Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
ль".
Эвклид* не всегда был прав. Он исходил из параллельности во всем, от
начала до конца. Но возможен и неэвклидов путь, когда параллельные прямые
встречаются, далеко, но встречаются, -- в точке, которая отодвигается, по
мере того как приближаешься к ней. Это называется иллюзия конвергенции,
мираж, в котором сливаются две параллельные прямые.
И все-таки я знаю, что такое возможно в действительности. Иногда
получается идти вместе, и одна реальность выплескивается в другую. Возникает
своего рода мягкое переплетение двух миров. Не строгое пересечение нитей в
ткацких машинах, как это происходит в мире точности и порядка -- нет. Здесь
не услышать стука челнока. Оно... просто... просто дышит. И это тихое
дыхание двух переплетенных миров можно услышать и даже ощутить. Только
дыхание.
И я медленно наползаю на эту реальность, обтекаю ее, просачиваюсь под
нее, сквозь нее, сворачиваюсь рядом -- но с силой, с энергией, и всегда,
всегда я отдаю ей себя. Она это чувствует и приближается навстречу со своей
собственной энергией и в свою очередь отдает себя -- мне.
Где-то глубоко внутри дышащей материи звучит музыка, и начинает
закручиваться долгая спираль странного танца -- танца со своим собственным
ритмом, и первобытный человек с всклокоченными волосами и копьем в руке
подчиняется этому ритму. Медленно-медленно сворачивается и разворачивается в
темпе адажио -- всегда адажио. Первобытный человек устремляется... из
измерения "Зет" -- в нее".
К вечеру этого дня -- ее шестьдесят седьмого дня рождения, -- дождь
прекратился. Франческа положила коричневый конверт на дно ящика старого
секретера. После смерти Ричарда она решила, что будет хранить конверт в
сейфе банка, и только раз в году на эти несколько дней она приносила его
домой.
Затем наступил черед орехового сундучка -- захлопнута крышка, и
сундучок вернулся на свое место в платяном шкафу ее спальни.
Днем она ездила к Розовому мосту. Теперь же можно выйти на крыльцо. Она
вытерла полотенцем качели и села. Доски очень холодные, но она посидит всего
несколько минут, как и всегда.
Она поднялась, подошла к воротам и постояла немножко. Последнее, что
осталось сделать -- выйти на дорожку. Спустя двадцать два года она все еще
видела его, -- как он выходит из кабины грузовика в тот жаркий день, потому
что ему надо было узнать, куда ехать дальше. И еще она видела, как
подпрыгивает на ухабах сельской дороги грузовик Гарри, останавливается, на
подножке появляется Роберт Кинкейд -- и оборачивается назад.
Письмо Франчески
Фратеска Джонсон умерла в январе восемъдесят девятого года. К тому
времени ей было шестьдесять девять лет. Роберту Кинкейду в этом году
исполнилось бы семьдесят шесть. Причина смерти была обозначена в
свидетельстве как "естественная". -- Она просто умерла, -- сказал Майклу и
Кэролин осматривавший ее врач. -- Хотя вообще-то мы в некотором недоумении.
Дело в том, что нет явной причины ее смерти. Сосед нашел ее -- она упала на
кухонный стол.
В письме к своему адвокату от тысяча девятьсот восемьдесят второго года
Франческа просила,чтобы тело ее предали огню, а пепел развеяли у Розового
моста. Кремация была делом необычным для округа Мэдисон, а все необычное
наводило здесь людей на подозрения в левом образе мыслей. Поэтому ее
последняя воля вызвала немало толков в городских кафе, на заправочной
станции "Тексако", а также в магазине скобяных товаров. Место захоронения ее
праха было решено не обнародовать.
После отпевания Майкл и Кэролин поехали к Розовому мосту и выполнили
последнее распоряжение Франчески. Хотя мост находился недалеко от их дома,
он ничем не заслужил, насколько они помнили, особого внимания со стороны их
семьи. Вот почему Майкл и Кэролин снова и снова задавали себе вопрос, как
получилось, что их в высшей степени здравомыслящая мать повела себя столь
загадочным образом и не захотела, чтобы ее похоронили, как это принято,
рядом с их отцом на кладбище.
За похоронами последовал долгий и болезненный процесс разборки вещей в
доме, а когда они побывали у адвоката, им было разрешено забрать то, что
хранилось у их матери в сейфе банка.
Они разделили все бумаги пополам и начали их просматривать. Коричневый
конверт достался Кэролин, он лежал третий по счету в пачке. Она открыла его
и в некотором замешательстве вынула содержимое. Первым ей попалось письмо
Роберта Кинкейда, написанное в шестьдесят пятом году, и она начала читать
его. Затем она прочла письмо семьдесят восьмого года, а после -- послание от
юридической фирмы из Сиэтла и наконец вырезки из журнала "Нейшнл
Джиографик".
-- Майкл.
Он уловил нотки волнения и растерянности в голосе сестры и поднял
глаза.
-- Что такое?
В глазах Кэролин стояли слезы, и голос ее задрожал, когда она сказала:
-- Мама любила человека по имени Роберт Кинкейд. Он был фотограф.
Помнишь тот случай, когда мы все должны были прочитать в "Нейшнл Джиографик"
рассказ о крытых мостах? И вспомни еще, ребята рассказывали, как странного
вида тип бродил здесь с фотоаппаратами через плечо? Это был он.
Майкл расстегнул воротничок рубашки и снял галстук.
-- Повтори, пожалуйста, помедленней. Я не совсем уверен, что правильно
понял тебя.
Кэролин протянула ему письмо, и Майкл начал читать. Закончив, он
поднялся наверх в спальню Франчески. Ему прежде никогда не приходилось
видеть ореховый сундучок. Теперь он вытащил его и открыл крышку, после чего
отнес сундучок на кухню.
-- Кэролин, здесь его фотоаппараты.
В углу сундучка они увидели запечатанный конверт с надписью "Кэролин
или Майклу", сделанной рукой Франчески, а между фотоаппаратами лежали три
толстых тетради в кожаных переплетах.
-- Знаешь, боюсь, я не в состоянии читать ее письмо, -- сказал Майкл.
-- Прочти вслух ты, если можешь.
Кэролин распечатала конверт и приступила к чтению.
"Седьмое января тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.
Дорогие Кэролин и Майкл!
Хотя в данный момент я чувствую себя прекрасно, но, думаю, пришло время
привести, как говорится, все дела в порядок. Существует одна очень, очень
важная вещь, о которой вы должны узнать. Вот почему я пишу вам это письмо.
Когда вы просмотрите все бумаги из моего сейфа в банке и найдете
большой коричневый конверт со штемпелем шестьдесят пятого года, адресованный
мне, я уверена, вы в конце концов дойдете и до этого письма. Если можете,
сядьте, пожалуйста, за старый кухонный стол и читайте письмо там. Вы скоро
поймете, почему я прошу вас об этом.
Поймете ли вы, дети, то, что я собираюсь сейчас объяснить вам. Мне
очень трудно, но я должна это сделать. Просто есть нечто слишком великое и
слишком прекрасное, чтобы с моей смертью оно ушло навсегда. И если вы хотите
узнать о своей матери все хорошее и плохое, то соберитесь с силами и
прочтите это письмо.
Как вы уже, наверно, поняли, его звали Роберт Кинкейд. Второе его имя
начиналось на "Л", но я никогда не интересовалась, что за ним. Он был
фотограф, и в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году приехал сюда снимать
крытые мосты.
Помните, как взволновался весь наш город, когда статья и фотографии
появились в "Нейшнл Джиографик"? Возможно, вы также помните, что как раз
тогда я начала выписывать этот журнал. Теперь вы знаете причину моего
внезапного интереса к этому изданию. Между прочим, я была с Робертом (несла
один из его рюкзаков с аппаратурой), когда он снимал Кедровый мост.
Понимаете, я любила вышего отца, любила спокойной, ровной любовью. Я
знала это тогда, знаю и сейчас. Он был порядочный человек, и он дал мне вас
двоих -- мое самое драгоценное в жизни сокровище. Не забывайте об этом. - Но
Роберт Кинкейд был чем-то совершенно особенным. Я никогда не встречала, не
слышала, не читала о таких людях, как он. Я не в силах сделать так, чтобы вы
поняли, что он за человек -- это попросту невозможно. Во-первых, потому что
вы -- другие. А во-вторых, потому что нужно быть рядом с ним, видеть, как
Роберт двигается, слышать его слова и то, как он их произносит, когда
говорит о том, что его путь ведет в тупик эволюционного развития. Наверно,
мои тетради и вырезки из журналов помогут вам немного разобраться в нем, но
этого, конечно, все равно будет недостаточно.
В каком-то смысле Роберт был чужим на этой планете. Мне он всегда
казался пришельцем, который прибыл в наш мир на хвосте кометы с дальней
звезды, чьи обитатели похожи на леопардов. Он двигался, как леопард, его
тело было телом леопарда. Он соединял в себе огромную силу с теплотой и
мягкостью. А еще в нем было какое-то неясное ощущение трагичности. Роберт
чувствовал, что становится ненужным в мире компьютеров, роботов и
упорядоченной системы существования. Он воспринимал себя "как одним из
последних оставшихся на земле ковбоев" (это его собственное выражение) и
называл себя старомодным.
Впервые я увидела его, когда он остановился около нашего дома, чтобы
спросить дорогу к Розовому мосту. Вы трое были тогда на ярмарке в Иллинойсе.
Поверьте, я не бросалась в разные стороны в поисках приключений. Подобные
вещи никогда меня не интересовали. Но уже через пять секунд общения с ним я
поняла, что хочу всегда находиться рядом с ним, -- правда, это было не так
сильно, по сравнению с тем, что испытала я потом, когда узнала его ближе.
И, пожалуйста, не думайте о нем, как об этаком Казанове, который в
поисках любовных авантюр забрался в деревенскую глубинку. Он совсем другой
человек. Честно говоря, Роберт был даже немного застенчив, и для продолжения
нашего знакомства моих усилий приложено не меньше, чем его. И даже гораздо
больше. Та записка, что прикреплена к браслету, написана мной. Я повесила ее
на Розовом мосту сразу после нашей первой встречи, чтобы он увидел ее утром.
Все эти годы она служила ему доказательством моего существования --
единственным, помимо фотографий. Она поддерживала в нем уверенность, что я
--не сон, что все действительно было на самом деле.
Я знаю, что для детей естественно воспринимать своих родителей своего
рода бесполыми существами. И все-таки я надеюсь, что вы не будете слишком
потрясены моим рассказом, и ваши воспоминания обо мне не будут омрачены моим
откровением.
В нашей старой кухне мы с Робертом провели много часов. Разговаривали и
танцевали при свечах. И--да-да -- занимались любовью там, и в спальне, а еще
на пастбище, прямо на траве. И везде, везде, где только нам приходило в
голову. Наша любовь была невероятной, по своей силе она переступала все
пределы возможного. Наше желание было неукротимым, мы не могли оторваться
друг от друга и все эти дни занимались любовью. Когда я думаю о нем, мне
всегда приходит в голову слово "могучий". Да, именно таким он был, когда мы
встретились.
Его силу я сравниваю со стрелой. Я становилась совершенно беспомощной,
когда Роберт овладевал мной. Не слабой -- зто слово не подходит к моим
ощущениям. Я просто была переполнена его абсолютной физической и
эмоциональной властью. Однажды, когда я прошептала ему об этом, он сказал:
"Я -- путь, и странник в пути, и все паруса на свете".
Позже я заглянула в словарь. У слов бывает несколько значений, и он
должен был помнить об этом. Можно представить себе свободную сильную птицу,
можно -- бродягу, а можно -- кого-то, кто чужд всем обычаям и
порядкам.[*] По-латыни слово "перегринус" означает "странник". Но
он был все вместе -- вечный странник в пути, человек, чья личность чужда
всем остальным людям и кто отвергает для себя общепринятые ценности, и
бродяга тоже. Есть в нем что-то и от сокола. Именно так лучше всего
представить, кто он такой.
Дети мои, трудно найти слова, чтобы объяснить вам мое состояние.
Поэтому я просто желаю вам, чтобы когда-нибудь вы пережили то, что
испытывала я. Хотя это вряд ли возможно. Конечно, в наши просвещенные
времена немодно говорить такие вещи, но тем не менее я глубоко убеждена, что
женщина не может обладать той особой силой, которая была у Роберта Кинкейда.
Поэтому ты, Майкл, сразу отпадаешь. Что касается Кэролш, то боюсь, что и ее
постигнет разочарование. Роберт Кшкейд был один на свете. Второго такого не
найти.
Если бы не ваш отец и не вы, я бы поехала с ним куда угодно, не
задумываясь ни на мгновение. Он ведь просил, умолял меня об этом. Но я не
могла, а он был слишком чутким, понимающим человеком, чтобы позволить себе
вмешаться в нашу жизнь.
И получился парадокс: ведь если бы не Роберт Кинкейд, я не уверена, что
осталась бы на ферме до конца моих дней. Но в эти четыре дня я прожила целую
жизнь. Благодаря ему я обрела Вселенную, он слепил из отдельных кусочков
целое -- меня. Я никогда не переставала думать о нем -- ни на секунду, даже
если в какие-то моменты не сознавала этого, и чувствовала его присутствие
постоянно. Роберт всегда был рядом со мной.
Но моя любовь к вам и вашему отцу никуда не исчезла. Поэтому, хотя в
отношении самой себя я, возможно, решила неверно, но, если принять во
внимание вас, мою семью, я знаю, что поступила правильно.
Но чтобы быть честной до конца, хочу сказать вам, с самого начала
Роберт понял все лучше меня. Думаю, я не могла осознать значение того, что с
нами произошло, и только со временем, постепенно я наконец поняла,
разобралась в своих чувствах. Если бы это случилось со мной в те минуты,
когда он находился рядом и просил меня уехать с ним, -- говорю вам, если бы
я тогда поняла то, что открылось мне позднее, я бы скорее всего уехала с
ним.
Роберт считал, что мир стал слишком рационален и люди перестали верить
в волшебство, -- а вроде бы должны. И я часто потом думала: не была ли и я
такой рациональной, когда принимала решение остаться.
Не сомневаюсь, что вы сочли мою просьбу в отношении похорон
неподобающей, вызванной, возможно, причудой выжившей из ума старухи. Но,
прочитав письмо от адвоката из Сиэтла и мои тетради, вы теперь понимаете,
чем она была вызвана. Я отдала моей семье жизнь. То, что осталось от меня,
пусть принадлежит Роберту Кинкейду.
Думаю, Ричард догадывался о чем-то. Иногда я задаю себе вопрос, а
возможно, он нашел коричневый конверт? Раньше я держала его в доме, в ящике
бюро. Когда ваш отец уже лежал в больнице в Де-Мойне, в один из последних
дней он сказал: "Франческа, я знаю, у тебя были свои мечты. Прости, что не
смог осуществить их". Это -- самый щемящий момент в моей жизни.
Не хочу, однако, чтобы вы чувствовали себя виноватыми или жалели меня.
Я пишу вам письмо вовсе не с этой целью. Мне просто хочется, чтобы вы, дети,
знали, как сильно я любила Роберта Кинкейда. И прожила с этим всю свою
жизнь, день за днем, год за годом -- и так же он.
Нам ниразу больше не пришлось разговаривать, но мы остались тесно
связаны друг с другом -- насколько это возможно на расстоянии. Я не могу
выразить свои чувства словами. Лучше всего сказал бы об этом Роберт. Мы
прекратили существование как отдельные личности, и вместе создали что-то
новое. Так оно и есть, это правда. Но, к сожалению, оно было обречено на
скитания.
Кэролин, помнишь, как мы однажды жутко поссорились из-за моего розового
платья? Ты увидела его и захотела надеть. И сказала, что раз я никогда его
не ношу, значит, оно мне не идет. Это -- то самое платье, в котором я была в
нашу первую с Робертом ночь любви. Никогда в жизни я не выглядела такой
красивой, как в тот вечер, и это платье -- маленькое, глупое воспоминание о
тех днях. Вот почему я никогда больше не надевала его и не позволила тебе
его носить.
Когда Роберт уехал, я через некоторое время поняла, как, в сущности,
мало знаю о нем --я имею в виду его детство, семью. Хотя, наверно, за эти
четыре коротких дня я узнала почти все, что действительно имело значение:
Роберт был единственным ребенком в семье, родители его умерли, в детстве он
жил в маленьком городке в Огайо.
Не уверена, учился ли Роберт в колледже, и даже не знаю, окончил ли он
школу. Ум его был блестящим в каком-то первобытном, неотшлифованном, я бы
сказала, таинственном смысле. Да, вот еще одна подробность. Во время войны
он был фотокорреспондентом и участвовал в боях частей морского десанта в
Тихом океане.
Когда-то давно, еще до меня, он женился, но потом развелся. Детей у них
не было. Его жена имела какое-то отношение к музыке, по-моему, он говорил,
что она исполняла народные песни. Его долгие отлучки, когда он уезжал в
экспедицию, оказались губительными для их брака. В разрыве он обвинял себя.
Другую семью Роберт, насколько я знаю, так и не создал. И я прошу вас,
дети мои, каким бы трудным для вас это поначалу ни показалось, пусть Роберт
станет для вас частью нашей семьи. Меня по крайней мере всегда окружали
близкие люди. А Роберт был один. Это несправедливо.
Я предпочла бы -- во всяком случае, мне так думается -- ради памяти
Ричарда и принимая во внимание людской обычай обсуждать чужую жизнь, чтобы
все, о чем вы узнали из моего письма, не выходило за пределы семьи Джонсон.
Но тем не менее оставляю это на ваше усмотрение.
Я в любом случае не стыжусь того, что произошло. Наоборот. Все эти годы
я безумно любила Роберта. Но найти его я попыталась только однажды. Это было
после того, как умер ваш отец. Попытка не удалась, я испугалась, что узнаю о
нем самое худшее, и бросила поиски. Я просто не в состоянии была взглянуть
правде в лицо. Так что вы можете, наверно, представить, что я почувствовала,
когда в тысяча девятьсот восемьдесят втором году получила посылку вместе с
письмом от адвокатской фирмы из Сиэтла.
Хочу еще раз сказать: я очень надеюсь, что вы поймете меня и не будете
слишком плохо обо мне думать. Если вы любите меня, то должны относиться с
уважением к моим поступкам.
Благодаря Роберту Китейду, я поняла, что такое быть женщиной. Возможно,
знают об этом немногие, но есть женщины, которые так и не испытали любовной
страсти.
Роберт был нежным, теплым и сильным. Он заслуживает вашего уважения, а
возможно, и любви. Мне бы хотелось, чтобы еы смогли дать ему и то, и другое.
Ведь в определенном смысле через меня он относился по-доброму и к вам.
Будьте счастливы, дети мои. Мама".
Долго стояла тишина в старой кухне. Потом Майкл глубоко вздохнул и
посмотрел в окно. Кэролин обвела взглядом стол, мойку, пол.
Она тихо заговорила. Ее голос был не громче шепота:
-- О Майкл, Майкл, представь себе, как прошли для них эти годы. Они так
отчаянно стремились друг к другу. Мама отказалась от него ради нас и папы. А
Роберт Кинкейд оставался далеко, потому что он уважал ее чувства -- к нам.
Майкл, мне невыносимо думать об этом. Как мы относимся к своим семьям -- так
небрежно, невнимательно, как будто семья -- это само собой разумеется. А
ведь из-за нас их любовь закончилась вот так.
Они были вместе четыре дня -- всего четыре! За всю жизнь. А мы
находились тогда на этой дурацкой ярмарке. Посмотри на маму. Я никогда ее
такой не видела. Какая она красивая -- и это не фотография сделала ее такой,
а он. Ты только взгляни, она здесь свободная и какая-то неистовая. Волосы
разметались по ветру, глаза блестят, лицо такое выразительное. Как
замечательно она здесь получилась!
-- Господи, Господи, -- единственные слова