ещало, звонило. Он стал забываться-забываться... силился было о чем-то
думать, вспомнить что-то такое весьма интересное, разрешить что-то такое
весьма важное, какое-то щекотливое дело, - но не мог. Сон налетел на его
победную голову, и он заснул так, как обыкновенно спят люди, с непривычки
употребившие вдруг пять стаканов пунша на какой-нибудь дружеской вечеринке.

                                 ГЛАВА VIII

     Как обыкновенно, на другой день господин Голядкин проснулся в восемь
часов; проснувшись же, тотчас припомнил все происшествия вчерашнего вечера,
- припомнил и поморщился. "Эк я разыгрался вчера каким дураком!" - подумал
он, приподымаясь с постели и взглянув на постель своего гостя. Но каково же
было его удивление, когда не только гостя, но даже и постели, на которой
спал гость, не было в комнате! "Что ж это такое? - чуть не вскрикнул
господин Голядкин, - что ж бы это было такое? Что же означает теперь это
новое обстоятельство?" Покамест господин Голядкин, недоумевая, с раскрытым
ртом смотрел на опустелое место, скрипнула дверь, и Петрушка вошел с чайным
подносом. "Где же, где же?" - проговорил чуть слышным голосом наш герой,
указывая на вчерашнее место, отведенное гостю. Петрушка сначала не отвечал
ничего, даже не посмотрел на своего барина, а поворотил глаза в угол
направо, так что господин Голядкин сам принужден был взглянуть в угол
направо. Впрочем, после некоторого молчания Петрушка, сиповатым и грубым
голосом, ответил, "что барина дома нет".
     - Дурак ты; да ведь я твой барин, Петрушка, - проговорил господин
Голядкин прерывистым голосом и во все глаза смотря на своего служителя.
     Петрушка ничего не отвечал, но посмотрел так на господина Голядкина,
что тот покраснел до ушей, - посмотрел с какою-то оскорбительною укоризною,
похожею на чистую брань. Господин Голядкин и руки опустил, как говорится.
Наконец Петрушка объявил, что другой уж часа с полтора как ушел и не хотел
дожидаться. Конечно, ответ был вероятен и правдоподобен; видно было, что
Петрушка не лгал, что оскорбительный взгляд его и слово другой,
употребленное им, были лишь следствием всего известного гнусного
обстоятельства; но все-таки он понимал, хоть и смутно, что тут что-нибудь
да не так и что судьба готовит ему еще какой-то гостинец, не совсем-то
приятный. "Хорошо, мы посмотрим, - думал он про себя, - мы увидим, мы
своевременно раскусим все это... Ах ты, господи боже мой! - простонал он в
заключение уже совсем другим голосом, - и зачем я это приглашал его, на
какой конец я все это делал? ведь истинно сам голову сую в петлю их
воровскую, сам эту петлю свиваю. Ах ты голова, голова! ведь и утерпеть-то
не можешь ты, чтоб не провраться, как мальчишка какой-нибудь, канцелярист
какой-нибудь, как бесчиновная дрянь какая-нибудь, тряпка, ветошка гнилая
какая-нибудь, сплетник ты этакой, баба ты этакая!.. Святые вы мои! И
стишки, шельмец, написал и в любви ко мне изъяснился! Как бы этак, того...
Как бы ему, шельмецу, приличнее на дверь указать, коли воротится?
Разумеется, много есть разных оборотов и способов. Так и так, дескать, при
моем ограниченном жалованье... Или там припугнуть его как-нибудь, что,
дескать, взяв в соображение вот то-то и то-то, принужден изъясниться...
дескать, нужно в половине платить за квартиру и стол и деньги вперед
отдавать. Гм! нет, черт возьми, нет! Это меня замарает. Оно не совсем
деликатно! Разве как-нибудь там вот этак бы сделать: взять бы да и
надоумить Петрушку, чтоб Петрушка ему насолил как-нибудь, неглижировал бы с
ним как-нибудь, сгрубил ему, да и выжить его таким образом? Стравить бы их
этак вместе... Нет, черт возьми, нет! Это опасно, да и опять, если с этакой
точки зренья смотреть - ну, да, вовсе нехорошо! Совсем нехорошо! А ну, если
он не придет? и это плохо будет? проврался я ему вчера вечером!.. Эх,
плохо, плохо! Эх, дело-то наше как плоховато! Ах, я голова, голова
окаянная! взубрить-то ты чего следует не можешь себе, резону-то вгвоздить
туда не можешь себе! Ну, как он придет и откажется? А дай-то господи, если
б пришел! Весьма был бы рад я, если б пришел он; много бы дал я, если б
пришел..." Так рассуждал господин Голядкин, глотая свой чай и беспрестанно
поглядывая на стенные часы. "Без четверти девять теперь; ведь вот уж пора
идти. А что-то будет такое; что-то тут будет? Желал бы я знать, что здесь
именно особенного такого скрывается, - этак цель, направление и разные там
закавыки. Хорошо бы узнать, на что именно метят все эти народы и каков-то
будет их первый шаг..." Господин Голядкин не мог долее вытерпеть, бросил
недокуренную трубку, оделся и пустился на службу, желая накрыть, если
можно, опасность и во всем удостовериться своим личным присутствием. А
опасность была: это уж он сам знал, что опасность была. "А вот мы ее... и
раскусим, - говорил господин Голядкин, снимая шинель и калоши в передней, -
вот мы и проникнем сейчас во все эти дела". Решившись, таким образом,
действовать, герой наш оправился, принял вид приличный и форменный и только
что хотел было проникнуть в соседскую комнату, как вдруг, в самых дверях,
столкнулся с ним вчерашний знакомец, друг и приятель его. Господин
Голядкин-младший, кажется, не замечал господина Голядкина-старшего, хотя и
сошелся с ним почти носом к носу. Господин Голядкин-младший был, кажется,
занят, куда-то спешил, запыхался; вид имел такой официальный, такой
деловой, что, казалось, всякий мог прямо прочесть на лице его -
"командирован по особому поручению..."
     - Ах, это вы, Яков Петрович! - сказал наш герой, хватая своего
вчерашнего гостя за руку.
     - После, после, извините меня, расскажете после, - закричал господин
Голядкин-младший, порываясь вперед.
     - Однако позвольте; вы, кажется, хотели, Яков Петрович, того-с...
     - Что-с? Объясните скорее-с. - Тут вчерашний гость господина Голядкина
остановился как бы через силу и нехотя и подставил ухо свое прямо к носу
господина Голядкина.
     - Я вам скажу, Яков Петрович, что я удивляюсь приему... приему, какого
вовсе, по-видимому, не мог бы я ожидать.
     - На все есть известная форма-с. Явитесь к секретарю его
превосходительства и потом отнеситесь, как следует, к господину правителю
канцелярии. Просьба есть?..
     - Вы, я не знаю, Яков Петрович! вы меня просто изумляете, Яков
Петрович! вы, верно, не узнаете меня или шутите, по врожденной веселости
характера вашего.
     - А, это вы! - сказал господин Голядкин-младший, как будто только
сейчас разглядев господина Голядкина-старшего, - так это вы? Ну, что ж,
хорошо ли вы почивали? - Тут господин Голядкин-младший, улыбнувшись
немного, - официально и форменно улыбнувшись, хотя вовсе не так, как бы
следовало (потому что ведь во всяком случае он одолжен же был
благодарностью господину Голядкину-старшему), - итак, улыбнувшись
официально и форменно, прибавил, что он с своей стороны весьма рад, что
господин Голядкин хорошо почивал; потом наклонился немного, посеменил
немного на месте, поглядел направо, налево, потом опустил глаза в землю,
нацелился в боковую дверь и, прошептав скороговоркой, что он по особому
поручению, юркнул в соседнюю комнату. Только его и видели.
     - Вот-те и штука!.. - прошептал наш герой, остолбенев на мгновение, -
вот-те и штука! Так вот такое-то здесь обстоятельство!.. - Тут господин
Голядкин почувствовал, что у него отчего-то заходили мурашки по телу. -
Впрочем, - продолжал он про себя, пробираясь в свое отделение, - впрочем,
ведь я уже давно говорил о таком обстоятельстве; я уже давно
предчувствовал, что он по особому поручению, - именно вот вчера говорил,
что непременно по чьему-нибудь особому поручению употреблен человек...
     - Окончили вы, Яков Петрович, вчерашнюю вашу бумагу? - спросил Антон
Антонович Сеточкин усевшегося подле него господина Голядкина. - У вас здесь
она?
     - Здесь, - прошептал господин Голядкин, смотря на своего
столоначальника отчасти с потерявшимся видом.
     - То-то-с. Я к тому говорю, что Андрей Филиппович уже два раза
спрашивал. Того и гляди, что его превосходительство потребует...
     - Нет-с, она кончена-с...
     - Ну-с, хорошо-с.
     - Я, Антон Антонович, всегда,кажется, исполнял свою должность как
следует и радею о порученных мне начальством делах-с, занимаюсь ими
рачительно.
     - Да-с. Ну-с, что же вы хотите этим сказать-с?
     - Я ничего-с, Антон Антонович. Я только, Антон Антонович, хочу
объяснить, что я ... то есть я хотел выразить, что иногда
неблагонамеренность и зависть не щадят никакого лица, ища своей
повседневной отвратительной пищи-с.
     - Извините, я вас не совсем-то понимаю. То есть на какое лицо вы
теперь намекаете?
     - То есть я хотел только сказать, Антон Антонович, что я иду прямым
путем, а окольным путем ходить презираю, что я не интригант и что сим, если
позволено только будет мне выразиться, могу весьма справедливо гордиться...
     - Да-с. Это все так-с, и, по крайнему моему разумению, отдаю полную
справедливость рассуждению вашему; но позвольте же и мне вам, Яков
Петрович, заметить, что личности в хорошем обществе не совсем
позволительны-с; что за глаза я, например, готов снести, - потому что за
глаза и кого ж не бранят! - но в глаза, воля ваша, и я, сударь мой,
например, себе дерзостей говорить не позволю. Я, сударь мой, поседел на
государственной службе и дерзостей на старости лет говорить себе не
позволю-с...
     - Нет-с, я, Антон Антонович-с, вы, видите ли, Антон Антонович, вы,
кажется, Антон Антонович, меня не совсем-то уразумели-с. А я, помилуйте,
Антон Антонович, я с своей стороны могу только за честь поставить-с...
     - Да уж и нас тоже прошу извинить-с. Учены мы по-старинному-с. А
по-вашему, по-новому, учиться нам поздно. На службе отечеству разумения
доселе нам, кажется, доставало. У меня, сударь мой, как вы сами знаете,
есть знак за двадцатилетнюю беспорочную службу-с...
     - Я чувствую, Антон Антонович, я с моей стороны совершенно все это
чувствую-с. Но я не про то-с, я про маску говорил, Антон Антонович-с...
     - Про маску-с?
     - То есть вы опять... я опасаюсь, что вы и тут примете в другую
сторону смысл, то есть смысл речей моих, как вы сами говорите, Антон
Антонович. Я только тему развиваю, то есть пропускаю идею, Антон Антонович,
что люди, носящие маску, стали не редки-с и что теперь трудно под маской
узнать человека-с...
     - Ну-с, знаете ли-с, оно не совсем и трудно-с. Иногда и довольно
легко-с, иногда и искать недалеко нужно ходить-с.
     - Нет-с, знаете ли-с, я, Антон Антонович, говорю-с, про себя говорю,
что я, например, маску надеваю, лишь когда нужда в ней бывает, то есть
единственно для карнавала и веселых собраний, говоря в прямом смысле, но
что не маскируюсь перед людьми каждодневно, говоря в другом, более скрытом
смысле-с. Вот что я хотел сказать, Антон Антонович-с.
     - Ну, да мы покамест оставим все это; да мне же и некогда-с, - сказал
Антон Антонович, привстав с своего места и собирая кой-какие бумаги для
доклада его превосходительству. - Дело же ваше, как я полагаю, не замедлит
своевременно объясниться. Сами же увидите вы, на кого вам пенять и кого
обвинять, а затем прошу вас покорнейше уволить меня от дальнейших частных и
вредящих службе объяснений и толков-с...
     - Нет-с, я, Антон Антонович, - начал побледневший немного господин
Голядкин вслед удаляющемуся Антону Антоновичу, - я, Антон Антонович,
того-с, и не думал-с. "Что же это такое? - продолжал уже про себя наш
герой, оставшись один. - Что же это за ветры такие здесь подувают и что
означает этот новый крючок?" В то самое время, как потерянный и полуубитый
герой наш готовился было разрешить этот новый вопрос, в соседней комнате
послышался шум, обнаружилось какое-то деловое движение, дверь отворилась, и
Андрей Филиппович, только что перед тем отлучившийся по делам в кабинет его
превосходительства, запыхавшись, появился в дверях и крикнул господина
Голядкина. Зная в чем дело и не желая заставить ждать Андрея Филипповича,
господин Голядкин вскочил с своего места и, как следует, немедленно
засуетился на чем свет стоит, обготовляя и обхоливая окончательно требуемую
тетрадку, да и сам приготовляясь отправиться, вслед за тетрадкой и Андреем
Филипповичем, в кабинет его превосходительства. Вдруг, и почти из-под руки
Андрея Филипповича, стоявшего в то время в самых дверях, юркнул в комнату
господин Голядкин-младший, суетясь, запыхавшись, загонявшись на службе, с
важным решительно-форменным видом, и прямо подкатился к господину
Голядкину-старшему, менее всего ожидавшему подобного нападения...
     - Бумаги, Яков Петрович, бумаги... его превосходительство изволили
спрашивать, готовы ль у вас? - защебетал вполголоса и скороговоркой
приятель господина Голядкина-старшего. - Андрей Филиппович вас ожидает...
     - Знаю и без вас, что ожидают, - проговорил господин Голядкин-старший
тоже скороговоркой и шепотом.
     - Нет, я, Яков Петрович, не то; я, Яков Петрович, совсем не то; я
сочувствую, Яков Петрович, и подвигнут душевным участием.
     - От которого нижайше прошу вас избавить меня. Позвольте,
позвольте-с...
     - Вы, разумеется, их обернете оберточкой, Яков Петрович, а третью-то
страничку вы заложите закладкой, позвольте, Яков Петрович...
     - Да позвольте же вы, наконец...
     - Но ведь здесь чернильное пятнышко, Яков Петрович, вы заметили ль
чернильное пятнышко?..
     Тут Андрей Филиппович второй раз кликнул господина Голядкина.
     - Сейчас, Андрей Филиппович; я вот только немножко, вот здесь...
Милостивый государь, понимаете ли вы русский язык?
     - Лучше всего будет ножичком снять, Яков Петрович, вы лучше на меня
положитесь: вы лучше не трогайте сами, Яков Петрович, а на меня положитесь,
- я же отчасти тут ножичком...
     Андрей Филиппович третий раз кликнул господина Голядкина.
     - Да, помилуйте, где же тут пятнышко? Ведь, кажется, вовсе нету здесь
пятнышка?
     - И огромное пятнышко, вот оно! вот, позвольте, я здесь его видел;
вот, позвольте... вы только позвольте мне, Яков Петрович, я отчасти здесь
ножичком, я из участия, Яков Петрович, и ножичком от чистого сердца... вот
так, вот и дело с концом...
     Тут, и совсем неожиданно, господин Голядкин-младший, вдруг ни с того
ни с сего, осилив господина Голядкина-старшего в мгновенной борьбе, между
ними возникшей, и во всяком случае совершенно против воли его, овладел
требуемой начальством бумагой и, вместо того чтоб поскоблить ее ножичком от
чистого сердца, как вероломно уверял он господина Голядкина-старшего, -
быстро свернул ее, сунул под мышку, в два скачка очутился возле Андрея
Филипповича, не заметившего ни одной из проделок его, и полетел с ним в
директорский кабинет. Господин Голядкин-старший остался как бы прикованным
к месту, держа в руках ножичек и как будто приготовляясь что-то скоблить
им...
     Герой наш еще не совсем понимал свое новое обстоятельство. Он еще не
опомнился. Он почувствовал удар, но думал, что это что-нибудь так. В
страшной, неописанной тоске сорвался он наконец с места и бросился прямо в
директорский кабинет, моля, впрочем, небо дорогою, чтоб это устроилось все
как-нибудь к лучшему и было бы так, ничего... В последней комнате перед
директорским кабинетом сбежался он, прямо нос с носом, с Андреем
Филипповичем и с однофамильцем своим. Оба они уже возвращались: господин
Голядкин посторонился. Андрей Филиппович говорил улыбаясь и весело.
Однофамилец господина Голядкина-старшего тоже улыбался, юлил, семенил в
почтительном расстоянии от Андрея Филипповича и что-то с восхищенным видом
нашептывал ему на ушко, на что Андрей Филиппович самым благосклонным
образом кивал головою. Разом понял герой наш все положение дел. Дело в том,
что работа его (как он после узнал) почти превзошла ожидания его
превосходительства и поспела действительно к сроку и во-время. Его
превосходительство были крайне довольны. Говорили даже, что его
превосходительство сказали спасибо господину Голядкину-младшему, крепкое
спасибо; сказали, что вспомнят при случае и никак не забудут... Разумеется,
что первым делом господина Голядкина было протестовать, протестовать всеми
силами, до последней возможности. Почти не помня себя и бледный как смерть,
бросился он к Андрею Филипповичу. Но Андрей Филиппович, услышав, что дело
господина Голядкина было частное дело, отказался слушать, решительно
замечая, что у него нет ни минуты свободной и для собственных надобностей.
     Сухость тона и резкость отказа поразили господина Голядкина. "А вот
лучше я как-нибудь с другой стороны... вот я лучше к Антону Антоновичу". К
несчастию господина Голядкина, и Антона Антоновича не оказалось в
наличности: он тоже где-то был чем-то занят. "А ведь не без намерения
просил уволить себя от объяснений и толков! - подумал герой наш. - Вот куда
метил - старая петля! В таком случае я просто дерзну умолять его
превосходительство".
     Все еще бледный и чувствуя в совершенном разброде всю свою голову,
крепко недоумевая, на что нужно решиться, присел господин Голядкин на стул.
"Гораздо было бы лучше, если б все это было лишь так только, - беспрерывно
думал он про себя. - Действительно, подобное темное дело было даже
невероятно совсем. Это, во-первых, и вздор, а во-вторых, и случиться не
может. Это, вероятно, как-нибудь там померещилось, или вышло что-нибудь
другое, а не то, что действительно было; или, верно, это я сам ходил... и
себя как-нибудь там принял совсем за другого... одним словом, это
совершенно невозможное дело".
     Только что господин Голядкин решил, что это совсем невозможное дело,
как вдруг в комнату влетел господин Голядкин-младший с бумагами в обеих
руках и под мышкой. Сказав мимоходом какие-то нужные два слова Андрею
Филипповичу, перемолвив и еще кое с кем, полюбезничав кое с кем,
пофамильярничав кое с кем, господин Голядкин-младший, по-видимому не
имевший лишнего времени на бесполезную трату, собирался уже, кажется, выйти
из комнаты, но, к счастию господина Голядкина-старшего, остановился в самых
дверях и заговорил мимоходом с двумя или тремя случившимися тут же молодыми
чиновниками. Господин Голядкин-старший бросился прямо к нему. Только что
увидел господин Голядкин-младший маневр господина Голядкина-старшего,
тотчас же начал с большим беспокойством осматриваться, куда бы ему поскорей
улизнуть. Но герой наш уже держался за рукава своего вчерашнего гостя.
Чиновники, окружавшие двух титулярных советников, расступились и с
любопытством ожидали, что будет. Старый титулярный советник понимал хорошо,
что доброе мнение теперь не на его стороне, понимал хорошо, что под него
интригуют: тем более нужно было теперь поддержать себя. Минута была
решительная.
     - Ну-с? - проговорил господин Голядкин-младший, довольно дерзко смотря
на господина Голядкина-старшего.
     Господин Голядкин-старший едва дышал.
     - Я не знаю, милостивый государь, - начал он, - каким образом вам
теперь объяснить странность вашего поведения со мною.
     - Ну-с. Продолжайте-с. - Тут господин Голядкин-младший оглянулся
кругом и мигнул глазом окружавшим их чиновникам, как бы давая знать, что
вот именно сейчас и начнется комедия.
     - Дерзость и бесстыдство ваших приемов, милостивый государь мой, со
мною в настоящем случае еще более вас обличают... чем все слова мои. Не
надейтесь на вашу игру: она плоховата...
     - Ну, Яков Петрович, теперь скажите-ка мне, каково-то вы почивали? -
отвечал Голядкин-младший, прямо смотря в глаза господину
Голядкину-старшему.
     - Вы, милостивый государь, забываетесь, - сказал совершенно
потерявшийся титулярный советник, едва слыша пол под собою, - я надеюсь,
что вы перемените тон...
     - Душка мой!! - проговорил господин Голядкин-младший, скорчив довольно
неблагопристойную гримасу господину Голядкину-старшему, и вдруг, совсем
неожиданно, под видом ласкательства, ухватил его двумя пальцами за довольно
пухлую правую щеку. Герой наш вспыхнул как огонь... Только что приятель
господина Голядкина-старшего приметил, что противник е