Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
нде жену,
а затем покончил с собой; другой "случайно" упал с крыши небоскреба в
Филадельфии, третий - уже не случайно - с небоскреба в Нью-Йорке. Одного
прикончили в подпольном кабаке в Чикаго; другого избили до полусмерти в
подпольном кабаке в Нью-Йорке, и домой, в Принстонский клуб, он дотащился
лишь затем, чтобы тут же испустить дух; еще одному какой-то маньяк в
сумасшедшем доме, куда того поместили, проломил топором череп. Обо всех
этих катастрофах я узнавал не стороной - все это были мои друзья; мало
того, эти катастрофы происходили не в годы кризиса, а в годы процветания.
Весной 1927 года небосклон озарился неожиданно яркой вспышкой. Один
молодой миннесотец, казалось решительно ничем не связанный со своим
поколением, совершил поступок подлинно героический, и на какой-то миг
посетители загородных клубов и подпольных кабаков позабыли наполнить рюмки
и вернулись памятью к лучшим стремлениям своей юности. Может, и вправду
полеты - это средство бежать от скуки, может, наша беспокойная кровь
поугомонится, если мы окунемся в бескрайний воздушный океан? Да вот беда -
к этому времени все мы уже очень глубоко вросли в ту жизнь, которой жили,
и Век Джаза не кончился, а значит, надо было просто выпить еще по одной.
Но вместе с тем американцы все дальше разбредались по свету - друзья
вечно куда-то уезжали: в Россию, в Персию, в Абиссинию, в Центральную
Африку. И уже к 1928 году в Париже нечем стало дышать. С каждым новым
пароходом, доставлявшим из-за океана очередную партию американцев,
изверженных из глубинки процветанием, обаяние Парижа развеивалось; и
наконец эти безумные пароходы стали казаться чем-то зловещим. Теперь на
них прибывали не простодушные папа и мама с дочкой и сыном, куда более
сердечные и любознательные, чем такие же папы и мамы в Европе. Приезжали
какие-то неандертальские чудища, которых гнало в Европу смутное
воспоминание о чем-то вычитанном в грошовом романе. Мне вспоминается один
итальянец, который разгуливал по палубе в форме офицера запаса
американской армии, а в баре затевал на ломаном английском языке
перебранки с американцами, позволившими себе нелестно отозваться об
американских порядках. Вспоминается толстая еврейка, инкрустированная
бриллиантами, которая сидела за нами на спектакле русского балета и, когда
поднялся занавес, изрекла: "Шудесно, шудесно, надо это срисовать на
картину". Все это отдавало фарсом, но становилось понятно, что власть и
деньги очутились теперь в руках людей, по сравнению с которыми
председатель деревенского совета у большевиков выглядел просто светочем
культуры. В 1928, 1929 годах попадались американцы, обставлявшие свое
путешествие с такой роскошью, которая только подчеркивала, что в смысле
духовном самой подходящей для них компанией были бы мопсы, двустворчатые
моллюски и парнокопытные. Помню, как писали об одном нью-йоркском судье,
который отправился с дочерью осматривать гобелены в Байе и закатил
истерику в газетах - он требовал немедленно убрать гобелены с глаз
публики, поскольку нашел неприличным один из сюжетов. Но в те дни жизнь
уподобилась состязанию в беге из "Алисы в стране чудес": какое бы ты место
ни занял, приз все равно был тебе обеспечен.
У Века Джаза была бурная юность и пьяная молодость. Был период
вечеринок с ласками в уединении, и процесса Леопольда и Леба по делу об
убийстве (во время которого мою жену, помню, задержали на мосту Куинсборо,
заподозрив в ней "бандита с женской стрижкой"), и костюмов по образцам
Джона Хелда. На смену ему пришли другие времена: к таким вещам, как секс
или убийство, подходили теперь более обдуманно, хотя они и стали куда
более заурядными. Когда юность позади, приходится с этим считаться, и вот
на пляжах появились пижамы, чтобы раздавшиеся бедра и оплывшие жиром
колени не так бросались в глаза среди изящных купальных костюмов. А вслед
за тем поползли вниз юбки, и все теперь было закрыто. Все вполне
подготовились к новой фазе. Что ж, поехали...
Но мы так и не тронулись с места. Кто-то где-то грубо просчитался, и
самой дорогостоящей оргии в истории пришел конец.
Он пришел два года назад, и пришел потому, что безграничной уверенности
в себе, которой все и определялось, был нанесен сильнейший удар: карточный
домик рухнул. И хотя прошло с той поры всего два года, Век Джаза кажется
теперь таким же далеким, как довоенные времена. Да и то сказать, ведь все
это была жизнь взаймы - десятая часть общества, его сливки, вела
существование беззаботное, как у герцогов, и ненадежное, как у хористок.
Легко читать теперь мораль; однако как хорошо было, что наши двадцать лет
пришлись на такой уверенный в себе и не знавший тревог период истории.
Даже разорившись в прах, не надо было беспокоиться о деньгах - их всюду
валялось великое множество. Их даже трудно было тратить; чуть ли не
свидетелем душевной широты стало принять чье-нибудь приглашение в гости,
если оно влекло за собой дорожные расходы. Дороже денег ценилось обаяние,
репутация, да и просто хорошие манеры. Это было по-своему восхитительно,
но вечные и необходимые человеческие потребности удовлетворялись уже
далеко не так полно, как прежде. Писателю достаточно было написать один
сносный роман или пьесу, и его уже объявляли гением; мелкая рыбешка
чувствовала себя властелином морей - так в годы войны офицеры, примерившие
погоны всего четыре месяца назад, командовали сотнями рядовых. На
подмостках несколько не бог весть каких крупных звезд осуществляли
постановки, о которых потом шумели все; и то же самое происходило везде,
вплоть до политики, - должности, означавшие высшую власть и высшую
ответственность, не могли привлечь толковых людей: власть и
ответственность здесь были несопоставимо выше, чем в мире бизнеса, но
платили-то всего пять-шесть тысяч в год.
Теперь пояса вновь туго затянуты, и, оглядываясь на нашу растраченную
юность, мы, естественно, изображаем на лицах подобающий ужас. Но нет-нет
да послышится вновь приглушенная дробь барабанов, хриплые вздохи
тромбонов, и тогда я переношусь назад, к началу 20-х годов, когда мы пили
спирт и "с каждым днем нам становилось все лучше и лучше", когда впервые
несмело стали подкорачивать юбки и девочки в облегающих платьях выглядели
все одинаково и повсюду встречали тебя осточертевшей песенкой "Да, бананов
нынче нет", и казалось, что пройдет всего год-другой, и старики уйдут
наконец с дороги, предоставив вершить судьбы мира тем, кто видел вещи как
они есть, - и нам, кто тогда был молод, все это видится в розовом,
романтическом свете, потому что никогда нам уже не вернуть былую остроту
восприятия жизни, которая нас окружает.
Ноябрь 1931
Last-modified: Tue, 17 Jul 2001 16:33:37 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321 Прогноз
Ф.Скотт Фицджеральд.
Долгое ожидание
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Ю.Эстрин.
Авт.сб. "Последний магнат. Рассказы. Эссе". М, "Правда", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Мы беседовали о старинных французских замках, а от них разговор перешел
на ужасы средневековья, вроде железной клетки, в которой Людовик XI шесть
лет продержал кардинала Балю, или каменных мешков. Каменные мешки я видел
сам - это просто сухие колодцы футов тридцать или сорок глубиной; узника
кидают на дно, и ждать ему больше нечего. До сих пор помню, какое
впечатление произвели на меня эти темницы, и не удивительно - при моей
склонности к клаустрофобии мне даже в купе спального вагона становится
невмоготу. Вот почему я так обрадовался этой истории, рассказанной врачом,
- вернее, я обрадовался, когда врач только приступил к рассказу, который
поначалу, казалось, не имел никакого отношения к мукам погребенных заживо.
Жила на свете молодая женщина, некая миссис Кинг, которая была очень
счастлива со своим мужем. У них были деньги, и они любили друг друга, но
случилось так, что, рожая второго ребенка, миссис Кинг надолго впала в
кому, а очнулась с явными симптомами "расщепления личности" - обычный
случай послеродовой шизофрении. Ее бред был как-то связан с Декларацией
Независимости, но к рассказу это не имеет отношения; стоило ей оправиться
от родов, как признаки душевного расстройства стали исчезать. К концу
десятого месяца она чувствовала себя совсем здоровой и с нетерпением ждала
разрешения покинуть клинику.
Ей едва исполнился двадцать один год, было в ее облике что-то юное и
трогательное, словом, весь персонал относился к ней с особой симпатией.
Когда она настолько поправилась, что врачи решили отпустить ее с мужем в
небольшую пробную поездку, эта новость сразу сделалась главной темой
разговоров. Одна сестра съездила с ней в Филадельфию за новым платьем,
другая знала удивительно романтичную историю их знакомства во время
путешествия по Мексике, и уж все-то видели двух ее крошек, которых иногда
привозили в клинику. Поездка была в Вирджиния-Бич, на пять дней.
Приятно было смотреть, как она Собиралась в дорогу, как тщательно
укладывала чемодан, прихорашивалась, завивала волосы и вся была поглощена
этими радостными мелочами. За полчаса до условленного срока она уже была
готова и ходила прощаться с соседями по этажу; ее новое платье было цвета
морской волны, а шляпка казалась легким облачком после апрельской грозы.
Ее тонкое хорошенькое личико, на котором болезнь оставила грустное, чуть
испуганное выражение, сияло от предвкушения счастья.
- Ничего не делать - вот и все мои мечты, - говорила она; - целых три
дня буду вставать, когда вздумается, и ложиться за полночь. А еще сама
куплю себе купальный костюм и сама буду заказывать обед.
Когда подошло время отъезда, миссис Кинг решила не ждать мужа в палате,
а встретить его в вестибюле; провожаемая санитаром, несшим чемодан, она,
прошла по коридору и спустилась вниз, помахав на прощанье встретившимся
пациентам и пожалев, что им нельзя уехать в такое же чудесное путешествие.
Главный врач пожелал ей счастливого пути, две сиделки под каким-то
предлогом подошли к ней и никак не могли расстаться - так притягательна
была ее радость.
- До чего же вам пойдет загар, миссис Кинг.
- Вы уж не забудьте послать нам открыточку.
Почти в то самое время, как миссис Кинг выходила из палаты, в машину ее
мужа по дороге в клинику врезался грузовик - муж получил тяжелые
внутренние травмы, и, по мнению врачей, смерть должна была наступить с
часу на час. Известие о несчастье поступило в клинику по телефону, и
первой о нем узнала телефонистка, дежурившая в маленькой комнатке,
отделенной от вестибюля стеклянной перегородкой. Телефонистка видела
миссис Кинг через стекло и знала, что та может ее услышать, поэтому она
попросила старшую сестру срочно спуститься вниз. Сестра, ужаснувшись,
бросилась к врачу, который принял такое решение: пока муж жив, больная ни
о чем не должна знать; следует ей только сказать, что сегодня он не сможет
приехать.
Миссис Кинг не могла скрыть огорчения.
- Я и сама понимаю, что расстраиваться глупо, - говорила она, - столько
месяцев ждала, подожду еще один день. Он ведь обещал приехать завтра?
Старшая сестра не знала, что и отвечать, но все же сумела как-то
выкрутиться, и наконец миссис Кинг вернулась к себе в палату. Затем
вызвали самую опытную и бесстрастную сиделку и поручили ей следить, чтобы
миссис Кинг до завтрашнего утра не читала газет и не разговаривала с
пациентами. А там будет видно.
Наутро муж был еще жив, и врачи продолжали выжидать. Около полудня одна
из сиделок встретила в коридоре миссис Кинг - та была одета в точности как
накануне, но на этот раз сама несла чемодан.
- Сейчас приедет мой муж, - объяснила миссис Кинг, - вчера его
задержали дела, но сегодня он непременно будет, в то же самое время.
Сиделка пошла ее провожать. Миссис Кинг пользовалась в стенах клиники
полной свободой, и сиделка не решилась силой вернуть ее в палату, а
вступать в объяснения побоялась, чтобы не сболтнуть лишнего. Когда они
вошли в вестибюль, сиделка тайком подала телефонистке знак, и та, по
счастью, сообразила, в чем дело.
Миссис Кинг напоследок еще раз оглядела себя в зеркале и сказала:
- Хочу, чтобы у меня всегда была точно такая шляпка и чтобы я всегда
была так счастлива.
Минуту спустя, нахмурив брови, вошла старшая сестра.
- Как?! Джордж и сегодня не приедет?
- Увы! Ничего не поделаешь - надо набраться терпения.
Миссис Кинг грустно улыбнулась.
- А я так мечтала показаться Джорджу в своем новом наряде.
- Будет вам, вы одеты как с иголочки.
- Авось, платью и до завтра ничего не сделается. Я так счастлива, что
мне просто стыдно грустить из-за одного дня.
- Вот именно.
Ночью муж умер, и утром на совещании врачей разгорелся спор, что же
теперь делать - сказать все или ничего не говорить было в равной степени
опасно. Наконец решили "услать" мужа в дальнюю поездку, и тем самым
уничтожить надежду на скорую встречу. Когда она примирится с отсрочкой, ей
откроют правду.
Врачи уже расходились, как вдруг один из них остановил коллег и показал
на дальний конец коридора. Миссис Кинг с чемоданом в руке шла по
направлению к вестибюлю.
Доктор Пири, ее лечащий врач, шумно вздохнул.
- Положение хуже некуда. Может, лучше ей все рассказать сейчас? Что
толку врать про его отъезд, когда она привыкла получать от него по два
письма в неделю. А сказать, что он заболел, и того не легче - станет
проситься, чтобы ее отпустили к нему. Есть желающие поменяться со мной?
2
Сразу же после совещания один из врачей уехал в отпуск. Вернувшись
через две недели, он в тот же час оказался в том же коридоре и замер при
виде крохотной приближающейся процессии - санитара с чемоданом, сиделки я
миссис Кинг в платье цвета морской волны и апрельской шляпке.
- Здравствуйте, доктор, - обратилась к нему миссис Кинг, - а я уезжаю.
Сейчас за мной заедет муж и повезет меня в Вирджиния-Бич. Я встречу его
внизу, чтобы ему не пришлось меня дожидаться.
Врач взглянул ей в лицо, глаза ее были ясными и счастливыми, как у
ребенка. Сиделка делала ему знаки, что все идет как надо, поэтому врач
просто поклонился и сказал, что погода нынче чудесная.
- Да, день выдался на славу, - ответила миссис Кинг, - но сегодняшний
день - пусть бы даже лил дождь - все равно был бы для меня самым
прекрасным.
Врач посмотрел ей вслед с недоумением и легкой досадой. Зачем
понадобилось затягивать этот обман, думал он. На что они надеются?
Увидев доктора Пири, он задал ему этот вопрос.
- Мы пытались сказать ей правду, а она рассмеялась и обвинила нас в
том, что мы все еще проверяем, здорова ли она, - ответил доктор Пири. -
Вот пример, когда слово "немыслимо" можно употребить в прямом смысле - ее
мозг отказывается воспринимать мысль о смерти мужа.
- Но не может же так тянуться до бесконечности?
- Теоретически нет. Несколько дней назад, после того как она в
очередной раз уложила свой чемодан, сиделка попыталась ее удержать. Из
холла я мог следить за ее лицом - она была на грани срыва, причем,
заметьте, впервые за весь курс лечения. Лицевые мускулы напряглись, в
глазах появился стеклянный блеск, голос сделался резким и хриплым, и она
ледяным тоном заявила сиделке, что та лжет. Положение было критическим -
еще минута, и вместо послушной пациентки у нас на руках оказалась бы
больная с приступом острого возбуждения. Тут я вмешался и приказал сиделке
проводить ее в вестибюль.
Он умолк, увидев, как все та же крохотная процессия в прежнем порядке
возвращается в палату. Миссис Кинг остановилась и заговорила с доктором
Пири:
- Моего мужа задержали дела. Досадно, конечно, но он просил передать,
что будет завтра, а когда столько ждешь, смешно расстраиваться из-за
одного дня.
- Совершенно с вами согласен, миссис Кинг.
- Пойду переоденусь. Надо, чтобы мой наряд и завтра выглядел таким же
свежим. - Она сняла шляпку и стала ее внимательно разглядывать. -
Смотрите, пятнышко; надеюсь, мне удастся его свести. Может, он не заметит?
- Не заметит, ручаюсь вам.
- Право, доктор, я ни капельки не унываю, что приходится ждать до
завтра. Время летит так быстро.
Когда врачи остались вдвоем, тот, что помоложе, сказал:
- Может быть, дети... у них ведь их двое.
- Едва ли ее спасут дети. Когда она свихнулась, эта поездка стала для
нее символом исцеления. Стоит отнять эту надежду, как ее рассудок совсем
помрачится, и придется все начинать с самого начала.
- Есть ли у нее шанс?
- А вот это уже совершенно непредсказуемо. Я лишь попытался объяснить,
почему ей было разрешено сегодня спуститься вниз.
- Ну, а завтра? А послезавтра?
- Что ж, - отвечал доктор Пири, - остается лишь надеяться, что в один
прекрасный день он окажется там...
И тут врач неожиданно оборвал рассказ. В ответ на наши настойчивые
расспросы он заявил, что ничего интересного дальше не было - всякому
сочувствию рано или поздно приходит конец, а к странностям больных
персоналу не привыкать.
- И она все так же ходит встречать мужа?
- Да, никаких перемен, но уже даже пациенты, кроме разве что новеньких,
перестали обращать на нее внимание. Ежегодно ее шляпку потихоньку меняют
на новую, в точности такую же, а платье на ней до сих пор прежнее. Всякий
раз она бывает слегка расстроена, но старается не подать виду и очень мило
утешает себя. Насколько мы в состоянии судить, несчастной она себя не
считает, а на других пациентов, как ни странно, ее пример действует
успокаивающе. И хватит об этом, бога ради, - уж лучше вернемся к каменным
мешкам.
Октябрь 1937
Ф.Скотт Фицджеральд.
Первое мая
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Т.Озерская.
Авт.сб. "Последний магнат. Рассказы. Эссе". М, "Правда", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 17 July 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Война была позади, она окончилась победой, и великий город-победитель
был увенчан триумфальными арками и усыпан живыми цветами - белыми,
красными, розовыми. В эти долгие весенние дни возвращавшиеся с фронта
части маршем проходили по главным улицам, предводительствуемые сухой
дробью барабанов и веселой гулкой медью труб, а торговцы и клерки, оставив
свои счетные книги и прервав перебранки, толпились у окон, обратив
бледные, хмуро-сосредоточенные лица в сторону проходящих батальонов.
Никогда еще великий город не был столь великолепен, ибо победоносная
война принесла с собой изобилие, и торговцы стекались сюда и с запада, и с
юга, с чадами своими и домочадцами, дабы вкусить роскошь празднеств и
изобилие уготованных для всех развлечений, а заодно и купить для своих
жен, дочерей и любовниц меха на зиму, и золотые побрякушки, и туфельки -
либо из золотой парчи, либо шитые серебром и пестрыми щелками по розовому
атласу.
И столь весело и громко прославляли барды и летописцы мир и процветание
города-победителя, что все новые толпы расточителей стекались сюда с
окраин страны, стремясь упиться хмелем наслаждений, и все быс