Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
,
существовали недолго, зачастую их переносили с места на место, но положили
те заводы начало металлургическому делу.
Московские и новгородские купцы, расторопные служилые люди - стольники
и думные дворяне, дьяки и подьячие, "салдацкого строю" офицеры и стрельцы,
монахи и торговые гости, а больше всего простые русские люди - кабальные,
посадские и казаки, - все они, как капля воды в породу, пробирались на
Каменный Пояс и отыскивали руды, соль, самоцветы и слюду.
В ту давнюю пору уже возникали товарищества для широкого розыска горных
сокровищ. По замыслу боярина Артамона Сергеевича Морозова возникали
кумпанства для розыска золота, серебра, меди и других металлов. В конце
семнадцатого века розыском золота и серебра на Урале занимались Яков
Галкин, Семен Захаров и Андрей Виниус. И много было других, которые
помышляли о розыске руд. Все эти предприимчивые люди потихоньку жадными
руками захватывали рудоносные земли, а коренной народ - башкиры и татары
изгонялись и без жалости истреблялись захватчиками.
Московские цари при этом положили строгий запрет: не дарить, не
продавать коренным народам железо. Спаси бог, чего доброго, они ружья да
сабли наготовят!
Еще до своего отъезда в иноземщину царь Петр Алексеевич в 1696 году
повелел верхотурскому воеводе Димитрию Протасьеву разузнать, где есть
лучший камень-магнит и добрая железная руда. Оборотистый и смекалистый
воевода понимал толк в рудном деле: он в тот же год представил царю
образцы потребных руд. Камень-магнит воевода раскопал на берегу неуемной
речки Тагилки, а железную руду - на Нейве.
Руда была добра, выгодна к обработке - богата железом. Тут вспомнил
царь про опытного тульского кузнеца Никиту Антуфьева и повелел отослать
ему невьянскую руду для испытания. Никита быстро взялся за дело: выплавил
из присланной руды отличное железо, сделал из него несколько ружей,
замков, бердышей и делом доказал царю, что невьянское железо не хуже
свейского, плавится с выгодою и весьма годно в оружейном деле. Толковая
работа тульского кузнеца понравилась царю, он приказал верхотурскому
воеводе немедленно приискать удобное место для постройки завода и на том
заводе лить пушки, ядра, железо для фузей. Место это было определено, и в
1698 году на реке Нейве под деревней Федьковской заложен был завод. Через
год отобрали на московских заводах мастеров-литейщиков и отправили на
Каменный Пояс.
Первое добытое железо водной дорогой доставили в Москву, где на
Пушечном дворе его подвергли испытанию. Знатоки из Кузнецкого ряда
признали железо весьма годным. Часть невьянского железа отослали для
испытания в Тулу. Вновь загорелся Никита Антуфьев, заторопил кузнецов,
Акинфка неделю не вылезал из кузни. Ну и железо! Оно звонко пело под
молотом Акинфки, и молодой кузнец крякал от удовольствия: "Горы бы такого
железа - все бы перековал на фузеи".
Когда посылали сработанные из присланного железа ружья в Москву,
дознался от отца Акинфка, что кованное им железо - русское и копано оно в
недрах Каменного Пояса.
Потянуло молодого кузнеца повидать далекие Уральские горы.
- Вот бы добраться до них да загреметь кайлом так, чтобы гул по земле
пошел!
Антуфьевы собрались в дальнюю дорогу. Ладили большой обоз: царю везли
фузеи, алебарды. На посаде поскупали тульских бойцовых гусей, резали
живность, замораживали, укладывали в короб; известно, сгодится все в
Москве-матушке. В Москве всяк подьячий любит пирог горячий. Известно,
подьяческий карман - что утиный зоб: не набьешь; потому бойся худого локтя
да алчных глаз и всякую беду подарком отводи!
Отошли метели, потускнел снег, не отливал больше голубоватым отсветом -
подходила весна. Днем пригревало, и на реке Тулице посинел лед.
На первой неделе великого поста тронулся Никита с обозом в Москву. По
дорогам на пригорках бродили изголодавшиеся галки. Обоз двигался ходко. У
Акинфки на сердце лежала радость: скоро увидит царя Петра Алексеевича.
Проехали знакомую Никите деревеньку, где он купил Дуньку. На попаске
крепостные мужики обступили обоз, допытывались: "Не надо ль тульскому
купцу девок? Год ноне на девок урожайный, девки подоспели добрые,
работные!" Никита задрал вверх бороду, весело оскалил крепкие зубы:
- Ишь ты, понравилось! Годи, народ, с Москвы повертаюсь, дела заварю -
всех девок и парней поскупаю.
Деревеньки по дорогам лежали ободранные, серые, и народ встречался
рваный да голодный. Год был неурожайный. Акинфке было двадцать три года,
но хватка в нем хозяйская. Он прикидывал про себя: "Кому беда, а нам,
может быть, в самый раз - в рудник скорей загонишь голодного человека". На
ночевках приходилось смотреть в оба, как бы кладь не своровали. По
дорожным корчмам да кабакам много татей [воров] вертелось: только и ждали
минуты, как бы дорожному человеку разор учинить.
Шли обозом в Москву неделю: въехали в престольную в полдень, по городу
гудел колокольный звон, и над церквами кружили несметные стаи ворон и
галок.
У заставы, подле рогатки, стояли досмотрщики и выглядывали бородатых.
Никита прослышал, был царский указ: повелевалось всем подданным, кроме
пашенных крестьян, монахов, попов да дьяконов, обязательно сбрить бороду.
С бородатых досмотрщики взыскивали пошлину: с пеших по тринадцати алтын
две деньги, а с конных и более.
Антуфьев с немалым сердечным сокрушением достал кожаную кису и отсчитал
досмотрщикам алтыны за бороду.
- Эх, жалость-то какая! Времечко-то, без рубля и бороды не отрастишь, -
пожаловался Никита фискалам.
Рябой досмотрщик с плутоватой рожей алтыны взял и выдал знак, а на том
знаке написано было: "С бороды пошлина взята. Борода - лишняя тягота".
Посмеялся он над Антуфьевым:
- Что приуныл! Аль того не ведаешь: плохое дерево растет в сук да в
болону, а худой человек - в волос да в бороду... Обрей волосье - алтыны
уберегешь!
Никита сумрачно сдвинул брови, сказал строго:
- Борода дороже головы.
Досмотрщик не унялся, захохотал:
- Ус в честь, а борода и у козла есть.
- Ты, мил человек, не очень-то, - строго пригрозил Антуфьев. - Я к
самому царю Петру Ляксеичу зван на Москву, а с гостем можно бы и
поласковей.
Досмотрщики махнули рукой:
- Езжай, езжай, путь-дорога тебе...
- То-то! - крикнул Никита и шевельнул вожжой; возок помчал, а все ж
таки жаль алтынов - докука оттого легла на сердце.
Остановились туляки на постоялом дворе у заставы. Низенький проворный
корчмарь с воровскими глазами, глядя на богатый обоз, залебезил. Возки
убрали под навесы, Никита порасставил своих обозных сторожей, пригрозил
корчмарю:
- На возах добро государево. Оберегай! Ежели что, царь Петра Ляксеич
голову с плеч снимет!
Корчмарь косо поглядел на Никиту. Кузнец высок, черномаз, глаза острые.
"Ишь сатана, - подумал корчмарь, - силен, знать, проворен, таким только
сейчас и жить".
- Прикажешь для утробы что подать? - заюлил он.
- У нас все свое, - степенно ответил кузнец. - Человек раньше богу
должен воздать, а потом утробу насытить.
Антуфьевы обрядились в новые азямы, переобулись в козловые сапоги с
подковами. Акинфка лихо заломил баранью шапку. Поторопились в город. У
Симона на Мокром Болоте выстояли обедню. Батька истово крестился и бил
поклоны - дело затевалось серьезное.
Акинфка со святыми беседовать не любил, глядел по сторонам да на
московский народ зенки пялил. Народ, видать, ловкий, не зевай! Впереди у
клироса на коленях стояла старая боярыня, потухшими очами впилась в
тусклые образа. Одета она была в потертую кунью шубу. Акинфка весело
поглядывал на гривастого попа. Попина высок, пасть львиная.
"В этакую пасть да штофа три водки плеснуть, - думал Акинфка, - совсем
другой разговор с богом завел бы!"
Отмолившись, Никита повел сына по Москве в Кремль. От дотошных людей
узнал кузнец, что царь в столицу пожаловал на масленой неделе и теперь
вершит спешные дела по воинскому разряду.
Шли кузнецы по кривым улицам и дивились: уйма люда. Акинфка ухмылялся:
"И когда только московские бабы успели нарожать столько народу?"
Кипнем кипела Москва, по площадям и улицам спешил народ всякого званья.
На площадях порасставлены возы, на них живность - куры, индейки, в бадьях
свежая и соленая рыба, мешки с зерном и с крупой, свиные и бараньи туши.
Промеж возов толкут грязный снег посадские людишки в желтых шубах с
длинными рукавами. Подьячий с двумя писцами шныряет в толпе, собирая
налог.
У базаров - церкви, над ними кружат крикливое воронье да галки, а на
папертях пристают за подачками юродивые.
Тут же на торчком поставленных поленьях расселись мужики, и цирюльники
стригут их; под ногами пестрит густой ковер остриженных волос.
На Красной площади, перед Кремлем, народ - толкуном: бродят
преображенцы, копейщики, мелкая приказная крыса. Снуют лоточники с
блинами, со студнем.
Посреди площади врыт толстый столб с железной цепью. У столба два
палача хлестали батогами холопа за украденную в Обжорном ряду с лотка
краюху хлеба. Рыжий дьяк - с гусиным пером за ухом, с чернильницей на
опояске - отсчитывал удары. Холоп был голоден, тощ, но терпелив - под
батогами не дрогнул, не закричал.
Глядя на его мускулистую спину, Никита одобрил:
- Молодчага! Люблю дюжих. А ты, кат, подбавь жару, может не сдюжает и
взмолится.
- Уйди! - крикнул на кузнеца палач. - А то самого ожгу - узнаешь тогда!
- Ух, дьявол, - выругался Никита, покосился на ката и нырнул в толпу:
"Подальше от греха!"
Акинфка нахально расталкивал народ. Неподалеку от Спасских ворот
куражился пьяный поп в затасканной сермяге.
У Кремля народ сгрудился плотным кольцом. Над толпой высился конный
бирюч в красном колпаке. Кузнецы протискались вперед, бирюч зычным голосом
читал царский указ. Антуфьевы насторожились: глашатай сулил награды,
прощение старого воровства и попустительства тем, кто сыщет рудные места.
Бирюч изо всей силы кричал:
- "Каждый, какого бы чина и достоинства ни был, во всех местах как на
собственных, так и на чужих землях имеет право искать, плавить, варить и
чистить всякие металлы: золото, серебро, олово, свинец, железо, такие
минералы, яка селитру, серу, купорос и всякие краски, потребные земли и
каменья".
Никита и Акинфка стояли затаив дух. Бирюч повысил голос и закончил:
- "За объявление руд от великого государя будет жалованье, а за
сокрытье - горькое битье батогами и яма".
Глашатай кончил читать, народ зашумел. Тульские кузнецы выбрались из
толчеи. Никита просиял, поглядел довольно на сына:
- Ну, Акинфка, ко времени мы подоспели в Белокаменную. Будет толк.
Сын глянул на кремлевские башни и сказал весело:
- Эк, в каких хороминах живет царь!
Вошли в Кремль. Никита заметил большую перемену с той поры, как впервые
здесь был. Появились пустыри-пепелища - в прошлом году в жаркую пору, под
Петра и Павла, в Кремле закружил пожар и истребил много строений: погорели
государев дом и древние кремлевские церкви. На Иване Великом царь-колокол
подгорел и ухнул оземь - раскололся. Рушились в Кремле древние церквушки и
хоромы; по царскому приказу многие домины бояр были снесены, а земли взяты
в казну. В Кремле и вокруг него шла кипучая работа; государь укреплял
Белый город.
Опасался он, что шведы решатся идти на Москву. Сам Петр Алексеевич
внимательно осмотрел кремлевские и Китайгородские стены: одряхлели они,
поросли мхом, осыпались откосы крепостных рвов, ворота осели. Царь велел
срочно подновить все. Кругом Кремля день и ночь возводили грозные земляные
бастионы.
Рвы и высокие валы окружали Кремль с двух сторон, а с третьей вырыли
глубокий ров и обложили его камнем. Укрепили врата под Спасской башней:
обили их медью, установили щиты с решеткою.
На этот раз с большими трудностями кузнецы добрались до царских палат.
В прихожей оповестили, что государь уехал по делам в Троице-Сергиевскую
лавру и возвратится только на другой день к полудню. Кузнецы почесали
затылки - делать нечего, пришлось возвращаться на постоялый двор.
Никита один отправился к заставе, а Акинфка остался побродить по
Москве. Выйдя из Кремля, молодой кузнец пересек Красную площадь и вышел к
торговым рядам. У него глаза разбежались: "Ох, сколько добра напоказ
повыставлено!" В каждом ряду свой товар; лавки распахнуты - заходи, народ!
Вот развешаны сукна, в лубяных коробьях - холсты, нитки. На длинных шестах
подвешены кушаки, шапки, сапоги. А вот утварь церковная, парча и
позументы, бусы и канитель. В Шубном ряду выставлены расшитые шубы да
охабни. Тут и обшивка для сарафанов и боярских кафтанов. Ко всему
присматривался, приценивался Акинфка, все надо знать. Потолкавшись в
торговых рядах, он прошел в Кузнецкую слободу, к Неглинной речке. Многие
десятки бревенчатых кузниц тянулись в ряд, по улице разносился веселый
перезвон наковален. У кузниц валялось ободье, стояли рыдваны, - знать, для
починки приволокли. Черномазые кузнецы возились у кузниц. Все было такое
знакомое и близкое для Акинфия. У одной из кузниц стояла толпа
преображенцев.
К столбу привязаны два добрых скакуна, и кузнецы ладили коням подковы;
народ любопытствовал. Подошел и Акинфка, загляделся на Преображенские
мундиры, потом заметил работу кузнеца и не утерпел:
- Разве то работенка? Коня нешто так надо ковать? И то, разве ж это
подкова?
Упругим шагом он подошел к мастеру и вырвал из его рук подкову. Кузнец
осерчал:
- Ты кто и по какому делу? Шатучий! Гей, солдаты!
Преображенцы обступили Акинфку, тульский кузнец не растерялся,
повернулся к ним лицом, держа в руках неуклюжую подкову:
- Гляди, братцы, вот работенка!
Он понатужился, развел широкие плечи, и на глазах солдат подкова
хрястнула и развалилась пополам. Преображенцы ахнули:
- Вот так медвежатник!
Акинфка раздвинул народ и прошел в кузню; в ней пылало разом три горна.
Перемазанные в саже, в рваных рубахах и в прожженных кожаных передниках,
кузнецы потели в натужной работе. К Акинфке подошел угрюмый бородач с
косматыми бровями. Они, как густой мох, свисали с надбровниц; черные
глазки сверкали злобно, как у зверя. Он люто глянул на туляка:
- Откуда чертяка подкинул? Кто такой?
В кузню протискались Преображенцы: любо посмотреть на такого богатыря.
Впереди всех выставил широкую грудь ладно сложенный преображенец. Он
поощрительно улыбался Акинфке.
Туляк скинул кафтан, засучил рукава и подошел к наковальне:
- Давай ручник... Опосля узнаешь, кто такой. Слышь, что ли?
Преображенцы зашумели.
Акинфка крикнул:
- Конь - жар-птица! Люб мне, дай-кось слажу ему наилучшую подкову.
Сносу не будет ей.
Хозяин кузни побагровел - по его лицу отсветом заметалось пламя горнов.
Статный преображенец весело блеснул живыми глазами и поддержал Акинфку:
- Не перечь, хозяин. Давай, что требует парень, а не то кузню по
бревнышку раскатаем.
Бородач недружелюбно поглядел на туляка:
- Железо спортит...
Преображенец шевельнул пушистыми усами, голубые глаза его смеялись:
- Ежели спортит - мы ему морду намоем...
Солдаты дружно захохотали. Акинфке подали кусок железной пластины и
ручник. К наковальне подошел молотобоец. Туляк сунул в раскаленный горн
пластину. Преображенцы с нетерпением выжидали. Бойкий с голубыми глазами,
поощряя, подмаргивал Акинфке: "Не сдай, друг!"
Молодой кузнец выхватил клещами из горна добела накаленную пластину и
бросил ее на наковальню. Веселый перезвон раздался в кузнице. У
преображенцев повеселели лица: поняли они, что кует опытный кузнец. Со
всей кузницы сбежались мастера: "Какой дьявол там тешится?"
Акинфка быстро сковал подковы; от бадейки, где они стыли, шел парок.
Туляк вышел из кузни, живо и легко, как играя, подковал резвого коня. И
скакун, чувствуя сильную руку, поддался - проржал покорно и тихо.
- Вот оно как надо! - Акинфка снегом умыл руки, забежал в кузню, надел
кафтан.
- Молодчага! - закричали Преображенцы. - Идем с нами до царева кружала.
- Пошто не выпить, - откликнулся Акинфка. - Я всегда готов, братцы.
Тут к туляку тяжелой походкой подошел хозяин; он глянул медвежьими
мохнатыми глазками, буркнул:
- Кузнец добрый. Как звать-то?
Акинфка шагнул к горнам; там стоял толстый железный прут, - им ворошили
уголь в горне, шуровали в печке. Туляк хватился за него и мигом погнул.
- Вот те на памятку: первый, чтобы помнил, что ковать коней надо добро.
- Акинфка связал железный узелок; хозяин изумленно раскрыл рот. У
пучеглазого преображенца озорно заблестели глаза.
- Дабы лаской прохожих людей привечал - вот те второй узелок. - Не
натужась, Акинфка ловко перекрутил железо.
- Ух ты! - Лицо хозяина кривилось непривычной улыбкой. Кузнец не дал
опомниться:
- А вот те третий, - завязал он еще один железный узелок, - чтобы
помнил. Ковал у тебя тульский кузнец Акинфий Никитов Антуфьев. Вот оно
что! Да закрой хлебало, не то ворона влетит...
Туляк бросил узловатый жезл к наковальне и крикнул:
- Айда, ребята, в кружало царское! Всех за свой кошт угощаю...
Преображенцы шумной ватагой повалили за Акинфкой. Пучеглазый подошел к
Акинфке, схватил его за руки. Глянув друг другу в глаза, оба дружно
обнялись и расцеловались.
- Ну, брат, спасибо за коня. Случись, не забуду твоей услуги.
- Видать, коней крепко любишь? - полюбопытствовал Акинфка.
- Люблю, - сознался Преображенец, легко взлетел на коня и махнул
треуголкой. - Прощай, друг!
Он поскакал по дороге к заставе.
К Акинфке прижался плечом детина в косую сажень, усы, как у запечного
таракана; солдат повел ими и, горячо дыша, спросил:
- А знаешь, кто это был?
- Известно кто, - уверенно откликнулся Акинфка. - Преображенец.
- Да то не все. - Солдат прокашлялся. - То был царский денщик. Чуешь?
Сашка Меншиков.
- Ну! - Теперь и Акинфка разинул рот. - Эх, тетеря ты! Што ж ты мне
ране не сказал? Нужный человек он мне!.. Ну да ничо, еще свидимся. Веди в
кружало!
Акинфка с преображенцами повернул к царевым кабакам.
На Балчуге, в царевом кабаке, шумно, сумеречно. Сам кабак на острог
похож: просторная закопченная изба огорожена дубовым тыном. К избе
прилажена клеть с приклетом, под ними погреб. На дворе у дубовой колоды
цепь с ошейниками: на нее сажали буйных питухов, пока не очухаются от
блаженного морока. В кабаке на почерневшей стене висел сальный светец, от
людского дыхания колыхалось пламя. Справа в углу - широкая печь с черным
зевом, у печки стоят рогачи; над челом сушатся прокисшие портянки. На
полке расставлена питейная посуда: ендова, осьмуха, полуосьмуха, для
мелкой продажи - крюки и мелкие чарки, повешенные по краям ендовы. За
прилавком - целовальник.
Ватага преображенцев ввалилась в кабак. В тесноте пьяно галдели
посадские людишки, нищеброды, мастеровые, а то просто бродяги. Завидев
Преображенские кафтаны, в кружале притихли. Усатый преображенец стукнул
кулаком - дрогнул дубовый стол.
- Водки!
Целовальник молча переглянулся с подручным; тот наклонился под стойку и
выволок прохладный бочоночек. Кабатчик стал цедить в ендову чистую водку.
Питухи завистливо вздыхали. Еще бы! Ведали они, что вор и скареда
целовальник отпускает им водку, разбавленную водой, а то известью и, что
еще хуже, может приправленную сандалом...
Акинфка скинул кафтан, одернул