловито  заряжают
мушкеты,  кто-то  уже  разворачивает   брошенную   часовыми   гармату...
Diablerie выходят на сцену.
   Акт третий.
 
*** 
 
   Реестровцы - впереди, тремя рядами, парни в белом  -  посередине,  на
мою голову кто-то водружает тяжелую каску.
   - Заряжай! Ряды ровняй! Пан Гуаира, то прошу ближе к хоругви!
   Кажется, я тоже стал полковником!
   А спереди грохочут выстрелы. Вначале редкие и неуверенные, они теперь
звучат все чаще, вот ударил залп, глухо рявкнула мортира. Diablerie  все
еще на валу. Они не спешат в табор, боятся засады, какой-то невероятной,
невозможной хитрости. Им незачем торопиться, незачем  рисковать.  Каждая
пуля, каждое ядро попадает в цель.
   - С Богом, друг мой! Если вас не будет  через  полчаса...  Дю  Бартас
хмурится, пистолет-бородка смотрит мне в грудь.
   - Если меня не будет, шевалье, то вы будете пробиваться к переправе!
   Сказал - и пожалел. Глаза бога Марса вспыхивают огнем.
   - Parbleu! Гуаира! Извольте не пререкаться со старшим по званию!
   О, Господи! И вправду!
   - Oui, mon colonel!
   Меня  толкают  вперед,  к   красно-синей   хоругви,   возле   которой
ощетинились мушкетами несколько мрачных усачей. Сзади ревет дю Бартас  -
на дикой смеси всех возможных наречий:
   - Атансьо-о-он! Хлепцы! Тавай! Тавай! Марш-о-о-он! Пьесня!
   Какой еще к черту-дьяволу  "пьесня"?  Но  усачей  ничем  не  удивишь.
Резкий свист, и десятки голосов дружно рявкают:
   Нам поможет Снятый Бог и Пречиста Мати
   Ляха порубати!
   Эх, пан чи пропал! Дважды не вмирати!
   Вперед!
 
*** 
 
   Мы успели вовремя. Как только наш таран, разгоняя перепуганную толпу,
прорвался к лазарету,  откуда-то  сзади  донесся  дикий  леденящий  душу
вопль, перекрывающий все, даже адский шум агонизирующего табора:
   - Ля-я-я-я-хи-и-и!
   Я понял. Diablerie уже здесь.
   Акт третий. Кульминация.
   Вскоре  стало  ясно,  что   мое   присутствие   совершенно   излишне.
Командовать не пришлось. Реестровцы привычно построились в три  шеренги,
готовясь  к  отпору.  Ополченцы  бросились  к  раненым,  снимая  с  плеч
самодельные ноши. Повезло - и нам, и этим  несчастным.  Отступая,  Богун
все же не забыл о лазарете. Забрали почти всех, но к нескольким десяткам
оставленных за последние полчаса добавились те, кто попал под обстрел. А
пушки продолжали греметь, и каждую минуту смельчаки, каким-то  чудом  не
потерявшие голову в этом аду,  укладывали  на  окровавленную  траву  все
новых и новых.
   Брата Азиния нигде не было. Я уже было обрадовался, решив, что  попик
впервые  за  наше  знакомство  проявил   столь   не   свойственное   ему
благоразумие. Как вдруг...
   - Монсеньор! Ради Господа, монсеньор!
   Хорошо, что шумно! Хорошо, что реестровцы не понимают по-итальянски!
   На этот раз на брате Азинии была фиолетовая сутана  вкупе  с  большим
наперсным крестом. Я только головой покачал. Самое время!  -  Монсеньор!
Сюда! Сюда!
   Вначале мне не понравился его голос. Затем - лицо. Затем...
   - Сюда! Вот! Вот! Что мне делать, монсеньор?
   ...Сьер  Гарсиласио  де  ла   Риверо,   доктор   римского   права   и
нераскаявшийся еретик, лежал на залитых кровью  ношах.  Знакомые  тонкие
губы посинели, рука, все еще теплая, упала на траву.
   - Я не успел! Не успел исповедать!  Что  же  делать,  монсеньор?  Без
исповеди, без причастия!..
   Я наклонился, прикоснулся к артерии на шее, затем - уже для  верности
- к запястью.
   "...А посему отпустить упомянутого сьера Гарсиласио де ла  Риверо  на
волю и предать властям светским,  дабы  те  наказали  его  по  заслугам,
однако же по возможности милосердно и без пролития крови..."
   Без крови не вышло. Пуля попала в грудь, чуть ниже сердца.
   - Надо уходить, брат Азинии.
   Мальчишка  не  бежал  вместе  с  остальными.  Не  бросил  мушкет,  не
испугался, не спраздновал труса...
   - Нет! - Попик шморгнул носом, и я с изумлением заметил на  его  лице
слезы. - Так нельзя! Я... Я прочитаю отходную. Нет! Я  помолюсь  за  его
жизнь! Может, Господь меня послушает?
   Я оглянулся.  Сквозь  белые  рубахи  уже  сверкала  сталь.  Diablerie
близко.
   - Нет. Надо уходить!
   Брат Азиний помотал головой, упал на колени, ткнулся прыщавым носом в
молитвенник.
   Я отвернулся. Нечего жалеть этого еретика! Ему еще  повезло:  пуля  в
грудь - не костер из мокрой соломы. Но все же, все же...
   ...Упокой, Господи, душу раба твоего Гарсиласио, и прости ему  грехи,
вольные и невольные...
 
*** 
 
   На этот раз мы опоздали.
   Ненадолго, всего на несколько минут. Редут был уже близко,  когда  во
всю глотку рявкнули мушкеты, что-то звонко ударило  по  шлему,  отдалось
болью, желтой волной разлилось по глазам.
   - Ляхи! Ляхи! Пан Гуаира ранен!  Пали!  Пали!  Подхватили  под  руки,
сорвали шлем, что-то мокрое прикоснулось к губам...
   - Пали! Пали! На прорыв! Робы грязь, хлопцы!  Все  смешалось.  Земля,
небо, окровавленные белые рубахи, красные лица  под  немецкими  касками,
сабельный блеск, черный пороховой дым.
   - Робы гря-а-азь!
   Живые исчезли. Пропали, сгинули, провалились сквозь  землю.  Остались
только мертвые; Странно, я только сейчас увидел их...
   ...Хлопец в серой свитке. Молодой, совсем мальчишка. Кровь  на  лице,
через всю грудь - глубокая рваная рана.
   ...Старик в нелепой соломенной шляпе. В спине - длинная стрела,  рука
все еще сжимает кобыз. Струны порваны, уцелела лишь нижняя - "до".
   ...Сразу трое, один на другом. У того-, кто сверху, вместо  головы  -
кровавый обрубок.
   ...А вот и голова. Она высоко, ее водрузили  на  шест.  Темная  кровь
заливает бороду, мертвый рот недобро скалится, но я все же  узнаю  того,
кто каждое утро благословлял мятежный Вавилон.
   Мир твоей душе,  Иосааф,  митрополит  Коринфский!  ...Женщина.  Копье
проткнуло ее насквозь, застряло, его даже не стали вынимать.
   ...Мертвые, мертвые...
   - Синьор дю Бартас! Синьор дю Бартас!  Скорее,  монсе-ньор...  Синьор
Гуаира!..
   Азиний? Шевалье? Значит, мы уже на редуте? Тогда почему я вижу только
мертвых? Почему они всюду, не отпускают, толпятся, тянут костлявые руки?
   - Mort Dieu! Ноши! Бистро! Бистро! Гуаира! Вы меня слышите? Слышите?
   Слова исчезают,  сменяясь  глухим  погребальным  звоном.  Брат  Паоло
Полегини бьет в колокол, черным дьяволом  висит  на  канате,  раскачивая
тяжелый медный язык. Брахман умен,  он  не  захотел  умирать,  предатели
любят жизнь...
   ...Бом... бом... бом...
   Мертвые, мертвые, мертвые...
   "...Я сказал Господу: Ты Бог  мой;  услышь,  Господи,  голос  молений
моих! Господи, Господи, сила спасения моего! Ты покрыл голову мою в день
брани. Не дай. Господи,  желаемого  нечестивому;  не  дай  успеха  злому
замыслу его: они возгордятся. Да  покроет  головы  окружающих  меня  зло
собственных  уст  их.  Знаю,  что  Господь  сотворит  суд  угнетенным  и
справедливость бедным. Так! Праведные будут славить имя Твое..."
   Праведные будут славить имя Твое... Misteria finita.
 
*** 
 
   Я очнулся только на переправе. Очнулся, скривился от боли,  привстал,
пытаясь опереться на непослушную руку.
   В глаза ударило солнце. Я  зажмурился,  отвернулся,  снова  приоткрыл
веки.
   Зеленая  стена  камыша.  Очень  знакомая.  Камыш,   наглая   лягушка,
невозмутимо шлепающая по черной грязи... Вот мы где! Черт, но  здесь  же
топь!
   - Гуаира! Ма foi! Слава Богу!
   Я попытался улыбнуться. Марс был по-прежнему хорош - в помятой каске,
с оцарапанной щекой, с опаленной бородкой.
   - Почему мы здесь, шевалье? Пикардиец  вздохнул,  мотнул  головой.  Я
все-таки встал. Пошатнулся, выпрямился, прижал ладонь к звенящему  болью
виску.
   - - Надо... Надо прорываться к гатям!  Здесь  не  пройти!  Дю  Бартас
снова вздохнул, отвернулся.
   Берег был заполнен людьми. Тонкая шеренга реестровцев с мушкетами,  а
за нею - огромная тихая толпа в белых рубахах, ноши с ранеными, какие-то
повозки, несколько перепуганных лошадей. Сколько здесь  народу?  Тысяча?
Пять? Больше? Табор остался в стороне, переправы совсем рядом!  Чего  мы
ждем?
   - Шевалье! Мы должны прорываться...
   - Поздно, друг мой!
   От его  негромкого  голоса  мне  стало  страшно  -  впервые  за  весь
бесконечный страшный день.
   - Там резня, Гуаира. Вилланы пытаются уйти через болото, но в  лагерь
ворвалась кавалерия, они развернули пушки... Я приказал занять оборону.
   Я стиснул зубы, с трудом заставив себя обернуться. Оборона? Три сотни
реестровцев  -  и  огромная  безоружная  толпа.  Впереди  -   озверевшие
diablerie, за спиной - болото.
   - Мы пытались искать путь, говорят, тут есть тропинка. Vieux  diable!
Такая трясина!
   Зеленый камыш застыл непроходимой стеной. Великий дух Тупи, где ты?
   - Ну, мне пора...
   Пора? И тут прозрачная пелена  боли  наконец-то  отпустила.  В  глаза
ударил блеск - невыносимо яркий блеск начищенной стали. Они  уже  здесь,
латники с крыльями за спиной, совсем рядом. Спешенные, сбитые  в  толпу,
они не спешат, приближаются медленно, шаг за шагом.  Торопиться  некуда,
дичь в ловушке, охота близится к концу...
   - Монсеньор! Монсеньор!
   Знакомый визгливый голос. Знакомый прыщавый нос. Только его здесь  не
хватало!
   - Я взял вашу лютню, монссиьор! Она могла пропасть! Ну и  вид!  Лысый
поп в сутане с гитарой за спиной. Еще бы флейту в зубы!
   - Монсеньор! Синьор Гуаира! Не поясните ли мне, отчего мы пребываем в
положении, столь незавидном?
   От его голоса боль снова проснулась, радостно ударила  по  вискам.  А
еще бывший регент! Как только псалмы пел?
   - Болото видите? Это топь! Понимаете?
   - Но... С Божьей помощью... Господь поддержит нас! Захотелось послать
дурака к черту, к Кальвину, к злому духу Анамембире. Но сил не было.
   - Да-да, монсеньор, с Божьей помощью! Я отвернулся.
 
*** 
 
   - Заряжай, Панове! Целься! Ниже бери, ниже! Ничего не сделать, ничего
не изменить...
   - Первая шеренга! Пли!..
   Сколько они продержатся? Полчаса? Час? Три сотни  -  против  стальной
стены. Стрельбу уже услышали, со стороны переправ глухо доносится  топот
копыт.
   - Пли!!!
   Я вновь оглянулся.  Ополченцы  стояли  молча,  кое-кто  опустился  на
колени, уткнулся лицом в мокрую черную землю.
   ...А я так и не исповедался! Я не могу! Не имею права! Только Генерал
может отпустить мои грехи! Но мессер Аквавива далеко...
 
*** 
 
   - Дети мои! Во имя Господа!
   Крик резанул по ушам. Услышал не один я - сотни голов  повернулись  к
зеленой стене камыша.
   - За мной, дети мои! Господь  не  попустит!  В  руке  отца  Азиния  -
знакомое медное распятие. Лицо  раскраснелось  от  крика,  лысина  пошла
темными пятнами. Боже! Какой дурак!
   - Господи! Услышь молитву мою, внемли молению моему по истине  Твоей,
услышь меня по правде Твоей...
   Нелепая фигура  в  длинной  сутане,  с  гитарой  за  спиной  косолапо
подобралась к узкому пролому в зеленой стене. Брызнули  во  все  стороны
перепутанные лягушки.
   - ...Ине входи в суд с рабом Твоим, потому что не  оправдается  перед
Тобой ни один из живущих...
   Плеск воды. Лысый дурень шагнул в топь. Я прикрыл веки. Все!
   - ...Враг преследует душу мою, втоптал в землю  жизнь  мою,  принудил
меня жить во тьме, как давно умерших...
   Что-о-о?! Я открыл глаза. Бред! Этого не может быть!
   - ...И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю  дни
древние, размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих...
   Брат Азиний брел по болоту. Вода доходила  до  колен,  зеленая  ряска
испачкала сутану.
   Вода - до колен? Там же топь! Я сам проверял, сам искал тропу!
   - ...Простираю к Тебе руки мои;  душа  моя  к  Тебе  -  как  жаждущая
земля...
   Стрельба стихла. Опустились мушкеты и пики, разжались руки, сжимавшие
сабли. Люди смотрели, еще не веря, не решаясь даже перекреститься.
   Лысый поп с гитарой за спиной шел через топь. Слова латинского псалма
гулким эхом разносились над болотом.
   Шел!
   - Хлопцы! За ним!  За  ним!  То  святой!  Святой!  Опомнились!  Сразу
десяток бросился в протоптанный проход. Плеснула  вода.  Парни  в  белых
рубахах погрузились по грудь, по пояс, по колено... Пошли!
   - Гур-р-р-а-а-а!
   Затрещал  потревоженный  камыш.  Десятки,  сотни  людей   устремились
вперед, прямо в топь. Ноши с ранеными, кони, повозки... Шли!
   - ...Скоро услышь меня. Господи: дух мой изнемогает; не скрывай  лица
Своего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу...
   Резкий визгливый голос, выкрикивающий латинские  слова,  стих,  замер
вдали. А люди шли,  откуда-то  со  стороны  брошенного  табора  набегали
другие - и тоже шли.
 
*** 
 
   Я очнулся.
   Очнулся, вытер пот со лба. Некогда думать, некогда  пытаться  понять.
Шевалье!
   Я бросился назад, прочь от истоптанного камыша.  Надо  уходить!  Всем
уходить, пока еще не поздно!..
   Мушкеты исчезли, зато появились лопаты.
   Реестровцы копали - быстро, споро, черная мокрая земля летела во  все
стороны.
   Дю Бартас, мрачный, сосредоточенный, смотрел в сторону гатей.  Поляки
никуда не ушли, они лишь попятились. Выстрелы не пропали даром, а  может
быть, паны зацные тоже поняли, что случилось на их глазах.
   - Это называется шанцы, мой друг, - шевалье кивнул  на  углублявшиеся
на глазах ямы. - Если вы помните, Боплан писал, что  черкасы  -  великие
мастера по таким работам.
   - Надо уходить! - начал я, но пикардиец покачал головой.
   - Сейчас налетит кавалерия. Вы же видите, сколько народу!
   Я оглянулся. Черная топь исчезла, превратившись  в  огромный  майдан,
заполненный людьми. Но все новые толпы спешили  к  болоту,  спотыкались,
падали, снова вставали...
   - Возьмите!
   В моих руках оказалась знакомая книга без обложки.
   - Это, друг мой, залог моего скорого возвращения. А сейчас - спешите!
Эти вилланы без вас разбегутся, как бараны без  пастуха!  Mon  Dieu!  Да
идите же! А если что, синьорине Ружинской... кланяйтесь!
   Если? Если - что? Я покачал головой, хотел возразить.
   - Ти с ти! - Рука в легкой перчатке тонкой кожи взметнулась, ткнулась
в  грудь  стоявших  рядом  парней.  -  Синьора  взять!  Синьора,  э-э-э,
волочьить а-ля сукин кот! Бистро! Алле!
   Меня схватили за локти, потащили  назад,  к  переправе.  Я  дернулся,
попытался вырваться. Парни не отпускали, держали крепко.
   - Идти надо, пан зацный! Идти! Пан пулковник Бартасенко велели!
   Возле поваленного, истоптанного камыша я оглянулся.  Солнце  сверкало
на стальной каске. Синьор Огюстен дю  Бартас  стоял  во  весь  рост,  не
прячась, не сгибаясь. В воздухе блеснула шпага.
   - Держать! Держать, миз анфан, чьерт вас всех разбирай! А ну, пьесня!
Пьесня!
   Меня вновь потащили вперед. Глухо плеснула вода, ноги  ушли  вниз,  в
бездонную  пучину,  но  тут  же   нащупали   что-то   твердое,   ровное.
"...Простираю к Те