иная. Шум, треск по всему лесу.
Будто на небесах не серость тягучая, а тучи грозные с молниями сверкающими, да
громом. Юркнула лиса в кусты, только ее и видели. Повеселел герой неустрашимый
от силушки своей запредельной, но тут желудок заверещал, о себе напомнил.
Мертвые-то не едят, а живому пища потребна. Сел богатырь на пень трухлявый,
полурассыпавшийся, вытащил хлеба краюху, да вздохнул тяжело. Последнее. А
поискам еще ни конца ни краю не предвидится.
У соседнего пня волк мордой об землю чешется. Мертвый волк. Околел совсем.
Шерсть клочьями повыпадывала. Мясо гниет, кости белые торчат отовсюду. Сунул
Пронька краюшку обратно, прервал трапезу, сверля гостя незванного взором
неласковым. Уставил волк на Проньку глаза свои заплывшие, немигающие.
"Вертайся обратно, - шипит нежить. - Еще успеешь выбраться, еще есть назад
дорога". Тряхнул гневно головою Пронька: "А не все равно тебе, волчище, успею
али нет. Покажи лучше, где зайка живет. А то спалю ваш лес поганый, до
угольков, до головешек, до пыли пепельной". Страшный взор у волка, а вой и
того хуже: "Не берет здешний лес ни огонь, ни вода, ни трясение подножное. А
зайки нету. Разве что медведь знает, только он сказать может". И ушел волк,
как и не было его здесь.
В полночь ветра злобные расшумелись, разбуянились. Разогнали они плесень серую
и умчались в тридевятое царство, богатое и славное. А над Пронькой небо
осталось. Черное, как погреб. Холодное, как омут. Ни единой звездочки не
видать. Лишь мертвая Луна бледный лик кажет, заливая прохладными лучами
дорогу. Вырос холм перед богатырем. Высокий, крутой, в восковые цвета Луной
окрашенный, да Тьмой укрытый в бороздах и впадинах. А в холме дыра, берлога
медвежья. Рядом медведь валяется, с боку на бок лениво перекатывается. Мертвый
медведь. Череп расколот сверху, словно сошлось мишке топором крепким,
каменным. На обломках костей корона ржавая зацепилась. Не просто медведь перед
Пронькой. Царь здешний. Мертвого леса повелитель. "Кто разрешил по лесу
бродить? - ворчит злобно. - Кому законы не писаны? Не знаешь разве, что живому
нет хода по здешним местам?" Рык такой, что впору заткнуть уши, да бежать без
оглядки. Нельзя только, ведь богатырь все же. И зайку отыскать больше жизни
охота.
Смотрит мишка на Проньку угрюмо. Клыки скалит. Да не боится Пронька, то и любо
медведю. Ценит он удалую отвагу тех смельчаков, кто сумел пробраться в глушь
леса сгнившего, да окаменевшего. Все тут мертво и проклято, разве что богатырь
какой заглянет, вроде этого. Стоит. Взглядом по сторонам зыркает. Зачем
пришел? Жил бы себе спокойно, но нет. Непостижимы законы жизни для царя
проклятых мест, не найти ему слов нужных, доходчивых. Не понять живому
мертвого. Не понять спокойствие безмятежное, да вечное безмолвие.
Но и медведю не понять Проньку, да и остальных, кто забрел сюда, на удачу
надеясь. Не понять стремление к вечному движению вперед, вечным поискам мечты,
да счастья ускользающего, неуловимого, как хвост ветра.
"Живое ищу," - бурчит Пронька недовольно. "Где оно, живое, - вздыхает тяжело
мишка, кости старые поскрипывают, стучат друг о друга. - Не добраться тебе до
живого, на роду писано, не добраться."
"Вот оно как, - злится богатырь, мечом поигрывая. - Давай-ка сказывай, где
скрывается оно среди твоей нечисти". Замолчал мишка, призадумался, но молвил
все же слово мрачное: "На востоке птица Эйрин живет. Синеперая, да
золотоглавая. На юге ящерка двухвостая бегает, на западе - зайка. А к северу
ближе люди поселились, да ты сам оттуда явился."
Хотел Пронька еще медведя поспрашивать, да только тот, не дожидаясь, в дыру
черную уполз, в берлогу свою сны мертвые смотреть. Так и остались слова
внутри, не покинули его, не прозвучали, тревожа спокойствие мертвого леса. Не
видел Пронька никогда птицу Эйрин, не смог бы узнать ее. Не верил богатырь в
двухвостую ящерку, а можно ли искать то, во что не веришь. И повернул Пронька
на запад, туда, где высились холмы крутые, да чащобы непроходимые. Много верст
осталось у богатыря за спиной. Да еще больше готов он был пройти, только
разыскать бы зайку, не пропустить, не обойти стороной.
 Долго ли коротко, про то мы опять не знаем, шел богатырь, прорубая путь
мечом, раздвигая завалы плечом своим могучим. И вышел он на дорогу широкую,
столбовую. Да только сгнили те столбы во времена незапамятные. Но недолгой
была радость. Уперлась дорога в смрадную пасть Ведьмака. Ест дорогу Ведьмак,
торопится. Увидел богатыря, взревел радостно. Руки-грабли к Проньке тянет, а
сам от дороги оторваться не может. А за мохнатой спиной нечисти мертвые
деревья встают, путь заслоняют. Встретился Ведьмак с яростным взглядом
богатырским, глазенками захлопал, да и пропал, как ветром его сдуло.
Бесстрашно шагнул Пронька к злым деревьям-новоросткам, колдовским словом
посаженным, и расступился перед ним лес.
Увидел богатырь полянку. На ней вроде та же желтая, полегшая трава, да нет-нет
и мелькнет среди нее зеленая искорка. Или чудится это богатырю, полумертвому
от голода и усталости.
А посреди полянки зайка сидит. Ушками поводит, глазками блестящими за Пронькой
наблюдает. Подошел к нему Пронька. Бережно ступает, осторожно. А ну как
испугается чудо живое, да ускачет в далекие, неведомые места, куда и
добраться-то невозможно. Но тихо сидит зайка, не боится. Протянул пальцы
богатырь к мечте сбывшейся, дрогнул зайка, ткнулся мордочкой в ладонь
богатырю. Взял Пронька зайку серенького на руки. Шерстка мягкая, теплая. Под
ней сердечко стучит. И радостно богатырю, что не зря он шел через все невзгоды
и испытания. Невыносимо тяжело живому в одиночестве среди мертвых. Но не один
он теперь, а значит выживем, выберемся обратно, принесем счастье людям. Пусть
знают все, что есть зайка. Пусть готовится праздник великий, пусть звонят
колокола, кружат хороводы, да люди радуются. Есть живое в мертвом лесу. Только
найти его так непросто, что не каждому и под силу.
Бережно, ласково погладил Пронька зайку меж ушей. Дернулся тот, приподнял губу
свою заячью, показал зубки черные, полусгнившие, да укусил руку богатырскую,
впрыскивая яд трупный (лекарство от него только яга старая знает, да живет она
в совершенно другом, далеком-далеком лесу). А затем спрыгнул зайка с ладоней
опускающихся, да поскакал по делам своим в глубь мертвого леса.
Помутилось в голове у Проньки. Качнулись деревья вековые. Запрокинулись небеса
и упали. Вздыбилась земля твердая, и рухнул на нее богатырь, замерев в
неподвижности. А на утро встал Пронька, раскрыл глаза свои мутные, немигающие
и отправился в потаенную залесь, где у серых обломков некогда грозной цитадели
маршировала в учениях своих бесконечных мертвая дружина. Скрылся Пронька из
глаз, стал таким как все в лесу этом мертвом и проклятом. Не нашел он мечту
свою, выбрал не ту дорогу, принял тусклый свет гнилушки за сверкающие лучики
звезд. Не добрался он до живого, а где оно прячется, про то и нам неведомо.

* * *
 - Вымахал ты, Серенька, чуть не с версту, а ума так и не набрался. Почто
опять глядишь на страшный лес? Многих он погубил, никто обратно не вертался.
Неуж и ты хочешь жизнь свою в гиблых местах окончить?
Но твердый взгпяд красивых карих глаз буравил черноту проклятых мест, над
которыми не властно было и солнце. Он знал - обманов много. Он знал - зайка
есть. Он знал, что пойдет туда и продолжит поиски живого, даже если ему не
суждено вернуться. История хранит имена не только тех, кто добрался и победил,
но и тех, кто отдал свою жизнь за несколько шагов по этой, кажущейся
бесконечной, дороге.
Счастье обязательно придет, но путь к нему вымощен головами героев.

(июль, сентябрь, 1996)




  Dark Window
-------------------------------------------------------------------------------


К вопросу о гопниках.


А главная проблема всех нефоров - гопники, черт их дери. Даже страшно сказать,
сколько вокруг гопников развелось. Прохода нет. Вон, вон один идет. Зажрался.
Сто рублей старухе сунул. Мне бы кто так. Пойти у него денег нааскать что-ли.
Не сто рублей. Сразу пять штук попрошу. А лучше десять.
 Ага, нааскал. Как дал он мне по фэйсу. Бабушке небось не врезал. Побоялся. А
бедного нефора любой обидеть норовит.
 О, толпа идет. Затылки бритые. Морды кирпичом. Натуральные гопники. Тут
ударом по морде не отделаешься. Ой, бить будут. Ногами. А ботиночки то
подкованные. И бежать некуда. Все. Поздняк метаться. Сейчас за шиворот сгребут
и...
 Мимо прошли. И не посмотрел на меня никто даже. Вот гады. А все равно
гопники. Не ударили, так хотели. А не хотели, так подумали. Не рискнули
только. Правильно. Куда им. Я если разойдусь, то... Вот этими самыми руками
стенку каменную порушу. Да прямо сейчас, если захочу. Не хочу только. Устал.
 В троллейбус влез. Сел. В окно смотрю. Что значит, дедушке место уступи?!
Ладно, ладно, садись, не гнусавь над ухом только. Ну гопник старый. А разве не
гопник? Я может о смысле жизни думал, а он - "место уступи". Теперь вот стой
из-за него. А стоя о смысле жизни как-то не думается. Какой тут смысл жизни,
когда со всех сторон давка.
 Рука тяжеленная на плечо легла. Поворачиваюсь - точно гопник. Ну кто еще
кроме гопника будет абонемент у нефора проверять? Ну все, кончилось мое
терпение. Теперь держитесь...
 Уехал троллейбус. А я здесь остался. Холодно тут и сыро. Да ладно, все равно
через две остановки выходить. Или через пять. Наплевать! Вон свои люди идут.
Сейчас у них сигаретку стрельнем. А повезет, так и косячок забьем.
 Хотя еще посмотреть надо, какие это свои. Первый то - гопник. Денег мне вчера
отказался занять. Говорит, не отдаешь никогда. Так в этом же весь и кайф!
Занять, и не отдать! Сегодня я у тебя займу, завтра ты у меня. Жизнь!
 А второй не только гопник, но и жлоб. Не захотел менять свою косуху на мою
именную фенечку. Да такой второй фенечки во всей вселенной не существует. А он
в свою паршивую косуху вцепился. Крохобор.
 И третий тоже гопник. Зря что ли с этими двумя путается. Нет, не пойду я к
ним. Чего я у гопников не видел? Один буду. Один! Потому что кругом только
гопники. Потому что я - единственный истинный нефор! И пусть все знают об
этом!..

***
 Сеня, сняв засаленный хайратник, старательно распутывал длинные волосы,
отчего-то слипшиеся в бесформенный комок. Жора упорно пытался высушить
подобранную возле урны сигарету. Наконец сигарета окончательно развалилась на
несоставимые фрагменты, и Жора, стряхнув с рваных серо-голубых джинс табачные
крошки, глубоко вздохнул :
 - Ох и скукотища.
 - Да ладно, - успокоил его Сеня. - Глянь, гопник идет. Фенечки, смотри,
нацепил. Под нас косит.
 - Еще на всю улицу разорался, - увидел гопника Жора. - Ни хрена не разобрать.
Бухой, наверное.
 - Отлично. Гопам - в рыло! Пойдем ему фэйс начистим что-ли...

(январь, 1997)





  Dark Window
-------------------------------------------------------------------------------


Дождливый день.

Rainy days, rainy days I feel inside of me.
 Rainy days, in my heart, in my soul, in my mind.
 ( Ice MC, "Rainy Days", 1991).

Струи дождя, казалось, заполонили весь воздух. Стало трудно дышать, то ли от
неимоверного количество влаги, хлещущей с темных небес, то ли от комка в
горле, образовавшегося несколько минут назад, да так и застрявшего там. Идущий
по вечернему городу сильным рывком головы стряхнул с волос скопившиеся
дождевые капли, норовившие скатиться в те места, которые пока им были
недоступны. Затем он продолжил свой путь.

Вечер только-только вступал в свои права, хотя темнота окутала город дождевыми
облаками уже давно. Идущий не смотрел на часы. Время его не интересовало.
Трудно сказать, интересовала ли его даже конечная цель пути, если таковая
имелась. Впрочем, по большому городу можно бродить довольно длительное время и
без всякой цели. Даже если ближайшие горизонты скрывает холодная пелена дождя.

Фонари уже зажглись. Их фиолетовое сияние мерцало где-то вверху и переливалось
в миллионах капель, скользящих около светящихся колпаков. А под ногами
расплескались отражения - фиолетовые звезды, перекатывающиеся из одной лужи в
другую по мере движения одиночки, шествующего по улице без зонта. То ли улочка
была невеликой, то ли время не располагало к присутствию здесь народных масс,
но он действительно шел по ней в печальном одиночестве. Впрочем, разве нужен
был еще кто-то и ему, и холодному водопаду, и фиолетовому свету фонарей.

Миллионы нескончаемых капель ежесекундно возникали из темноты, проносились
мимо лица и падали вниз, теряя свободу и независимость, растворившись в
нескончаемых лужах. Звук каждой из них терялся в массе точно таких же и был
совершенно неразличим, сливаясь в единый монотонный гул, навевавший тягучую
беспросветную, как пелена облаков, грусть. Но было ли печально тому, кто шел
сейчас там, среди холодных струй? Мы не знаем.

Глаза въедались взором в почти неразличимые в фиолетовом полумраке капли.
Где-то в окнах появлялись электрические огни, но они были сейчас так далеко,
что их свет не стоило принимать во внимание.

Лето пролетело и осталось в полузабытом прошлом. Зима, казалось, не наступит
никогда. Оставалось все так же двигаться вперед и вглядываться в летящие
капли, стараясь ухватить их взором и запомнить, задержать на мгновение.
Наконец, струи изогнулись и стали принимать причудливые очертания. Достаточно
было очередного резкого качка головой, чтобы видение рассыпалось на ничем не
примечательные капли. Но зачем? Он постарался замедлить движение и ступать
мягко, по-кошачьи. Он уже знал, что за время приблизилось к нему и готовилось
распахнуть невидимые двери в свои владения.

За весь отрезок жизни любому человеку несколько раз предоставляется
возможность уйти. Уйти не в небытие, а в иные миры и измерения. Только люди
или не видят, или не хотят видеть эти возможности, когда приходит время. Или
не желают выполнить условия ухода. Очень несложные условия.

Для него это время один раз уже наступало. Сигнал подавал таймер
видеомагнитофона, отключавшийся через равные, с каждым днем сокращавшиеся
периоды. Сначала раз в сутки, потом ровно через шестнадцать часов. Потом
интервал сократился до четырех. Вся остальная техника в доме функционировала
без каких-либо осложнений. И только таймер раз за разом оключался на мгновение
из реалий этого мира, а в следующее уже возвращался обратно, мигая четырьмя
одинаковыми нулями. Тот, кто шел сейчас сквозь дождь, обратил внимание на
странное поведение светящихся цифирок. И в очередной провал, который произошел
у него на глазах, в его мозгу возникла картинка. Теперь он знал, куда ему
может быть суждено прорваться. Это был яркий мир, плоский, но до невозможности
яркий. И реальный. А еще с этой секунды он знал, что требуется для того, чтобы
смело шагнуть туда, когда мигание таймера будет идти с периодичностью в
секунду. Всего-навсего требовалось не курить ровно три недели. Двадцать один
день. И он выбросил все пачки "L & M" и "Marlboro", которые были распиханы по
карманам многочисленной одежды.

Сначала все было легко и просто. Его несло на крыльях сознания того, что через
три недели закончится нудный круговорот в этом мире. Затем грела мысль, что
там его ждет красочная и непредсказуемая жизнь, когда в любой из следующих
дней на голову могут свалиться увлекательнейшие приключения. Потом он
вглядывался в темноту ночей и представлял, что будет тогда, когда одиночество
отступит навсегда и его будет окружать команда верных друзей. Но, как всегда
это и бывает, радужные картины растворились в нечетких рассуждениях разума,
порожденного реалиями этой жизни. Может ли существовать мир, законы которого
не описываются всей мощью науки, поднабравшейся многовекового опыта? Реальна
ли жизнь, наполненная приключениями, или там его снова ждет круговорот? А
нужен ли он там кому-нибудь в этом ярком и удивительном мире? И, в конце
концов, если таймер периодически сбрасывает время, не проще ли его отнести в
мастерскую и навсегда избавиться от наваждений нечеткой логики. Красочные
картины стали сменяться мрачными раздумьями, переходящими в апатию и
депрессию. В один из таких периодов помутненья за три дня до назначенного
срока он сорвался и выкурил сразу чуть ли не полпачки. Через полчаса он понял,
что таймер продолжает показывать реальное время, не обнуляя значение своих
цифирок. Через час он уяснил, что в мастерскую технику нести уже не стоит.
Секунда за секундой убегала в вечность, образующую течение времени реального
мира.

После этого он бросил курить. Сразу и навсегда. Взгляд равнодушно пробегал по
ярким коробочкам на витринах киосков. А когда он по привычке вытащил сигарету
на автобусной остановке и прикурил, то обнаружил, что дым невероятно сушит
горло, словно съеденные за один присест десять пачек безвкусных армейских
галет. Путь из безысходности растянулся на шесть лет, но и теперь он временами
шатался по городу, не обращая внимания ни на что, даже на плотный дождь,
пронизывающий холодом поздней осени.

За пеленой дождя скрылись и дома, и фонарные столбы, только сиреневые отблески
продолжали витать высоко над головой, даруя призрачный свет, в лучах которого
из дождевых струй рождалась живая картина. Капли взвихрились и потекли в
ирреальных направлениях, образуя маленькую голову с взъерошенной прической.
Черты лица под напором воды приобрели объем и округлость. Появились затененные
участки, где капли словно вбирали в себя фиолетовые блики, не желая делиться с
окружающим миром. Нарисовался изящный носик и маленький рот. Раскрылись глаза.
Фиолетовые. Может от бликов фонарей. Но удивительно прекрасные.

Нельзя было ни останавливаться, ни делать резких движений. Даже мигать
следовало с величайшей осторожностью. Шаг за шагом он продолжал движение.
Секунда за секундой образ принимал все большую отчетливость. Порыв ветра унес
поток капель сначала налево, затем направо, и получились плечи. Затем вниз
хлынул целый водопад и создал переливающееся сиреневыми искрами платье.
Непрестанный поток дождевых струй оживлял появившуюся девушку, заставляя
колыхаться волны волос и поворачиваться фигурку. Девушка дождя словно
осматривалась, словно размышляла о чем-то. Наконец, губы ее разжались в
безмолвном вопросе.

Он не знал КАК звучал вопрос незнакомки, но ЧУВСТВОВАЛ, что это за слова. Ему
не требовалась минута на размышление. Он судорожно кивнул.

Дождь исчез, как по мановению волшебной палочки. За ним исчез и город. Облака
словно сдуло. Все поменялось в единый миг, разрушая твердые устои, на которых
покоилось его сознание. Единственной опорой, за которую ухватился его дрожащий
разум, оказался силуэт девушки, приобретя удивительную четкость. Она взмахнула
рукой и что-то сказала.

"... здесь!" - звонко прозвучал финал фразы. Он снова хотел кивнуть, но
побоялся прогнать очарование и вдруг улыбнулся под напором неудержного
ликования.

- Ты идешь? - спросила незнакомка. Теперь уже не потерялось ни единого слова.

- Конечно, - прошептал он.

Девушка вопросительно взглянула на него.

- Куда угодно! - вскричал он, не в силах больше хранить звуки в плену.

- Хорошо, - спокойно согласилась девушка. - Ты выбрал сам.

Разумеется, он выбрал сам. Давным-давно, когда оборвался первый путь в
неведомое, а он так и не сумел устроиться в реалиях и законах только что
оставленного мира. Нет, он был ему не нужен, тот, оставленный мгновенье назад
мир. Он получил и небо с удивительно крупными звездами, и прекрасную спутницу,
и дорогу, упиравшуюся в мрачный холм.

- Нам туда? - спросил он, махнув рукой в сторону холма и стараясь придать
голосу деловые нотки.

- Да, - кивнула девушка. - Для того, чтобы открыть ворота Белого Замка нужен
ключ, а он, как известно, хранится в Храме Злой Луны.

Все эти слова ни о чем ему не говорили. Впрочем, какая разница? Он ушел! Он
прорвался!! Он уже никогда не окажется в тех дождливых сумерках!!! Как
прекрасна ночь неведомого мира, где тебя уже приняли и даже доверили нечто
необъяснимо важное.

- Почему он так называется? - вопрос прозвучал глупо, но он