Тогда-то Академик и начал учить меня языкам:  немецкому  -  сам,  а
английскому - на курсах при МИДе.  Ну  а  потом...  В  июне  я  защитила
диплом, в июле мне исполнился сорок один  год,  а  в  сентябре  Академик
умер. А я все продолжала учиться. Уже сама.

***

   "Надежно, как в швейцарском банке" - мало найдется на земле людей, не
слышавших  этих  слов.  Итак,  такси  доставило   меня   в   Швейцарский
национальный банк.
   Там я должна была встретиться с господином Бергманом,  там  я  с  ним
встретилась. Он оказался господином, который легко определяется эпитетом
"средний", что бы ни имелось в виду: рост,  возраст,  комплекция  и  так
далее. И очевидно, поэтому мне сразу понравился.
   И я ему тоже. Потому что я сама такая, а рыбак рыбака видит издалека.
   Я раскаялась в  телефонной  наглости  и  решила  похвалить  господина
Бергмана в отчете моему.., ну этому.., работодателю.
   Вспомнилось,   какие   отношения   связывают   меня   с    господином
Скоробогатовым. Я расстроилась и почему-то только сейчас сообразила, что
понятия не имею, зачем  явилась  в  это  солидное  учреждение,  и  снова
расстроилась. И уж совсем пала духом, когда сообразила, что, видимо,  об
этом и собирался "переговорить" со мной господин Скоробогатов в  четверг
утром. Этот четверг еще даже и не завтра, а я уже здесь. Но может  быть,
подбодрила я себя, господин Бергман знает, зачем я здесь стою?
   Господин  Бергман  знал.  Молниеносно  произведя  обряд  опознания  -
подтверждения - знакомства, он понесся по гулкому залу. Я за ним. Вокруг
все было крайне занимательным, но не запомнилось, поскольку, участвуя  в
каких-то процедурах и манипуляциях, я настолько  боялась  каждую  минуту
проколоться и выдать себя, что от волнения ничего не понимала и в память
не откладывала..
   Впрочем, мое участие в происходящем было пассивным. Оно заключалось в
тупом  хождении  за  господином  Бергманом  из  кабинета  в  кабинет  по
переходам, коридорам, залам и лестницам.
   Нас постоянно сопровождали какие-то на удивление  похожие  мужчины  в
одинаковых черных костюмах, с  одинаковым  озабоченным  выражением  лиц.
Постоянно при нас находились один-два, но однажды наша свита выросла  до
четырех человек.
   - Ух! - произнес господин Бергман. Он аккуратно и основательно сел на
стул, поддернув брюки, и чистым платком смахнул пот с лица.
   Я плюхнулась на стул, ничего не поддергивая,  и  провела  ладонью  по
сухому лбу. Ноги гудели, голова кружилась.
   - Все в порядке, - похвастался господин Бергман и добавил:
   - Но ничего этого  не  пришлось  бы  делать,  если  бы  мы  пришли  в
назначенное время.
   Если прислушаться, в его голосе можно было бы различить обвинительные
нотки. Но я не рассердилась.
   - Теперь, госпожа Елена, мы пойдем в сейфовый зал. Вы назовете цифры,
и мы в присутствии сотрудников банка произведем выемку.
   Цифры? Какие цифры? Боже мой! О  чем  он  говорит?  Я  ведь  не  знаю
никаких  цифр...  Наверное,  господин  Скоробогатов  собирался  мне   их
сообщить. Или нет?
   Ой-ей-ей! Что со мной было!  Как  могла  я  уехать,  не  поговорив  с
Костей?
   Именно в эту минуту ко мне пришло ясное  понимание.  Главным  в  моей
поездке было посещение банка! Я должна открыть сейф. А лечение  -  всего
лишь прикрытие, легенда...
   Так, ну и что я вообще творю? И натворила?
   Что, если мои действия повлекут непредсказуемые роковые  последствия?
Что там в сейфе? Бумаги?
   Какие? Об этом, мне кажется, я догадываюсь. Но если так, что я должна
с ними делать после выемки?
   Или не я... А кто? Бергман? Хорошо,  если  он.  А  если  я?  Или  еще
кто-то... Ну и задача... Какая, к черту, задача?! Эти бумаги еще достать
надо. Сейф.
   Шифр. Цифры. Караул!
   - Мне надо покурить, - придумала я.
   - Мы не можем уйти, пока не придет служитель.
   - Прекрасно. Вы сидите ждите, а я пойду покурю.
   В голубеньких глазках господина Бергмана метнулось безумие.
   - Этого нельзя делать! - закричал он шепотом.
   - Ерунда. Мне надо покурить, мне надо в туалет.
   Почему я должна все это терпеть? Мы же не под арестом.
   Я толкнула дверь и вышла. Господин Бергман остался  ждать  служителя.
Его состояние можно было определить как близкое к прострации.
   По лестнице в  пять  мраморных  ступеней  я  поднялась  к  выходу  из
сейфового зала и остановилась в нерешительности. В туалет  мне  было  не
надо, курить я тоже не хотела.
   Но  я  сконцентрировалась,  отыскала  туалет,   воспользовалась   им,
исключительно тщательно вымыла руки.
   Критически  оглядев  в  зеркале  над  умывальниками  свое  ничего  не
выражающее лицо, попудрила его. После чего причесалась. Испытывая к себе
стойкое отвращение, отвернулась от зеркала и отправилась на поиски места
для курения. Отыскав  нужное  место,  я  села  на  кожаный  диванчик  и,
поставив на колени сумку, стала шарить в ней в поисках сигарет.
   Мои пальцы перебирали всякую мелочь внутри сумки и  вдруг  наткнулись
на конверт, полученный от господина Скоробогатова. "Вдруг" потому, что я
про него совсем забыла...
   Я раскрыла конверт и отыскала ответы на все  вопросы.  На  том  самом
листке, где под номером один значился телефон  господина  Бергмана,  под
номером два - Швейцарский национальный банк, были еще номер три и  номер
четыре.
   Теперь трудность вызывали только цифры шифра,  которые  я  вроде  как
должна была знать. Я их не знала.
   Не знала потому, что не встретилась с господином Скоробогатовым перед
отъездом. Он бы мне их сообщил.
   Или нет? Не знаю.
   Он  записал  для  меня  инструкцию  на  листке.  Весьма  подробно.  Я
повертела листок в руках, тщательно рассматривая со всех сторон вдоль  и
поперек. Никаких цифр.
   Да, мое затмение рассудка дорого мне будет стоить. А может, и не  мне
одной.
   Ну, все. Покурила. Надо возвращаться. Разве что  еще  раз  сходить  в
туалет.
   Может, пойти и попросить Бергмана перенести все на пятницу? И за  это
время связаться с Костей...
   Ой, мамочка! У меня все зубы заныли. Как я скажу господину  Бергману?
После утреннего  телефонного  хамства...  После  всей  этой  беготни  по
банку... Ой! Ой! Как живот болит... А Костя... Какой он мне после  всего
Костя? Господин Скоробогатов. Нет, нет, нет. Только не это...
   Как бы хорошо сейчас умереть! Сразу. Тихо и достойно.
   Еще до разоблачения. Умереть и не видеть ни  господина  Бергмана,  ни
господина Скоробогатова.
   Ну почему я такая несчастная?
   Я шла и шептала: "Цифры,  цифры..."  И  вдруг  подумалось:  настоящий
виновник сегодняшнего кошмара - Академик. Это он втравил меня в историю,
взял с меня клятву, что я выполню его последнюю волю. Вот я и выполняю.
   Это Академик подсунул мне Скоробогатова, а Скоробогатов, вместо  того
чтобы ехать самому с цифрами, которые знает, послал меня...
   Минуточку. Послал меня. В институт красоты.
   Нет, в клинику омолаживания. Да  нет...  Черт,  как  это  называется?
Какое-то время мозги прокручиваются вхолостую.
   Ну а какая разница? Послал не в банк, а лечиться от старости.  Якобы.
Легенда такая. Почему? Зачем?
   Секрет от кого-то. Моя поездка  ради  выемки  документов  от  кого-то
тайна. Вон как.
   Может, это опасно? Но тогда бы Костя меня ни за что не послал. Он  бы
сам поехал. Тем более он цифры знает,  а  я  нет.  Если  только...  Если
только что? Если только я цифры знаю, а он нет.
   А какие я цифры знаю? Ну, вообще-то разные.
   Много. Номера телефонов, цены, адреса, даты...
   Стоп. Академик в последние месяцы жизни все время спрашивал, помню ли
я полную  дату  нашего  бракосочетания.  Ясно  вспомнилось.  Напряженный
голос, странное волнение в усталых, обведенных темными кругами глазах.
   - Леночка, запомни, если тебе будет  нужна  цифра  -  к  полной  дате
нашего бракосочетания прибавь полную  текущую  дату.  Очень  хорошо  для
шифра...
   Господи, он меня тогда просто достал. Я диплом писала, а он - свое.
   - Давай посчитаем, Леночка.
   Каждый день. Я не спорила, играла с ним. Вот оно.
   К Бергману я вернулась уверенная в себе и спокойная. Одновременно  со
мной появился  служитель  и  открыл  сейф.  Мы  с  господином  Бергманом
произвели все, что подлежало по инструкции господина  Скоробогатова  (по
завещанию Академика, как теперь знала я).
   Я попрощалась с  господином  Бергманом,  заклиная  его  в  дальнейшем
строго выполнять все распоряжения господина Скоробогатова. Он рассыпался
в  заверениях,  что  так  и  будет,  и  покинул  меня   с   нескрываемым
облегчением.

***

   Господин Бергман захлопнул за мной дверцу  машины,  в  последний  раз
махнул мне рукой, и я поехала в клинику.
   Не знаю, с чем связан мой следующий поступок, то  ли  с  возвращением
рассудка, то ли с переходом безумия в другую стадию. Но, сидя в такси, я
вдруг переменила решение немедленно ехать  в  клинику  и  велела  шоферу
поворачивать к гостинице.
   В номере было пусто. Я воспользовалась одиночеством, чтобы привести в
порядок свои мысли. Скинув туфли, я улеглась поверх покрывала на постель
и погрузилась в раздумья до того момента, пока вернувшаяся со  спектакля
Наталья не разбудила меня.
   Я  проснулась  полная  сил  и  с   твердым   намерением   ничего   не
предпринимать до пятницы.
   Этого благого намерения хватило на  среду.  Я  весь  день  провела  в
номере, читая немецкий любовный роман и хохоча как  сумасшедшая.  Еду  я
заказывала в номер и, поглощая ее, не переставала читать. За что чуть не
поплатилась  жизнью,  когда  приступ  смеха   застал   меня   в   момент
пережевывания мяса с картофельным пюре.
   Утром в четверг я снова осталась в одиночестве (Наталья-то в  отличие
от меня приехала работать и в номере не сидела).
   Я отодвинула шторы и полюбовалась видом из окна, потом приняла душ  и
позавтракала.
   Заняться было нечем, разве что опять завалиться на кровать с книжкой.
Но в то утро чужие страдания что-то не влекли. Я побродила по  номеру  и
вдруг испытала острый приступ клаустрофобии.
   Сидеть в четырех стенах стало невозможно, и я нашла себе дело. Дела с
перерывом на обед хватило на весь день.
   Я подъехала к началу прощального спектакля  моих  друзей.  Оставалось
всего несколько минут, я волновалась, боясь опоздать.  Наталья  взяла  с
меня слово, что я обязательно буду.
   Гастроли русского молодежного театра вызывали интерес. Спектакли  шли
с аншлагами. В фойе толпилась изысканная публика.
   Я остановилась перед большим зеркалом  и  с  удовольствием  осмотрела
себя с ног до головы. Нет, день прожит не зря.
   В антракте  я  отправилась  за  кулисы,  и  все  встречные-поперечные
провожали меня взглядами. В большинстве взглядов сквозило восхищение,  в
некоторых зависть. Нет, день прожит не зря.
   Наталья в грубом гриме и робе из мешковины сидела в  своей  гримерке,
задрав на стул ноги, и с отвращением смотрела на себя в зеркало.
   Хотя, на мой взгляд, причины для отвращения у нее не было. Играла она
прекрасно. Впрочем, кто их, актеров, поймет?
   В зеркале отразилось мое лицо, и глаза Натальи полезли на лоб.
   -  Олька?  -  неуверенно  начала  она,  скинув  ноги   со   стула   и
приподнимаясь. - Нет. Ой, кто вы? - испугалась девушка.
   Это было именно то, что я хотела. День прожит не зря.
   Черный парик, синие линзы  и  темная  тон-пудра  изменили  мое  лицо.
Кожаный костюмчик и высокие каблуки сделали неузнаваемой фигуру.
   То, что я получилась похожей на Ольгу, было чистой  случайностью,  но
очень удачной, и всем страшно  понравилось.  Артисты  веселились  словно
дети. Они называли меня Олечкой все время, пока  мы  пили  в  ресторане,
отмечая окончание гастролей.
   Было шумно, весело, душевно... Как бывает только в  пьяной  актерской
компании. Мы все отдыхали душой. Но ресторан закрылся. Тогда мы  поехали
в гостиницу, забрали вещи, выписались  и  отправились  в  аэропорт.  Там
ресторан работал круглосуточно.
   Мы продолжали кутить в ожидании нужного рейса.
   Мои друзья должны были улететь  поздней  ночью,  вернее  даже,  очень
ранним утром.

***

   Я очень устала за ночь и, проводив друзей, расположилась в  одном  из
кресел в зале ожидания и вытянула  гудящие  ноги.  Они  сразу  привлекли
внимание какого-то хорошо одетого господина моих лет (имеется в виду мой
возраст по паспорту).
   Господин обратился ко мне по-немецки. Я ответила. Немец обрадовался и
оживленно залопотал, признав во мне соотечественницу.
   Герр Гросс наговорил  мне  комплиментов,  вручил  свою  визитку  и  с
откровенно   огорченным   выражением   поспешил   регистрироваться    на
франкфуртский рейс.
   Я же, гордая своим берлинским произношением и отягощенная выпитым  за
ночь, продолжала оставаться на месте и продолжала оставаться немкой. (Ну
вроде как.) Причем настолько вжилась в роль, что на  обращенный  ко  мне
по-русски вопрос машинально отреагировала недоумением: "Вас?"
   Мужчина повторил вопрос на приличном немецком языке явно  московского
разлива. Я заинтересованно взглянула на него. Для  моего  интереса  было
несколько причин. Во-первых, он был молод и хорош собой,  во-вторых,  он
был русский, а в-третьих, он спросил:
   - Не объявляли ли посадку московского рейса?
   Этот мужчина пришел встречать самолет, на котором я прилетела  бы  из
Москвы,  не  случись  со  мной  приступа   помешательства.   В   приливе
неожиданного раскаяния я призналась себе,  что  причиной  приступа  была
ревность,  то  есть  я  признала,  что  помешалась  от   ревности.   Это
самопризнание очень расстроило  меня,  и  я  обиделась  на  симпатичного
мужчину.
   Не подозревая о вызванных  им  чувствах,  мужчина  уселся  в  кресло,
соседнее с моим, и достал из кармана фотографию.
   Я покосилась через плечо на  снимок,  и  мой  рот  сам  собой  широко
раскрылся. На паршивеньком  полароидном  снимке  вполне  различимо  было
только лицо. Я, судя по всему, не позировала, да и вообще  о  съемке  не
подозревала. Просто что-то кому-то говорила, нахмурив  брови  и  опустив
уголки рта, недовольно и сурово.
   В моей  голове  не  появилось  ни  одной  мысли.  Я  сидела  рядом  с
человеком, который зачем-то держал в руках мою  фотографию,  и  даже  не
пыталась понять, что бы это могло означать. Мне было тоскливо и страшно.
   Мимо потянулся косячок пассажиров московского рейса. Такие привычные,
узнаваемые  лица,  отличающиеся  от  других  европейцев  -   скучных   и
пресыщенных.  В  глазах  наших  -  жажда  жизни  и  жадный   интерес   к
окружающему. Мне захотелось присоединиться к ним,  будто  я  только  что
прилетела, как и планировал господин Скоробогатов.
   Но приходилось сидеть и ждать. Я и ждала - неизвестно чего, но  очень
терпеливо. Притаилась, словно кошка перед мышиной норкой, и ждала.
   Дождалась. Через несколько минут после  того,  как  стеклянные  двери
пропустили   последнего   "москвича",   откуда-то   вывинтился   коротко
стриженный качок в очень хорошем, но как будто великоватом ему костюме.
   Я знаю, что может скрывать такой  мешковатый  пиджак.  Юра  неизменно
сопровождает меня в таком пиджаке. Но Юра его обычно не застегивает, а у
крепыша пиджак застегнут.
   Мое кресло  расположено  так,  что  с  одной  стороны  кресло  занято
держателем фото, а с другой стороны свободное. Крепыш поворачивает в мою
сторону круглую  голову.  Я  вижу  это  сквозь  щелочки  под  опущенными
ресницами. Он явно собирается попросить меня пересесть, но,  убедившись,
что я крепко сплю, остается стоять.
   - Ну что? - спрашивает тот, что сидит.
   - Стюардесса  ее  не  помнит.  Она  говорит,  что  свободных  мест  в
бизнес-классе не было.
   Я мысленно хвалю Юру. Молодец. Пристроил билет, который я ему  сунула
уже в аэропорту, улетая с театром.
   - А у тебя что? Не видел? - теперь интересуется качок.
   - Нет. Никого похожего.
   Голос соседа звучит удрученно. Его собеседник тоже расстроен.
   - Странно! Не могли же мы ее пропустить...
   Парни говорят по-русски, быстрым шепотом, просто  на  всякий  случай.
Они уверены, что спящая рядом немка если и слышит их, то не понимает.
   - Что будем делать? -  спрашивает  стоящий.  Мне  ясно:  он  признает
первенство напарника.
   - Поедем в гостиницу.
   В эту минуту моя сумка, до сих пор лежавшая у меня на коленях, падает
на ногу стоящему. От неожиданности он громко, словно заказывая в кабаке,
восклицает: "Блин!", и я делаю вид, что просыпаюсь.
   Секунду мои глаза,  мои  ярко-синие  глаза,  непонимающе  смотрят  на
юношу. Потом я понимаю, как он  хорош,  и  со  сладкой  улыбкой  интимно
шепчу-выдыхаю немецкое извинение. Мальчонку проняло. Он тоже улыбается и
наклоняется за сумкой. Я тоже наклоняюсь, и мы вперяем глаза  за  пазуху
друг другу.
   То,  что  увидел  парень,  ему,  судя   по   участившемуся   дыханию,
понравилось.
   То, что увидела я, мне не понравилось совсем.  Хотя  подтвердило  мою
догадку.
   Сдвинувшийся с литого плеча пиджак оголил полоску толстой  коричневой
кожи. Плечевая кобура.
   Парни уже ушли, а я сидела, уяснив, что они вооружены и ищут меня.

***

   К счастью, в туалете было пусто. Я без помех избавилась от  парика  и
линз. Долго с удовольствием умывалась теплой водой, тщательно  смывая  с
лица темную пудру.
   Маскарадный костюм был свернут и убран в полиэтиленовый пакет. На мне
снова  красовался  привычный   наряд   из   пестрой   длинной   юбки   и
светло-оливковой кофточки, на ногах удобные легкие туфли без каблуков.
   Светло-каштановые короткие кудри, ореховые глаза  в  черных  пушистых
ресницах, очень белая чистая кожа - мой обычный неяркий облик переполнил
мое сердце нежностью.
   В сопровождении парнишки в картузике отеля, с моим чемоданом в  руке,
я переступила  через  порог  роскошного  вестибюля.  Прямо  передо  мной
помещалась полированная стойка портье. А прямо перед ней помещался...  Я
затаила дыхание. У стойки спиной ко  мне  стоял  тот  самый  мужчина  из
аэропорта.
   Не желая мешать ему, я опустилась  на  ближайший  диванчик.  Парнишка
поставил рядом со мной чемодан, подкинул и  поймал  полученную  от  меня
монетку и удалился. А я склонилась  над  раскрытой  сумочкой,  близоруко
приблизив к ней лицо.
   Мои мозги лихорадочно крутились, решая, как поступить.  Я  не  знала,
что делать: постараться остаться незамеченной? Или, наоборот, обнаружить
свое присутствие? Мне не были ясны цели  противника.  Убедиться  в  моем
приезде? Проследить мои действия? Убить меня?
   Ну нет. Убивать - это уж слишком. С чего им меня убивать?  Совершенно
не с чего. Может, это вообще Костины люди. Да. И  он  всего  лишь  хочет
убедиться, что со мной все в порядке. Ну конечно. И  послал  вооруженных
громил с моей фотографией, сделанной скрытой камерой. На которой меня  и
узнать-то трудно. И это при том, что в  его  распоряжении  десятки  моих
фотографий, сделанных профессионалами.
   "Не дури! - приказала я себе.  -  Конечно,  страшно  и  хочется  себя
успокоить,  но  считать  себя  идиоткой  не  стоит".  Пока  я  так  себя
отчитывала, вопрос "показываться - не показываться" отпал сам собой.
   Парень отошел от стойки, окинул взглядом вестибюль,  задержал  взгляд
на мне (я замерла), не узнал, о чем-то поразмышлял и  вышел,  решительно
шагая.
   Я метнулась  к  окну.  Парень  сел  в  темно-синюю  машину  на  место
пассажира, и машина уехала.
   Портье с предупредительной улыбкой взял  у  меня  из  рук  документы.
Прочитав фамилию, он внимательно взглянул на меня. Его  глаза  оказались
водянисто-голубыми и невыразительными.
   - Сожалею, мадам, но вас только что спрашивали.
   - Кто? - изобразила я удивление.
   - Он сказал, что ваш соотечественник и хочет с вами встретиться.
   - Как его имя?
   - Он назвался, но я не запомнил. Русские фамилии такие трудные.
   Портье приподнял плечи и развел руки, изображая  огорчение,  которое,
судя по его виду, испытывать был просто не способен.
   - Жаль, что он меня не дождался...
   - Он сказал, что, возможно, зайдет позже.
   - Очень хорошо. Любому, кто будет мной интересоват