Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
давали окружающему какой-то сказочный,
нереальный вид. Легкие облачка, как барашки, кружились в долинах, в зеленых
островках рощ утопали домики из светлого камня с высокими красными крышами.
Иногда виднелись горные озерца.
Зейц, как всегда, был весел и беспечен.
-- Превосходно! -- восторгался он, поворачивая голову то вправо, то
влево. -- Райский уголок! Я хорошо сделал, что вытащил тебя сюда, Пауль.
-- Гораздо приятнее было бы вместо тебя мне видеть хорошенькое личико
девочки, -- смеялся Пихт.
-- В мужской компании есть свои прелести. А ну, остановись.
Пихт затормозил. Зейц подошел к обрыву. Далеко внизу вязала петли узкая
горная речка. Чешуйки солнечных бликов, как ртутные шарики, плясали на ее
поверхности. Вдоль речки тянулся лентой темный еловый лес, а чуть дальше на
взгорье упрямо взбирались клеточками возделанные поля.
-- Закусим? -- предложил Зейц.
-- Давай, -- Пихт достал из багажника саквояж с едой и коньяком.
Вид гор, крепкий, с чуть маслянистым привкусом французский коньяк,
чистый и какой-то звонкий горный воздух настраивали на откровенность. На это
и рассчитывал Зейц.
-- Я не хотел приглашать Вайдемана потому, что хотел с тобой
посоветоваться, Пауль, -- проговорил он, когда почувствовал, что Пихт
захмелел. -- Мне кажется, что Вайдеман совсем не тот, за кого мы его
принимаем.
-- Почему?
-- Перед тем злополучным полетом у него вдруг повысилось давление...
Наверняка он знал, что "Альбатрос" разобьется.
-- Может быть, это просто совпадение.
-- Довольно странное совпадение. Показать себя перед высшими чинами
люфтваффе, в случае успеха хапнуть пятнадцать-двадцать тысяч марок. --
Вайдеман не устоял бы перед таким соблазном.
Пихт пожал плечами.
-- В последнее время, -- продолжал Зейц, -- он довольно тесно сошелся с
Юттой. Вайдеман... Ютта... Хейнкель!
Пихт вздрогнул. Это заметил Зейц, нарочно сделавший ударение на
последнем слове.
-- Или русские? Или англичане? -- Зейц опрокинул еще одну рюмку.
Теперь он и сам захмелел. Горы поплыли перед глазами. И речка в долине
размылась в какое-то ничто.
-- И тебя я вижу насквозь, Пауль. Хитришь все, хитришь...
Пауль рассмеялся.
-- Конечно, Вальтер. Ты давно заметил -- это у меня в крови. Но другим
же сразу не станешь...
-- Мы с тобой связаны одной веревочкой... Хорошо бы тебя шлепнуть вот
здесь, и я был бы спокоен.
-- А Коссовски?
-- И его шлепнуть. Паф! Маленькая дырка во лбу, душа в раю. В бренном
мире наступает покой.
-- Конечно, если когда-нибудь докопаются, вам не миновать виселицы, --
задумчиво проговорил Пихт.
-- А тебе?
-- Я в худшем случае попаду в штрафной батальон.
-- Э, нет. Так легко тебе не отделаться. -- В глазах Зейца блеснули
злые огоньки.
Он выпил еще и сник. Плечи опустились, вначале покрасневшее лицо стало
зеленовато-серым.
-- Испания, чертова Испания... Ты привел этого самого Штайнерта к нам.
Коссовски не поверил его документам. Он сказал, что это агент
республиканцев. Я застрелил Штайнерта. А ведь Штайнерт нес от Канариса
секретный пакет Франко. Откуда я знал, что Штайнерт подполковник?! И что он
хотел предупредить о наступлении красных под Валенсией. А мы не хотели
тащиться с ним по жаре и горам.
-- Я бы мог перебросить его на самолете...
-- Сейчас бы все могли, а тогда? Когда мы получили приказ о розыске
Штайнерта, я разрыл его труп и сбросил в реку. Но дело сделано -- Франко под
Валенсией потерял не меньше трех тысяч своих головорезов.
-- Коссовски наложил в штаны... -- пробормотал Пихт.
-- Дурак ты, Пауль, что не дал мне его застрелить. Сейчас бы только с
тобой... Тебя -- паф! -- и все бы кончилось. Все!
Зейц вдруг ловко выхватил из внутреннего кармана пиджака "вальтер" и
навел на Пихта.
-- А? Паф! Здесь никого нет. Ты вон в той речке поплывешь к самому
морю. Ха-ха-ха!..
Пихт даже не пошевелился. Он налил коньяку в стаканчик от термоса и
заплетающимся языком проговорил:
-- Иди ты к черту со своей игрушкой! Ты глупый осел, Зейц. Пихт тебя не
выдаст, пока ты не вздумаешь подложить мне какую-нибудь свинью.
-- Ага! -- торжествующе вскричал Зейц. -- "Пока не выдаст"!
-- А ты собираешься подложить?
-- Нет.
-- И я нет.
Зейц всхлипнул и спрятал пистолет.
-- У меня расшатались нервы... Прости меня, Пауль. Ты мой надежный
друг, а я правда осел, глупый осел.
Он уткнул голову в расстеленный на камнях плащ.
-- Меня ты не бойся, -- проговорил Пихт. -- Нам надо бояться Коссовски.
Коссовски рано или поздно выдаст. А раскаявшихся прощают. Он вывернется, а
ты нет...
-- А если я раскаюсь? -- оживился Зейц.
-- Тебе нельзя. Суд чести войск СС жестоко карает отступников.
-- Да, ты прав.
-- В лучшем случае тебя пошлют солдатом на фронт. Пошлют в ту дыру,
откуда живым ты не выберешься.
-- Значит, Коссовски? -- Зейц снова набрался решимости.
Пихт не расслышал его. Он смотрел вниз, где за зубьями охровых скал
поблескивала рыбьей чешуей горная река.
x x x
Лахузен, начальник отдела абвера, требовал бросить все дела и
немедленно выехать в Берлин.
Автострада в поздний час была пуста. В темноте по обочинам в островках
огоньков мелькали города и поселки. Блики от них мерцали колючими вспышками
на мокром и черном бетоне дороги. Шофер фары притушил. В эти ночные часы
обычно действовала авиация англичан, и на стратегической автостраде
запрещалось пользоваться сильным освещением.
От перегретого мотора тянуло теплом. Коссовски откинулся на спинку
сиденья и закрыл глаза. Так он делал всегда, если его начинали одолевать
мысли. О том, что может произойти в Берлине, он не думал. Мало ли какая идея
осенит Лахузена? А начальство любит срочные вызовы. Оно всегда стремится
вызывать у подчиненных чувство страха. Но Коссовски так долго боялся, что
уже успел привыкнуть к страху, как-то сжиться с ним.
Коссовски считал поездку в Лехфельд удачной. Он нащупал кое-какие нити,
связывающие те или иные события. Стоит теперь потянуть за них, и они
неизбежно приведут к Марту и, разумеется, к его радиостанции. Правда, Флике
не обнаружил ее в районе авиагородка, за день до отъезда рация заработала
совсем в другом месте. Но Коссовски надеялся рано или поздно ее найти.
Настораживало другое: в то время, когда заработала рация, никто из
подозреваемых не отсутствовал. Пихт, Зейц и Вайдеман были у Элеоноры
Зандлер. Эрих Хайдте -- в фотолаборатории. Гехорсман пил пиво в "Фелине".
Ютта ходила в кино. Ее там видел Коссовски своими глазами. После сеанса он
вместе с девушкой зашел к Зандлерам.
Стало быть, на рации работал совсем другой человек. Это обстоятельство
несколько обескуражило Коссовски.
А разговор с Пихтом? Пауль вел себя в высшей степени высокомерно. Когда
Коссовски завел разговор о Париже, Пихт прервал его вопросом:
-- Может быть, тебе стоит вспомнить сначала Испанию?
-- Это уже давно забылось, -- стараясь быть спокойным, проговорил
Коссовски.
-- Напрасно ты так думаешь, Зигфрид. -- Пихт кольнул его взглядом.
-- Сейчас меня интересует авария в Рехлине, -- насупился Коссовски.
-- Ты знал, что должен лететь Вайдеман?
-- Разумеется. Я же его сопровождал в первых испытательных полетах.
-- Но почему перед полетом вы напились?
-- Напился не я, пить хотел Вайдеман. Он боялся этих испытаний.
-- Тогда пусть он поищет более спокойное место.
-- Ты же сам знаешь Вайдемана.
-- Вайдеман говорил об испытаниях в Рехлине? -- спросил Коссовски.
-- Я не интересовался. Кроме того, ты осведомлен, разумеется, о
приказе, запрещающем должностным лицам разглашать время и место испытаний.
-- Но Вайдеман мог поделиться этим с другом...
-- Коссовски, ты считаешь меня за дурака. Вайдеман всегда выполняет
любой приказ с безусловной точностью независимо от того, пьян он или нет.
-- Ты допускаешь возможность, что в Рехлине самолет взорвался от мины,
скажем, с часовым механизмом?
Пихт откровенно захохотал, глядя на Коссовски.
-- Тебе ли не знать, капитан, и о том, что с тех пор, как появился
первый аэроплан, в авиации потерпело аварию две тысячи триста семнадцать
самолетов. Не сбитых в войне, а просто потерпевших аварию из-за туманов,
гроз, плохих аэродромов, слабой выучки, а главное, от несовершенства
конструкций. "Альбатрос" -- нечто новое в самолетостроении. И я не знаю,
сколько еще аварий и катастроф произойдет с ним, пока он расправит крылья. И
если такие бдительные контрразведчики, как капитан Коссовски, будут искать в
них мину и подозревать пилотов в шпионаже, клянусь, он никогда не взлетит.
...Машина остановилась. У шлагбаума стояли два жандарма с блестящими
жестяными нагрудниками на шинелях. Шофер предъявил пропуск. Жандарм осмотрел
машину и, козырнув, разрешил ехать дальше.
Берлин, как обычно, был погружен в тьму. Машина помчалась мимо черных
громад зданий.
-- Остановитесь у абвера, -- сказал Коссовски, когда "оппель" выехал на
Кайзервильгельмштрассе.
Коссовски думал, что Лахузена он не застанет, но тот, оказывается, ждал
его.
Лицо полковника абвера выражало крайнее недоумение.
-- Проходите и садитесь, капитан, -- проговорил Лахузен, собирая со
стола документы. -- Вы устали, конечно, но придется еще поработать.
Невероятное дело. Из ряда вон...
-- Не понимаю вас, господин полковник.
-- Ах да! В руки гестапо попал человек. У него выколотили признание. Он
оказался связным "Роте капеллы" -- красной подпольной организации. Он шел к
Перро. И знаете, кто им оказался? Майор Эвальд фон Регенбах!
Если бы Коссовски не сидел в кресле, у него, наверное, подкосились бы
ноги. Он мог подозревать Регенбаха, как подозревал в измене и второго
коричневого фюрера -- Гесса, когда тот перелетел в Англию, но то, что
неуловимый, всезнающий, загадочный Перро -- это Регенбах, никак не
укладывалось в его сознании.
-- Мы узнали об этом утром. Канарис уехал к Гейдриху, потом докладывал
рейхсмаршалу Герингу. Ведь Геринг рекомендовал Регенбаха на высшие курсы
штабных офицеров люфтваффе. Тот дал согласие на арест совсем недавно: от
улик не уйдешь. И еще была одна закавычка. Он же родственник самого адмирала
Тирпица...
-- Какая же роль уготовлена мне в этом деле? -- спросил Коссовски.
-- Самая первая. Гейдрих по старой дружбе обещал Канарису передать
Регенбаха нам. Сейчас за его домом установлена слежка. Вы с тремя нашими
людьми его арестуете. Сейчас.
-- Неужели даже среди таких немцев могут быть красные?
Лахузен развел руками.
-- Теперь от Перро нас поведет прямая дорога к Марту с его рацией в
Лехфельде... -- жестко проговорил Коссовски.
-- Вот поэтому мы и решили дать вам первую роль, так как вы наиболее
преуспели в этом деле, -- сказал Лахузен. -- От того, насколько удачно вы
проведете операцию, будет зависеть ваше повышение по службе. Вам не кажется,
что вы засиделись в капитанах?
-- Я всегда служил рейху и фюреру... -- начал, поднявшись, Коссовски.
-- Да, да, -- перебил его Лахузен. -- Вы были исполнительным
работником. Только не поскользнитесь сейчас. Регенбаха нужно взять живым.
Пароль "Изольда".
Полковник нажал на кнопку звонка. В кабинет вошли трое сотрудников
абвера. Одного из них Коссовски узнал сразу -- это был шофер, который только
что возил его в Лехфельд и обратно.
-- Довольно шустрые ребята, -- порекомендовал Лахузен, -- вы поедете с
ними, капитан. Да! И как только возьмете Регенбаха, сразу же позвоните мне.
Я буду вас ждать.
...В два ночи машина остановилась у подъезда аристократического
особняка недалеко от Тиргартен-парка. Из темноты выросли две тени в
штатском. Коссовски назвал пароль. Агенты сообщили, что никто не входил и не
выходил из особняка.
-- При любом подозрительном шорохе ломайте дверь и берите, -- сказал
Коссовски абверовцам. -- Я же позвоню ему из автомата.
"Если Регенбах еще ни о чем не догадывается, попробую взять его без
лишнего шума, а то, чего доброго, он вздумает пустить себе пулю в лоб", --
подумал он, опуская в автомат десятипфенниговую монету.
В трубке довольно долго раздавались гудки. Наконец кто-то поднял трубку
и держал ее в руке, словно раздумывая, отвечать или не отвечать.
-- Господин майор? -- спросил тогда Коссовски.
-- Да, -- сонным голосом ответил Регенбах.
-- Извините за поздний звонок, но я только что вернулся из Лехфельда и
привез ошеломляющее известие, которое не терпит отлагательств.
-- Что случилось? Вам удалось выудить Марта?
-- Разрешите мне заехать к вам сейчас и все объяснить.
Некоторое время Регенбах колебался.
-- Вы где сейчас?
-- Совсем рядом от вас, звоню из автомата.
-- Хорошо, жду.
Коссовски кинулся к особняку Регенбаха.
-- Встаньте в тень. Беру его сам, -- шепнул он абверовцам.
Через пять минут Коссовски нажал на звонок двери. Регенбах встретил его
в пижаме и домашних туфлях. Вид у него был довольно помят со сна.
-- Здесь никого нет? -- спросил Коссовски.
Из глубины спальни раздался лай.
-- Прекрати, пинчер! -- приказал женский голос, и собака успокоилась.
Регенбах и Коссовски прошли в кабинет. Опытным взглядом Коссовски
ощупал карманы Регенбаха и убедился, что пистолета там нет.
-- Ну? -- нетерпеливо спросил Регенбах.
-- Перро...
-- Что "Перро"?
-- Я привез приказ арестовать вас, Перро...
Лицо Регенбаха побледнело. Рука упала на ящик письменного стола.
-- Отойдите! -- крикнул Коссовски.
За дверью послышались шаги. Тот абверовец, который был шофером у
Коссовски, подошел к Регенбаху и ловко защелкнул наручники.
-- Что случилось, Эви? -- растолкав офицеров, в кабинет стремительно
вошла красивая женщина в халате из цветного японского шелка.
-- Успокойся, дорогая, -- пробормотал Регенбах и опустил голову.
-- Фрау, дайте одежду вашему мужу, -- приказал Коссовски.
-- Я пожалуюсь штандартенфюреру! -- женщина гордо откинула белокурые
волосы.
-- Бесполезно, Эли, -- Регенбах вдруг выпрямился и в упор посмотрел на
Коссовски, -- вы неплохо сработали, Зигфрид.
Лишь на рассвете Коссовски добрался до собственного дома. Голову ломило
от нестерпимой боли. Он принял несколько таблеток люминала и забылся в
мучительном, болезненном сне. Он понимал, что надо ему присутствовать на
первом допросе Регенбаха. От первого допроса, как это часто бывает, зависели
и остальные допросы. На первом допросе в какой-то мере можно определить
характер преступника, его стойкость, мужество или трусость, его поведение в
дальнейшем. Но он настолько устал, что Лахузен сам заметил землистый цвет
его лица и предложил поехать домой, как следует выспаться. Слишком трудным и
нервным был этот день даже для такого опытного контрразведчика, каким был
Коссовски.
Через день капитан снова был в Лехфельде.
x x x
Для нового "альбатроса" фирма Юнкерса прислала опробованные двигатели,
и Зандлер решился снять дополнительный поршневой мотор Ю-211, чтобы не
утяжелять нос машины. Впервые после долгого перерыва он решил испытывать
"альбатрос" только на реактивной тяге.
-- Альберт, -- сказал Зандлер Вайдеману перед полетом, -- я приказал
поставить в кабине киноаппарат. Если вам удастся взлететь, то не забудьте
его включить. Кинопленка расскажет нам о показаниях приборов.
-- Это в том случае, если я сыграю в ящик? -- наигранно наивно спросил
Вайдеман.
-- Мало ли что может случиться, -- Зандлер нервно дернул худым плечом.
-- Только вы на этот раз должны поставить на карту все. Вы поняли меня,
Альберт?
Зандлер пристально посмотрел в темно-серые, чуть зеленоватые глаза
пилота.
-- После катастрофы в Рехлине мы должны всем господам великого рейха
доказать, что "Альбатрос" -- это не мертворожденное дитя.
-- Понимаю, -- на этот раз серьезно ответил Вайдеман.
Бешено взвыли двигатели. Стрелка топливо-расходомера поползла вниз --
так грабительски моторы сжигали горючее.
-- "Альбатрос", вам взлет! -- услышал Вайдеман в наушниках.
Самолет дернулся и рванулся вперед. Вайдеман двинул педали, потянул
ручку, но машина не слушалась рулей. Она неслась по бетонной полосе
независимо от воли пилота. Вайдеман не мог видеть конца полосы -- мешал
высоко поднятый нос. Не мог он оторвать и хвост. Раскаленные газовые струи
били в бетон, и стабилизатор не попадал в воздушный поток. Почувствовав, что
скоро кончится бетонная полоса, Вайдеман убрал тягу и нажал на тормоза.
Машина резко качнулась, едва не перевалившись на нос.
"Да ведь только так я сумею поднять самолет! -- догадался Вайдеман. --
На скорости сто шестьдесят километров я нажму на тормоза, хвост попадет в
воздушный поток, и "альбатрос" станет управляем".
К остановившемуся в конце аэродрома самолету подъехали инженеры и
Зандлер.
-- Опять не получилось? -- спросил обескураженный Зандлер.
-- Я не мог оторвать хвост самолета. На взлете он был неуправляем.
-- Да, я видел это. Что-то я не рассчитал.
-- Разрешите взлететь еще раз, -- попросил Вайдеман.
-- Что вы задумали? -- насторожился Зандлер.
-- Попробую на взлете тормознуть.
-- Это опасно, Альберт.
Но Вайдеман промолчал. Он отстегнул парашют и вылез из кабины. Подошел
автозаправщик. Техники перекинули его шланги к горловинам баков в крыльях
"альбатроса".
-- Хорошо, сделаем еще одну попытку, -- разрешил Зандлер.
Снова с чудовищным грохотом побежал "альбатрос" по аэродрому. На бетон
ложились жирные черные полосы. Стрелка указателя скорости достигла
160-километровой отметки. Вайдеман легким нажимом придавил педаль тормоза.
"Альбатрос" опустил нос и помчался теперь на основных шасси. Ручка
управления упруго впилась в ладонь. "Ага, послушался!" -- возликовал
Вайдеман.
Теперь он ясно видел полоску аэродромных прожекторов в конце бетонной
площадки. Машина достигла взлетной скорости, но Вайдеман ручкой прижимал ее
к бетонке и лишь на последних метрах потянул управление рулем высоты на
себя.
"Альбатрос" устремился вверх. "Летит, летит!"
-- Алло! Я "альбатрос", -- закричал Вайдеман, прижав к горлу
ларингофон. -- Взлет на скорости сто шестьдесят два километра в час. Набираю
высоту. Скорость сейчас -- шестьсот пятьдесят. Температура газов за
турбиной...
-- Альберт, -- услышал Вайдеман взволнованный голос Зандлера. --
Поздравляю, Альберт. Скорость не повышайте. Работайте до пустых баков!
-- Хорошо, профессор! Ого, как быстро я набрал высоту!
Вайдеман пошел на разворот. Привязные ремни больно врезались в плечи.
Рот скособочило. Кровь прихлынула к глазам.
-- Чувствую большие перегрузки, -- передал Вайдеман.
-- Так и должно быть, Альберт, -- немедленно отозвался Зандлер.
Под крыльями медленно разворачивалась земля. Краснели среди
светло-ржавых полей и темных лесов Лехфельд, замок Блоков. Вдали голубели
Баварские горы и дымил трубами заводов Аугсбург.
Два двигателя Юнкерса жрали топливо с потрясающей быстротой. Через
десять минут стрелка расходомера подошла к критической черте. Убирая тягу,
Вайдеман понесся к земле. Он удивился приятному наслаждению полетом на
"альбатросе". Впереди не было в