должны  найти свою собственную
манеру письма, и что она не  феминистка,  а гуманист. Это такое мероприятие,
где  очень важно, чтобы все  участники имели  ощущение, что  каждому из  них
отведена своя роль. Для  большинства присутствующих  эта  роль заключается в
том, чтобы критиковать вопросы, заданные другими зрителями. Может быть, было
бы  лучше не прерывать  созерцание  этой  женщины,  приговоренной  к смерти,
путешествующей из одной страны в другую, словно статуя пресвятой Девы, чтобы
те,  кто  на  нее  смотрел, имели ощущение того, что  они делают  что-то для
свободного существования наций.

        "16 декабря."

     В кафе  "Флора" какой-то  мужчина  разговаривает  с  женщиной,  которая
постоянно с ним соглашается. Его громкая и пламенная речь наполняет террасу.
"Я не хочу слушать двадцать четыре часа в сутки голос женщины!", говорит он.
Затем  с  энтузиазмом добавляет:  "Я  хочу быть  ребенком,  диким  животным,
подчиняющийся ее влечениям". Смягчаясь, мечтательным  тоном: "Я хочу уходить
из  дома,  когда  я  этого  желаю,  как кот, понимаешь"?  Теперь речь идет о
женской  и  мужской  сущности  каждого  индивида,  теория,  которую  мужчина
излагает женщине, как если бы он ее сам только что открыл. Он  заявляет, что
хорошо  быть рядом  с умной женщиной, обладающей немного мужской  сущностью.
Спутница  соглашается.  Они  обмениваются  номерами телефонов, поднимаются и
уходят. Она молода,  очень  красива.  Ему  под  пятьдесят,  модная  походка.
Возможно,  он  принимает  себя  за  Сартра,  у  которого  вошло  в  привычку
соблазнять в кафе молодых и красивых женщин.





        "1995 год."


        "13 января."

     Молодая светловолосая  женщина,  которая села в  вагон  метро, не давая
возможности сойти другим пассажирам, уселась напротив меня с пакетом чипсов.
С равными интервалами, не торопясь, она погружает свою руку в пакет, достает
оттуда картофелинку, хрустит ею. Я желала,  чтобы она быстрей  закончила. Ее
медлительность и спокойствие, с которым она расправлялась с чипами, вызывало
у  меня учащенное сердцебиение и рост  нервного напряжения. Я думаю,  что  я
убила бы ее в тот момент,  и даже этого было  бы недостаточно, может быть, я
подвергла  бы ее пыткам, как подростки, подчиняющиеся только своим желаниям,
когда идут с ножом на незнакомца, лицо которого им не понравилось.

        "14 января."

     В  следующем  месяце  Жанна  Кальман,  самый  старый  человек  в  мире,
отпразднует свое стодвадцатилетие. Ее лечащий врач рассказывает о  ней, о ее
достижениях,  чувстве   юмора,  всячески  подчеркивает  живость  ее  ума   и
находчивость: в  сто лет  она делала это, в сто  десять  то-то. "Представьте
себе, что я однажды обнаружил ее взгромоздящейся на табурет, поставленный, в
свою очередь, на стол, для того, чтобы поменять  перегоревшую лампочку". Она
получает сотни  поздравительных писем на свой день рождения, как если бы эта
долгая продолжительность жизни являлась бы целым шедевром. Но Жанна  Кальман
не  сделала  ничего  другого,  кроме  как  унаследовать  в этой  беззаботной
старости свою генетическую предрасположенность.
     Вот  уже  на  протяжении нескольких  веков  на Западе  вошло в привычку
соразмерять длительность  человеческой жизни с  природой, скалами, деревьями
медитировать  над  развалинами  замков,   запыленными  тенями,  которые  там
обитают.  Каждое лето  сотни  туристов  приезжают,  чтобы  обнаружить  следы
прошлого в замках Луары и на мосту дю Гар. Но ничто не сравнится с эмоциями,
которые  испытываешь  при  виде живого  существа, тела,  пронесшего на  себе
неслыханное  количество  лет.  Мы хотели бы сохранить это  тело  сузившимся,
пергаментным,  но, тем не  менее, тело, которое будет принадлежать маленькой
девочке, бегающей по улицам Арля в восьмидесятых годах восемнадцатого века.

        "20 января."

     Жак Гайо был  приглашен  вчера вечером в программу  "Такого  нет больше
нигде",  выходящей  на "Канале  плюс". Вокруг него  ведущие  и  приглашенные
заставляют плакать от смеха  зрителей канала своими нескромными шутками. Сам
он  ничего не говорил,  а только лишь  улыбался со  смущенным видом,  словно
ангел  добра,  брошенный в котел с развязными и  похотливыми чертенятами.  В
этом невинном поведении (таким же  образом его можно представить улыбающимся
в самом из порочных замков маркиза де Сада) есть что-то, что беспокоит.

        "25 января."

     Муж и жена. Он сидит в кресле, на вид ему лет пятьдесят, у него одна из
последних  стадий миопатии.  Она  - рядом  с  ним.  Заботливая,  участливая,
серьезная.  С  ними разговаривает  врач. Мужчина  решил  уйти из жизни с его
помощью,  когда процесс деградации  болезни  будет  невозможно остановить. В
ожидании  этого момента, врач регулярно  наносит  визиты в их маленький дом.
Они разговаривают, как старые друзья.
     "Пора", - говорит мужчина. И вот действие  разворачивается: первый укол
усыпляет,  второй  -  останавливает сердцебиение.  Его  супруга  внимательно
следит за всем, дает комментарии. Когда все заканчивается, она плачет. Затем
она  идет  за письмом,  которое ее муж  оставил  накануне:  несколько  фраз,
стоившие ему шести часов усилий и мучений. Все это происходит в Нидерландах.
     На  эту сцену невозможно смотреть  без  ужаса  из -  за ее трогательной
простоты. Смерть  больше  не является здесь  чем-то  необычным,  нестерпимой
болью живых существ. Теперь это явление, за которым спокойно наблюдают врач,
жена после  того, как были сделаны  уколы. И оператором, о котором ничего не
известно. Этот фильм  обязывает нас представлять  мир, где, в какой-то мере,
выбор смерти составляет часть жизненных планов, где "удаление себя" является
таким же осмысленным выбором, как, например, женитьба.

        "Март."

     Сараевские  дети  - сироты на развалинах в центре города. Одного из них
зовут  Марио.  Он говорит: " По  ночам мне  снится, что  моя мама жива". Его
кепка  надвинута  на  глаза.  Он  улыбается.  Экран  телевизора  делает  его
ослепительно ярким, как если бы он находился в витрине магазина.

        "16 мая."

     По  телевизору.  Небольшая  группа людей  на улице Сэнт  - Оноре  перед
Елисейским дворцом. Мужчины, женщины, дети, держащие в  руках по одной розе.
Смущенно,  нерешительно,  они входят  во  двор  Резиденции.  Выходит Даниэль
Миттеран, которая сопровождает их до крыльца  Президентского  дворца.  Потом
появляется  Франсуа  Миттеран: "Не стойте  на улице, здесь холодно",-говорит
он,  сопровождая   свою  речь  приглашающим  жестом  человека,  принимающего
незваных гостей.  Они  не  спеша входят в Резиденцию,  продолжая  держать  в
руках,  словно свечу, по  одной розе.  Сегодня последний  день президентства
Франсуа Миттерана.
     У меня на глазах выступают слезы. На  этом человеке, который только что
произнес  "Не   стойте  на  улице",   как  какой-нибудь  старый  крестьянин,
находящийся на пороге своего дома, закрываются четырнадцать лет моей жизни.

        "20 мая."

     Недалеко  от площади Альма, на газоне между двумя аллеями, скрючившись,
лежит  какой-то  человек. Мимо  него,  не останавливаясь, проходит  женщина,
бросает на него быстрый взгляд. Я делаю вывод, что он не мертв.
     На станции метро Сталинград в вагон поднимается укутанная во все  белое
фигура старого  араба.  Он  похож на бедуина,  потерявшего  свой  караван  и
бродящего между станциями Сталинград и Барбэс в его поисках.

        "6 июня."

     По радио  сообщают: "Президент  Франции  позвонил  Борису  Ельцину".  В
течение нескольких секунд я представляла себе образ Франсуа Миттерана.
     В  тот  же вечер президент Ширак произнес посмертную хвалу солдату ООН,
убитого в Сараево.  Он читает,  акцентируя каждое  слово. Это был  небольшой
текст,  распределенный   на  множестве   маленьких  листочков,   которые  он
перекладывал  один  под  другой.  Механически, после каждого предложения  он
поднимает  глаза.  Он  не умеет  еще  "делать взволнованный  вид", тщательно
скрывая, что он находится здесь по долгу службы и в первый раз в жизни видит
текст, написанный одним из его секретарей.  Солдату миротворческих  сил было
двадцать два года.
     Все больше и больше бездомных повсюду продают "Ля рю", "Ле ревербер": в
метро,  у входа  в  супермаркеты, во время  красного  сигнала светофора  под
дождем. Машины не опускают своих  стекол, ведь это  "газеты бездомных", а не
настоящая пресса.
     В  вагон  пригородного  метро   поднялся  продавец  газет,  едва  сошел
предыдущий. "Здравствуйте, меня  зовут Эрик, я безработный. Если у вас  есть
желание мне помочь,  купите "Ля рю". Всегда  один и тот же голос, набирающий
силу,  чтобы  заставить  людей  прекратить  разговоры  и  обратить  на  себя
внимание.  Затем  силуэт,  более  или  менее   быстро   идущий   по  вагону,
отыскивающий  или   нет   взгляды   людей,  в  зависимости  от  усталости  и
разочарования. Это был молодой человек в очках, в непромокаемом, несмотря на
жару, плаще. У меня есть сын, которого тоже зовут Эрик.

        "Начало июля."

     В Тилье - ан  - Вексэн, на муниципальной трассе А14, на фасаде большого
дома, стоящего  на  углу  улицы со светофором,  огромными буквами  написано:
РОГОНОСЕЦ.   Анонимный   автор    пожелал,   чтобы   сотни   автомобилистов,
останавливающихся  на  красном  светофоре, читали эту позорную  для  кого-то
надпись, литоту,  направленную на  поражение.  Испытывая при  этом  огромную
радость  от  того,  что множество  людей станут  свидетелями  этого  позора.
Возможно  тот, кому  адресовано  это  оскорбление живет  в  этом доме  и  не
осмеливается стереть то, что снова расцветет следующей ночью.
     Первый указ мэра  о запрете  попрошайничества  и "нахождении в  лежачем
положении" некоторых людей на тротуарах  города. Это должно  было случиться.
Уже  давно  пора убрать,  наконец, этих живых существ, выставляющих  напоказ
свои   бесформенные   тела,   держащие  в  руке  литровую   бутыль  дешевого
французского  вина.  При  виде  таких  людей,  туристы,  расположившиеся  на
террасах кафе, испытывают смущение.
     Лежачая позиция - это позиция любви,  сна и смерти. Непринужденности  и
остановленного   времени.   Это   мировоззрение,  отрицающее   существование
цивилизации и прогресса. Это искушение.
     Сербские войска  снова вошли  в  Сребренницу,  Зепу, так  как никто  не
способен   теперь   представить  себе   настоящую   войну,   ни  современные
концентрационные лагеря; все возмущаются и всем наплевать.

        "26 июля."

     Вчера  на станции метро "Сэн - Мишель" прогремел взрыв. Это случилось в
половине  шестого вечера.  Семеро погибших, есть раненые, у которых серьезно
повреждены  ноги. Было  выбрано  наиболее  удачное место для  взрыва  бомбы,
словно  капля  кислоты, брошенная в муравейник. Мы пока  не знаем всех  имен
погибших на станции  "Сэн - Мишель".  Пройдут недели, месяцы, и мы, как если
бы  ничего  не  произошло,  также  будем  ожидать  прибытия  поезда на  этой
платформе, где были покалечены тела людей.

        "24 декабря."

     Сегодня,  накануне Рождества, возвращаясь из  рыбного  магазина, я дала
десять франков мужчине, сидевшего, прислонившись к урнам перед самым спуском
по  грязным  ступенькам  к станции метро.  Лицо, изнеможденное  алкоголем  и
бедностью. От  него  плохо пахло. "Счастливого рождества!" - крикнул он мне.
На автомате я ответила: "И вам того же!" После  этого я почувствовала к себе
такое отвращение, что, чтобы смыть чувство стыда, я захотела укутаться в его
пальто, целовать его руки, чувствовать его дыхание.



        "1996 год."


        "Начало января."

     Обнаружили тело Селины Фенар, девятнадцатилетней девушки, пропавшей без
вести в Англии неделю назад.
     Согласно результатам  вскрытия,  она была  убита не сразу после  своего
исчезновения.  В течение  нескольких дней она подвергалась заточению прежде,
чем обрести смерть. Вероятно, водителем - дальнобойщиком, который посадил ее
в свой  грузовик, когда она ехала автостопом.. Этот отрезок времени между ее
исчезновением  и убийством, эти  несколько дней, когда  она еще  была  жива,
составляют  самый трагичный элемент хроники происшествий. Ее близкие  всегда
будут помнить  эти  дни, когда девушка, будучи где-то в Англии, надеялась на
свое освобождение,  когда они могли хоть что-то  предпринять. Факт того, что
оказаться снова  в том  времени  и изменить  ход  событий  не представляется
возможным  и заключает в  себе  весь ужас нашего существования. Был  момент,
когда мужчины и женщины, находящиеся  в тюрьмах Чили, Аргентины, Руанды были
еще живы.

        "11 января."

     На автозаправочной станции "Мобайл",  ближе к вечеру.  Служащий стоит у
кассы,  слушая радио.  Я  -  единственная  клиентка. Он берет рассеянно  мою
кредитную карту, вставляет ее  в  аппарат.  Легкая улыбка появляется на  его
лице. Он слушает  "Большие головы"  по РТЛ.  Ведущий  обращается к одной  из
слушательниц: "Итак, значит вы абсолютно согласны с тем, чтобы называть вещи
своими именами,  ну, я не  знаю, например э-я-ку--ля-ци-я?" - "Да, согласна,
но все в разумных пределах". Ведущий громко смеется: "Да, вы правы, иначе мы
будем слышать эти слова отовсюду". Слышится смех  присутствующих на передаче
зрителей и  ассистентов  ведущего. Я ввела код  своей  карточки и жду, когда
служащий заправки пробьет чек. Затем,  не глядя на меня,  он протягивает мне
его, погруженный в свои  мысли, более нескромные, чем слова,  раздающиеся из
радиоприемника .

        "13 января."

     Политики  и,  в  свою  очередь,  журналисты  произносят  кол'  локвиум,
сам'мит,  раздувая  эти  простые  слова, чтобы  придать им  значимость.  Это
политико-журналистское  произношение очень  напоминает произношение школьных
учителей,  читающих  своим  ученикам диктант. Кажется,  что  Ширак,  Жюппе и
другие хотят  сделать  народ более  образованным,  научить его орфографии  и
литературному языку.

        "19 января."

     Можно разыграть сценку, датирующуюся прошлым годом.
     Перед зрителями на  землю  ставят пару ботинок,  желательно на  высоком
каблуке.  Во  внутрь  засовывают  зажженную  сигарету,  позаботясь при  этом
сделать  как  следует затяжку,  чтобы  вызвать  густой  дым.  Затем зрителям
предлагается посмотреть на эту пару обуви, из которой вьется дымок. Задается
вопрос: "Что  это  такое?"  Среди присутствующих недоумение,  вопросительные
ухмылки. И тогда нужно сказать: "Это один тип, ожидавший автобус в Сараево".
Эта сценка  вызывает взрыв смеха  при условии, что она театрализована: нужно
обязательно видеть  ботинок, откуда  выходят легкие  кольца  дыма.  За  одну
секунду (время,  необходимое  гранате) мы видим  улетучивающегося  человека,
развалины,  пара  башмаков приобретает  зловещий  смысл.  Такую  метаморфозу
невозможно перенести без взрыва хохота.
     Описывать  эту  сценку  - возможно, не  самый худший  способ,  чтобы не
забыть войну в Боснии.

        "Начало мая."

     Из здания вокзала  попадаешь  в подземный туннель,  где останавливаются
автобусы. В небольшой нише расположился  ярко освещенный "Снак",  где  можно
купить сэндвичи и  напитки. У  подножья эскалатора, который, как правило, не
работает, несколько африканцев раздают листовки. На земле - баночки с пивом.
Постепенно,  вокзал  Сэржи  -  Префектюр  начинает  походить,  в сокращенной
модели,  на  все многолюдные вокзалы  мира:  Марсель, Вена,  Братислава. И в
каждом какая-нибудь девушка сидит в глубине "Снака".
     Надпись на стене  вокзальной парковки "If your children are happy  they
are  communists", и т. д.,  начинает понемногу стираться.  Надпись "Эльза, я
тебя люблю" исчезла. По-прежнему остается " Алжир - моя любовь", заключенная
в красную звезду.

        "10 мая."

     Вот  уже  несколько недель  за  плитой  у  меня  жила мышь,  накапливая
съестные запасы из остатков пищи и подкладывая кусочки шерстяных изделий для
своего будущего гнезда. Как только  зажигалась плита, распространялся  запах
мочи. Мышь прилагала все  усилия, чтобы  остаться  в своем гнездышке. Каждую
ночь она  приносила туда остатки пищи и шерстяные  нити, которые  я выметала
днем. Чтобы с этим покончить, позавчера, я поставила мышеловку. Мышь сожрала
сыр, минуя эту ловушку. Такое разумное поведение должно было быть, вероятно,
компенсировано,  но мне  было все равно: я  снова установила  ловушку.  Этим
утром я обнаружила  ее тело  сдавленным  прямо  посередине,  голова на боку,
глаза выпучены.
     Я вытащила ее тельце из ловушки, бросила в  мусорное ведро. В последний
раз я подмела  за плитой, собрала остатки шерсти и пищи. Я привыкла уже к ее
существованию. Когда я  пользовалась  плитой, когда я  открывала духовку,  я
знала, что  она  там,  внизу,  прислушивается  ко  всем  шумам, узнавая  их,
великолепно  адаптировавшись к жизни  на моей кухне. Даже жар духовки не мог
ее  больше удивить.  Я  прервала  связь,  которая  соединяла  меня  с  живым
существом.

        "12 июня."

     В магазине  Леклерк,  в  овощном  отделе  сильный  запах туалетной воды
Жавель, опьяняющий, словно запах спермы.

        "Август."

     Борис  Ельцин  принес  клятву  на Конституции.  Пятиминутная церемония.
Глава второй могучей державы мира выглядел почти неподвижным, растолстевшим,
с неровной походкой. Кажется, что он превратился в каменную статую.
     П,  неодобрительно  упрекает  свою мать,  что  та  играет  в лото.  Она
отвечает  ему,  что  играет,  потому  что  "находится   в  ожидании  чего-то
неизвестного".

        "13 декабря."

     Полный  вагон  метро. Слышится  женский голос,  становящийся  громче  с
каждым  словом: "Будьте  немного  человечнее!" Воцаряется  тишина. Ужасающий
голос,  рассказывающий  о  своем несчастье, обвиняющий  человеческий эгоизм,
теплые людские задницы и т. д. На  нее никто  не смотрит и никто не отвечает
на  ее  гнев,  потому  что  она  говорит  правду.  Сойдя на  платформу,  она
сталкивается  с  людьми,  несущими  сумки  с рождественскими  подарками, она
осыпает  их  бранью: "Вы лучше  бы дали денег беднякам, чем покупать все эти
безделушки". И снова правда. . Но подают не для того, чтобы сделать добро, а
чтобы тебя полюбили. Подать бездомному только лишь для того, чтобы он совсем
не сдох с голода - невыносимая мысль, и от этого он вряд ли нас возлюбит.




        "1997."


        "10 января."

     Когда  я  уже готовилась  спуститься  на станцию Шатле, громкий женский
голос  спросил  меня:  "На ветку  пригородного метро в Аль -  это не  с этой
станции?" Я сказала ей,  что  она может доехать туда и со станции Шатле. Она
направилась к противоположной платформе, и я показала ей жестом вернуться. И
в  этот момент,  может быть несколькими секундами позже, в  громкоговорителе
раздался  женский   голос:  "Вследствие   (она  явно   колебалась)  сильного
задымления мы просим пассажиров направиться к выходу".Я подумала: "Ну почему
такое  случилось со мной? Почему я оказалась здесь именно в этот момент?" Мы
все   направились   к   выходу  в   другом  конце   платформы.   Женщина  из
громкоговорителя  повторяла,  чтобы  мы,  направляясь  к  выходу,  соблюдали
спокойствие  и хладнокровие.  Ее  голос  дрожал. В  глубине платформы выход,
которым я  намеревалась воспользоваться,  чтобы  выйти  на  площадь  Сэнт  -
Опортюн, был прегражден полицейскими, которые нам указали другой коридор. Он
был сильно  задымлен. Я  двигалась, дрожа  от страха  и стараясь  не дышать.
Спокойствие людской толпы впечатляло. Я была готова  растолкать всех  людей.
Бесконечные минуты, перед тем, как  я  увидела выход на  улицу. На тротуаре,
перед  входом  на  станцию, была припаркована  пожарная машина. Столпившиеся
люди  спросили  меня, что происходит. Я не ответила.  Я быстро шла по  улице
Риволи ни о чем не думая, говоря себе, что люди еще не знали, что на станции
Шатле  произошел   терракт,  что,  несмотря  на  раненых  и  погиб