о же теперь умирать, от любви, иль от скуки?
Совершенно не ясно, но я даже этому рад.
Может, Бродский был прав, и на свете прекраснее нет,
Чем калитка в ничто, что так многим открылась радушно,
Тем, кому на земле этой жить стало слишком уж душно
И совсем нестерпимым стал груз накопившихся лет.
Тем, кто вышел в окно, "Новогоднюю песню" допев,
Став предателем здесь и везде, но свершивши Поступок,
Не желая искать компромиссов, не зная уступок,
Просто общий язык с этим миром найти не сумев.
Впрочем, я не хочу уходить от живой красоты
Неба звездного, солнца, деревьев, людей. Не напрасно
Я родился и жил и живу... Но сейчас так ужасно
Растворяется сон в красно-желтом стекле пустоты.
-==x x x==-
Красавица коварная, Любовь,
Ты призываешь на людей проклятья.
Зачем же нам бежать в твои объятья
И каждый раз обманываться вновь?
Среди твоих даров страданье, боль...
Любви счастливой в жизни не бывает
И каждый смертный твердо это знает,
Но, все-таки, свою играет роль.
Мы все, Любовь, актеры в твоей труппе
И счастье ныне -- относиться к группе
Влюбленных так обманутых судьбой,
Как в сказке о Ромео и Джульете.
Ты жизнь моя, но нет тебя на свете.
Ты умерла. Я -- следом за тобой.
http://www.lib.ru/ZHURNAL/danham.txt
-==Данила Гамлет. Дедушка из Африки==-

-------------------------------------------------------------------------------
 й Copyright Данила Гамлет
 Email: danham@mail.ru
 Date: 18 Mar 1999
 WWW:  http://www.chat.ru/~danham/
 Origin:  http://www.chat.ru/~danham/pushkin.htm
 Рассказ предложен в "Тенета-98"

-------------------------------------------------------------------------------
                   Если бы некто захотел создать условия
                   для появления на Руси Пушкина, ему
                   вряд ли пришло бы в голову
                   выписывать дедушку из Африки.
                                    И. Шкловский.
-== == I == ==-
     -  Саша, иди спать!  -- Надежда Осиповна стояла в дверях  библиотеки  и
сердито поглядывала на сына.
     - Мам, ну можно я еще немного почитаю? -- заканючил тот.
     - Поздно уже, иди спать, - повторила мать. -- Сколько раз тебе говорила
-- не читай при свечах. Глаза ведь испортишь!
     Мальчик  насупился, закрыл книгу, положил ее на столик и  побрел в свою
комнату. Надежда Осиповна проводила его взглядом, подошла к столику и прочла
название: "La pucelle d'Orleans".
     - Ох  уж мне эта акселерация!  -- проворчала  она.  -- Куда смотрит его
няня? Ему сказки о Балде нужно читать, а не Вольтера!
     У  Сашиной  кровати  сидела  няня  и   что-то  вязала.  Лицо   мальчика
просветлело.
     - Няня, ты расскажешь мне сказку? -- спросил он.
     - Обязательно, - улыбнулась Арина Родионовна. -- Раздевайся и ложись.
     Саша моментально скинул одежонку и залез под одеяло.
     - Про говорящих собак с Сириуса расскажешь? -- просительно протянул он.
     Няня нахмурилась:
     - Отстань, пожалуйста. Я тебе уже о них рассказывала.  Лучше я расскажу
про спящую царевну.
     - Ну-у, про спящую царевну я уже сто раз слышал! -- заканючил Саша.  --
Расскажи про говорящих собак! Или про летающие глаза!
     - Про летающие глаза  ты тоже  уже  слышал, - няня начала сердиться. --
Лучше я расскажу про Лукоморье.
     -  Но бабушка! Я не хочу про Лукоморье! Я хочу про летающие  глаза! Или
про говорящих собак!
     -  Будешь капризничать -- вообще ничего рассказывать не буду! --  Арина
Родионовна была явно не в духе. -- И не называй меня бабушкой!
     Саша натянул  одеяло  на подбородок,  посмотрел  на няню  и, поняв, что
ничего от нее сегодня не добьется, вздохнул:
     - Ладно, пусть будет про Лукоморье...
     Няня некоторое  время  смотрела  на него,  словно  собираясь с мыслями,
затем  подняла голову, полуприкрыла веки  и, глядя куда-то  вдаль,  нараспев
начала рассказывать:
     -  У  Лукоморья дуб зеленый,  златая цепь  на дубе  том...  - она вдруг
споткнулась, бросила испуганный взгляд на мальчика, тряхнула головой, словно
отгоняя  рассеянность,  и продолжила: - Живет  там ученый  кот-баюн, который
знает много-много сказок и умеет петь песни...
     Через несколько минут Саша Пушкин крепко спал.
     Проснулся он рано. Неяркое еще солнце пробивалось сквозь густую листву,
гоняя по потолку блестящих веселых зайчиков.
     Саша  тихонько выбрался из-под  одеяла,  оделся  и выглянул  за  дверь.
Где-то внизу скрипнули половицы -- наверное, ходила няня, а может быть, отец
встал  так рано. Попадаться кому-то  на глаза Саше почему-то не хотелось  --
даже  няне. Он  осторожно прикрыл  дверь, подошел к  окну и выглянул наружу.
Здесь -  прямо  над  окном  и  чуть  слева -- из стены торчал  старый ржавый
железный крюк, неизвестно  когда и  для каких целей забитый. Если ухватиться
за  этот  крюк  и  подтянуться, то  можно было выбраться на  крышу, а оттуда
спуститься на задний двор -- и  попасть в  сад. Саша давно уже разведал этот
путь  и  частенько  им  пользовался,  когда   не  хотелось  отпрашиваться  у
родителей, чтобы пойти  погулять.  Это был его  маленький секрет -- когда он
хотел побыть один,  то запирал дверь изнутри, выбирался через крышу на улицу
и долго бродил по соседскому  саду, а затем тем  же путем возвращался назад.
Няня  иногда  ворчала  на  него за  то, что он не открывает дверь, когда она
стучится,  но  это случалось довольно редко  -- чаще всего никто  ничего  не
замечал.
     Сейчас у мальчика  было как  раз такое  настроение  --  хотелось побыть
одному, но  не  сидеть взаперти в четырех стенах,  а бродить по саду, дышать
прохладным утренним воздухом и  слушать шелест листьев над головой. Хотелось
на  волю, на свободу,  подальше от серых стен.  Он  закрыл дверь на  крючок,
ловко выбрался на крышу, перебрался на другую  сторону дома -- и вскоре  был
уже в саду.
     В саду было тихо и  прохладно -- летняя жара еще не очнулась от ночного
сна.  Саша  медленно  шел  вдоль  аллей, вдыхал  чистый  утренний  воздух  и
любовался  солнечными  лучами,  прорывающимися  сквозь  густую  листву.  Ему
нравилось здесь - этот сад был единственным местом на земле, которое никогда
его не  обманывало. Мальчик рос необыкновенно умным и наблюдательным и  рано
начал замечать ложь, окружавшую его.  Порой  ему даже казалось, что все, что
он  видит  вокруг  -- ненастоящее.  Как  будто  он  смотрел  на  бутафорские
декорации на сцене театра или на красивую панораму,  нарисованную  на стене.
Он не помнил уже, где -- не то  прочитал, не то услышал, - фразу  о том, что
весь  мир -- театр, но эта фраза как-то сразу запала ему  в душу -- он вдруг
почувствовал, что в ней гораздо больше истины, чем кажется на первый взгляд.
Ему все  время казалось, что люди,  окружающие его, играют друг перед другом
какие-то неведомые ему (а  может, и им  самим?) роли. При этом играют из рук
вон плохо -- он  то и  дело  чувствовал фальшь.  Например, он  почему-то был
уверен, что родители его очень любят, -- но мать всегда старалась быть с ним
построже,  а  отец  вообще  не  замечал.   А   старая  няня,  наоборот,  его
недолюбливала - но  при этом  всегда улыбалась  и  старательно  играла  роль
любящей бабушки. Вряд ли он смог бы четко  и логично объяснить, как пришел к
таким  выводам, да и вряд ли даже  смог бы сформулировать сами эти выводы --
он просто чувствовал, что "что-то здесь не так" -- а  что именно, понять  не
мог. Что-то  постоянно выпадало из  колеи, концы не сходились  с концами,  и
маленькая фальшивая нотка резала слух, нарушая стройную гармоничную  картину
окружающего  мира.  Фальшь сквозила  в  прохладных глазах  отца, выглядывала
из-за  неуклюжих  движений матери, пробивалась сквозь хрипловатые старческие
нотки няниного  голоса. Жесты расходились со словами, слова -- с действиями,
действия -- с логикой. Даже его  маленький трехлетний братик Лева, казалось,
лишь играет роль его брата -- а  на самом деле  нисколько на брата не похож.
Ощущение фальшивости, "ненастоящести"  окружающего мира появилось у него уже
давно --  вначале  лишь  как  слабое мимолетное чувство,  которое постепенно
усиливалось  и укреплялось и в конце концов стало устойчивым фоном всей  его
жизни. Это  ощущение мучило его, неприятно  резонировало в душе,  заставляло
чувствовать  себя "не в своей тарелке". Только одна  "настоящая" вещь была у
него -- это стихи. Только стихи говорили ему  правду, только в  них он видел
гармонию, только в них не было фальши. Впрочем, нет, был еще вот этот сад --
он  тоже  был  настоящим.  Единственное   место,  которое  никогда  его   не
обманывало, не играло никаких ролей и не пыталось  притвориться декорацией к
дурному спектаклю. Только здесь он чувствовал себя  спокойно и умиротворенно
-- в гармонии с окружающим миром. Только здесь ему было хорошо.
     Саша долго бродил  по траве мимо старых  кленов и  молоденьких  игривых
березок. Сотни  образов  теснились  в его  голове,  сотни чувств переполняли
сердце,  сотни   мыслей  просились   с  языка.  Он  вдруг   почувствовал  то
сладостно-упоительное состояние, когда хочется петь от обилия ощущений -- то
состояние,  которое обычно называют  вдохновением... Слова вдруг  сами собой
начали складываться в стихи. Саша нашел знакомую  беседку,  сел  там и вынул
из-за  пазухи заветную тетрадку,  которую с  некоторых пор  всегда  носил  с
собой. Неловко подвернув под себя ногу, он начал что-то в ней быстро писать.
Лицо  его то  прояснялось,  то  вдруг хмурилось,  когда  он  чувствовал, что
написал  не  очень   хорошо.  По  какой-то  странной,  одному  ему  понятной
ассоциации --  наверное, по  контрасту с окружающим теплом и  зеленью, -  он
писал о зиме. Перед  его  мысленным  взором  вставали бескрайние заснеженные
дали,  по  земле  мела  поземка,  а  небо  затягивало  темной  серой  мглой.
Приближалась буря...
     Саша даже не заметил, как  пролетело несколько  часов.  Из задумчивости
его  вывела  карета  их  соседа  князя  Юсупова  --  как  всегда,  звенящая,
разноцветно-блестящая  и неправдоподобная,  словно  лубочная  картинка,  она
подлетела  к крыльцу и извергла  из своих  недр не  менее  неправдоподобного
хозяина.   Саша  посмотрел   на  солнце,  уже  перевалившее  зенит  и  вдруг
почувствовал, что голоден. Времени было уже много  -- наверняка он пропустил
завтрак.  Ох, и  влетит же  ему! Он  поспешно  сунул тетрадку  за  пазуху  и
припустил бегом к дому.
     Когда он спрыгнул из окна в комнату, в дверь кто-то стучал.
     - Саша, иди обедать! Ну  сколько же можно дуться? Завтракать не стал --
и обедать тоже не будешь? Открывай сейчас же!
     Саша откинул крючок -- за дверью стояла няня  и укоризненно смотрела на
него.
     - Ну, что случилось? Мы чем-то тебя обидели?
     - Да нет, бабуль, все в порядке,  - он  неуклюже чмокнул  ее в  щеку  и
побежал в столовую.
     Мать с отцом  и  маленьким  Левой уже  сидели за  столом.  Отец  мрачно
посмотрел на него и проворчал:
     - Явилось, красно солнышко! Чем  же это мы Вам  так не угодили, молодой
человек, что Вы с нами даже разговаривать не пожелали?
     - Я... извините... - пробормотал Саша, потупившись и внезапно покраснев
до ушей.
     - Что?  Не слышу?  Я Вас  спрашиваю, Александр  Сергеевич,  чем  это Вы
занимались целое  утро?  -- официальный  тон не  предвещал ничего  хорошего.
Нужно было как-то оправдываться.
     - Я... это... я...  стихи  писал... -  пролепетал  Саша,  покраснев еще
гуще.
     - Что?  Опять стихи?  Тоже мне, поэт выискался! -- фыркнул отец, но тут
же смягчился. -- Ладно уж, садись обедать.
     Стихи были слабостью  Сергея Львовича -- это Саша заметил уже давно.  У
них дома иногда бывал брат Сергея Василий Львович,  который часто читал свои
стихи. Сергей недолюбливал брата и все время иронизировал над его стихами --
но Саша видел, что они ему нравятся. А когда Саша  сам начал писать стихи --
отец  был  просто  в  восторге. Каждый раз, когда мальчик читал  родным свои
творения,  отношения  с  отцом резко  улучшались --  даже  сквозь  напускное
равнодушие было видно, что Сергей Львович очень  доволен сыном. Вот и сейчас
-- Саша сразу понял, что  отцу очень  хочется услышать его новые стихи, и он
лишь порядка ради притворяется сердитым.
     Так  и оказалось  -- едва  Саша прикончил  последнее  блюдо,  как  отец
насмешливо поглядел на него и сказал:
     - Ну что ж, пиит, давай, порадуй нас своими новыми шедеврами!
     Саша  утер  губы  салфеткой,  вышел на середину комнаты и принял  "позу
поэта" -- отставил в сторону  одну ногу и  вытянул вперед руку  --  именно в
такой позе его дядя  Василий Львович  обычно читал свои  стихи. Все невольно
улыбнулись и  приготовились слушать  --  даже  маленький  Лева  притих. Саша
прокашлялся, устремил  взгляд  куда-то  вдаль  и  заунывным голосом -- в тон
стихам -- начал декламировать:
     - Буря мглою небо кроет,
     Вихри снежные крутя,
     То как зверь она завоет,
     То запла... чет... как...
     - он вдруг споткнулся, замолчал и ошеломленно уставился на  слушателей.
И было отчего -- он часто читал им свои стихи, но такой реакции не видел еще
ни разу: челюсти у всех отвисли,  брови  вылезли на  лоб,  в глазах  застыло
выражение  неподдельного  изумления  и  почти  животного ужаса. Только  Лева
смотрел  спокойно и немного скучающе -- как всегда. Немая сцена продолжалась
несколько секунд.
     Первым пришел в себя Сергей Львович:
     - Ну, что  же ты замолчал? --  внезапно осипшим голосом пробормотал он.
-- Продолжай, пожалуйста... - и улыбнулся натянутой, вымученной улыбкой.
     -  То по кровле  обветшалой... вдруг соломой...  зашумит... - ничего не
понимая, бормотал Саша. Слова вдруг  вылетели у  него из  головы, он  не мог
больше вспомнить ни строчки. Он немного постоял, шевеля губами и пытаясь еще
что-то сказать, потом вдруг разревелся в голос и  убежал к себе в комнату. У
него началась истерика.
     Его долго успокаивали, недоуменно пожимая плечами и  делая вид,  что не
понимают причин его волнения.
     -  Читал,  читал, и  вдруг на тебе! разревелся ни с того ни с сего... -
бормотала няня, утирая ему слезы и нервно поглаживая по голове, - но в глаза
почему-то не смотрела, и руки у нее заметно дрожали.
     Когда  мальчик  немного успокоился,  его вытащили в гостиную, поставили
посредине комнаты и заставили  прочитать стихотворение еще  раз - полностью.
Он,  вначале сбиваясь,  но  постепенно  все более  и  более  приходя в себя,
прочитал.  На  этот  раз  реакция  у  всех  была  совершенно  нормальной  --
стихотворение понравилось, все его хвалили и даже заставили продекламировать
еще несколько  раз. Причем восхищались все вполне искренне -- Саша видел это
--  но  даже эта искренность отдавала фальшью  после того, что  произошло за
обедом.
     Приблизительно через час вдруг приехал дядя Саши Василий Львович Пушкин
-- брат его отца. Свалился, что называется, словно снег на голову -- сказал,
что хочет недельку пожить у них. В причины Саша  даже вникать не  стал -- не
до того ему  было. Впрочем,  приезду дяди он  обрадовался -- Василий Львович
был довольно известным  поэтом, и  племянник любил поговорить с ним о поэзии
-- а то даже и поспорить.
     Узнав об обеденном инциденте, дядя подозвал  к себе Сашу и заставил его
еще раз прочитать злополучное  стихотворение. С замиранием  сердца, опасаясь
увидеть  ту же  странную  реакцию,  мальчик продекламировал ему свой шедевр.
Дядя выслушал очень внимательно, потом снисходительно посмеялся и высказался
в том смысле, что, дескать, сыровато  еще,  но  для девятилетнего  мальчишки
очень даже неплохо -- а вообще, он не понимает,  из-за  чего  весь сыр-бор и
что Сашу так расстроило. Потом высказал  несколько замечаний по поводу того,
как, по его  мнению, стоило это  стихотворение  переделать.  Саша  начал ему
возражать, завязался небольшой спор...
     Полноватый, добродушно-ироничный дядя  развалился в  кресле  и,  словно
нехотя,  но  в  то же  время  с  явным удовольствием  отражал  атаки  своего
племянника. Он  выглядел  настолько спокойным, безмятежным и монументальным,
что Саша невольно успокоился и на какое-то время даже поверил,  что на самом
деле ничего не случилось, и это просто его богатое воображение сыграло с ним
скверную шутку...
     * * *
     -  Ну,  что  скажете,  Сергей  Львович?  --  спросил  Василий,  недобро
поглядывая на брата. -- Доигрались?
     Сергей недоуменно  посмотрел на  него, словно не понимая,  о  чем речь.
Василий отхлебнул крепкого черного кофе и со стуком поставил чашку на стол:
     - Не волнуйтесь, он нас не услышит. Я включил защиту.
     Сергей вздохнул:
     - Значит, начистоту?
     - Начистоту.
     Сергей пожал плечами:
     - Я не понимаю, что Вас так взволновало. По-моему, все идет по плану.
     - По плану?! --  вспылил Василий. -- Тогда какого черта  вы все  тут  в
штаны наложили и мальчишку перепугали? По какому такому плану?
     -  Но, - Сергей исподлобья глянул на "брата"  и тоже отхлебнул кофе, --
согласитесь,  все-таки  неожиданно было услышать это из его уст. Хотя именно
это мы и планировали...
     - Мы  планировали, чтобы  он написал  это  в двадцать пять лет,  а  ему
сейчас только девять! К тому же  полностью  совпадает только первая половина
стихотворения!
     - Ну,  это естественно, -  хмыкнул  Сергей,  -  "выпьем с горя, где  же
кружка" мог только взрослый человек написать...
     -  Ваш  сарказм  здесь совершенно неуместен! --  взорвался  Василий. --
Эксперимент под  угрозой  провала, а  Вы ерничаете!  --  Он  вдруг  вскочил,
схватил  собеседника  за  грудки, подтянул к себе  и  жарко  задышал  в лицо
табачным перегаром:
     -  У нас  давно уже есть подозрение, что Вы вмешиваетесь в естественный
ход эксперимента.  Сегодняшнее происшествие --  лишнее  тому  подтверждение.
Имейте  в  виду, Сергей Львович  --  если наши подозрения подтвердятся,  Вам
несдобровать!
     Сергей  отпихнул  противника,  сел,  отхлебнул еще  кофе  и  совершенно
спокойно ответил:
     - По-моему, полковник,  Вы ошибаетесь. Ни о каком провале не может быть
и речи --  наоборот, мы получили поразительные  результаты! Это успех, а  не
провал! А мелкие несоответствия должны были появиться в любом случае --  это
неизбежно.
     -   Почти  семнадцать   лет   разницы  -  Вы   называете  это   "мелким
несоответствием"?!  Ничего себе  "мелочи"! А что он  будет писать в двадцать
пять лет -- Вы подумали?
     - Ах, вот Вы о  чем! -- презрительно усмехнулся  Сергей.  --  Вы просто
испугались,  что  он  не  впишется  в  те  рамочки,  которые  ему  услужливо
приготовлены?  Вы слишком  многого хотите, родной  мой  -- вырастить  гения,
который  ходил  бы по одной половице,  никогда не заглядывая на  другую... А
что,  интересно,  Вы  собирались  с ним  делать  в  его тридцать  семь  лет?
Подсылать в очередной раз Дантеса?
     - Ничего мы не  собирались с ним делать -- и  Вы это прекрасно  знаете.
Чтобы провести все необходимые измерения, достаточно проследить его развитие
до тридцати лет или даже чуть меньше.
     - А потом? Он начнет вам мешать, и вы от него избавитесь?
     -  Не городите  чепухи!  После  тридцати лет  ваш хваленый гений  может
убираться на все четыре стороны -- никому он больше не будет нужен.
     Сергей едва не задохнулся от бешенства.
     -  Ах, вот  как  --  никому не будет нужен!? Не  слишком ли  цинично --
поиграть чужой жизнью и бросить?..
     - Цинично? -- ядовито ухмыльнулся Василий. --  Это Вы меня обвиняете  в
цинизме?  А  ставить эксперименты  над  людьми -- не цинично?  А нагло лгать
маленькому мальчику, честно  глядя  в глаза --  не цинично?  А  рассчитывать
чужую судьбу  по вашим дурацким формулам --  не  цинично?!  --  он уже почти
кричал,  в  углах  губ  скопилась пена.  Они  стояли  друг  против друга  и,
задыхаясь от ярости, судорожно сжимали кулаки, готовые испепелить друг друга
взглядом.  Неизвестно,  чем  бы  это  кончилось,  если  бы  в спор вдруг  не
вмешалась Надежда Осиповна:
     -  Мальчики,  вы не знаете, г