Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
кие завистники-лентяи,
сами ни к чему не способные, только стать [активистами].) И пайщики закрыли
колбасную. В 1929-м Тимофей вступил в колхоз одним из первых, свел туда свою
добрую лошадь, и корову, и отдал весь инвентарь. Во всю мочь работая на
колхозном поле, еще выращивал двух племенных бычков для колхоза. Колхоз
разваливался, и многие бежали из него -- но у Тимофея было уже пятеро детей,
не стронешься. По злой памяти финотдела он вс„ считался зажиточным (еще и за
ветеринаруную помощь народу), уже и на колхозника несли и несли на него
непомерные налоги. Платить было нечем, потянули из дому тряпки; тр„х
последних овечек 11-летниий сын спроворился разик тихо угнать от описи,
другой раз забрали и их. Когда еще раз описывать имущество пришли, ничего
уже не было у бедной семьи, и бесстыдные финотдельщики описали фикусы в
кадках. Тимофей не выдержал -- и у них на глазах эти фикусы изрубил топором.
Это что ж он, значит, сделал: 1) уничтожил имущество, принадлежащее уже
государству, а не ему; 2) агитировал
против советской власти; 3) дискредитировал колхозный строй.
А как раз колхозный строй в деревне Кишкино трещал, никто уже работать не
хотел, не верил, ушла половина, и кого-то надо было примерно наказать.
Заядлый нэпман Тимофей Овчинников, пробравшийся в колхоз для его развала,
теперь и был раскулачен по решению председателя сельсовета Шоколова. Ш„л
1932 год, массовая ссылка кончилась, и жену с шестью детьми (один грудной)
не сослали, лишь выбросили на улицу, отняв дом. (На свои уже деньги они
через год добирались к отцу в Архангельск. Все в роду Овчинниковых жили до
80 лет, а Тимофей от такой жизни загнулся в 53.) *(1)
Даже и в 1935-м году, на Пасху, ходит по ободранной деревне пьяное
колхозное начальство -- и с [[единоличников]] требует денег на водку. А не
дашь -- "раскулачим! сошл„м!" И сошлют! Ты же -- единоличник. В том-то и
Великий Перелом.
А саму [[дорогу]], сам путь этот кр„стный, крестьянский -- уж этот
соцреалисты и вовсе не описывают. Погрузили, отправили -- и сказке конец, и
три зв„здочки после эпизода.
А грузили их: хорошо, если по т„плому времени в телеги, а то -- на сани,
в лютый мороз -- и с грудными детьми, и с малыми, и с отроками. Через село
Коченево (Новосибирской области) в феврале 1931-го, когда морозы
перемежались буранами, -- шли, и шли, и шли окруженные конвоем бесконечные
эти обозы, из снежной степи появляясь и в снежную степь уходя. И в избы
войти обогреться -- дозволялось им только с разрешения конвоя, на короткие
минуты, чтоб не держать обоза. (Эти конвойные войск ГПУ -- ведь живые же
ведь пенсионеры! ведь помнят, поди! А может -- и не помнят...) Все тянулись
они в нарымские болота -- и в ненасытимых этих болотах остались все. Но еще
раньше, в жестоком пути, околевали дети.
В том и был замысел, чтоб семя мужицкое погибло вместе со взрослыми. С
тех пор как Ирода не стало -- это только Передовое Учение могло нам
разъяснить: как уничтожать до младенцев. Гитлер уже был ученик, но ему
повезло: прославили его душегубки, а вот до наших нет никому интереса.
Знали мужики, что' их жд„т. И если счастье выпадало, что слали их
эшелонами через обжитые места, то своих детей малых, но уже умеющих
карабкаться, они на остановках спускали через окошечки: живите по людям!
побирайтесь! -- только б с нами не умирать.
(В Архангельске в голодные 1932-33 годы нищим детям спецпереселенцев не
давали бесплатных школьных завтраков и ордеров на одежду, как другим
нуждающимся.)
В том эшелоне с Дона, где баб везли отдельно от казаков, взятых на
"собрании", одна баба в пути родила. А давали им стакан воды в день и не
всякий день по 300 граммов хлеба. Фельдшера? -- не спрашивай. Не стало у
матери молока, и умер в пути реб„нок. Где ж хоронить? Два конвоира сели в их
вагон на один прол„т, на ходу открыли дверь -- и выбросили трупик.
(Этот эшелон пригнали на великую магнитогорскую стройку. И мужей туда же
привезли, копайте землянки! Начиная с Магнитогорска наши барды уже
позаботились, [отразили].)
Семью Твардовских везли на подводах только до Елани и, к счастью уже был
апрель. Там грузили их в товарные вагоны, и вагоны запирали на замок, а
в„дер для оправки или дырок в полу -- не было. И рискуя наказанием или даже
сроком за попытку побега, Константин Трифонович на ходу поезда, когда
шумней, кухонным ножом прорезал дырку в полу. Корм„жка была такая: раз в три
дня на узловых станциях приносили в ведрах суп. Правда, везли их (до станции
Ляля, Северный Урал) всего дней десять. А там -- еще зима, встречали эшелон
на сотнях саней и по речному льду -- в лес. Стоял барак для сплавщиков на 20
человек, привезли больше полтысячи, к вечеру. Ходил по снегу комендант
пермяк Сорокин, комсомолец, и показывал колышки вбивать: вот тут будет
улица, вот тут дома. Так основан был поселок Парча.
В эту жестокость трудно верится: чтобы зимним вечером в тайге сказали:
вот здесь! Да разве [[люди]] так могут? А ведь везут -- дн„м, вот и привозят
к вечеру. Сотни-сотни тысяч именно так завозили и покидали, со стариками,
женщинами и детьми. А на Кольском полуострове (Аппатиты) всю полярную т„мную
зиму жили в простых палатках под снегом. Впрочем, настолько ли уж
милосердней, если приволжских немцев эшелонами привозят летом (1931-го года,
31-го, а не 41-го, не ошибитесь!) в безводные места карагандинской степи --
и там велят копать и строиться, а воду выдают рационом? Да и там же наступит
зима тоже. (К весне 1932-го дети и старики вымерли -- дизентерия,
дистрофия.) -- В самой Караганде, как и в Магнитогорске, строили долгие
низкие землянки-общежития, похожие на склады для овощей. На Беломорканале
селили приехавших в опустевших лагерных бараках. А на Волгоканал -- да за
Химки сразу, их привозили еще [[до]] лагеря, тотчас после конца
гидрографической разведки, сбрасывали на землю и велели землю кайлить и
тачки катать (в газетах писали: "на канал привезены машины"). Хлеба не было;
свои землянки рыть -- в свободное время. (Там теперь катера прогулочные
возят москвичей. Кости -- на дне, кости в земле, кости -- в бетоне.)
При подходе Чумы, в 1929 г., в Архангельске закрыли все церкви: их и
вообще-то назначено было закрывать, а тут подкатила всамделишная нужда
размещать "раскулаченных". Большие потоки ссылаемых мужиков текли через
Архангельск, и на время стал весь город как одна большая пересылка. В церкви
настроили многоэтажных нар, только топить было нечем. На станции
разгружались и разгружались телячьи эшелоны, и под лай собак шли угрюмые
лапотники на свои церковные нары. (Мальчику Ш. запомнилось, как один мужик
ш„л под упряжной дугой на шее: впопыхах высылки не сообразил, что' ему всего
нужнее. А кто-то н„с граммофон с трубою. Кинооператоры, вам работа!..) В
церкви Введения восьмиэтажные нары, не скрепл„нные со стенами, рухнули
ночью, и много было подавлено семей. На крики стянулись к церкви войска.
Так они жили чумной зимою. Не мылись. Гноились тела. Развился сыпняк.
М„рли. Но архангелогородцам был строгий приказ: [спецпереселенцам] (так
назывались сосланные мужики) не помогать!! Бродили умирающие хлеборобы по
городу, но нельзя было ни единого в дом принять, накормить или за ворота
вынести чаю: за то хватала местных жителей милиция и отбирала паспорта.
Ид„т-бред„т голодный по улице, споткнулся, упал -- и м„ртв. Но и таких
нельзя было подбирать (еще ходили агенты и следили, кто выказал
добросердечие). В это самое время пригородных огородников и животноводов
тоже высылали [[целыми деревнями]] под гребло (опять: кто ж там кого
эксплоатировал?), и жители Архангельска сами тряслись, чтоб не сослали и их.
Даже остановиться, наклониться над трупом боялись. (Один лежал близко от
ГПУ, не подбирали.)
Хоронили их в порядке [организованном], коммунальная служба. Без гробов,
конечно, в общих ямах, рядом со старинным городским кладбищем по Вологодской
улице -- уже в открытом поле. И памятных знаков не ставили.
И вс„ это было для хлебоделов -- только пересылка. Еще был большой их
лагерь за селом Талаги, и некоторых брали на лесопогрузочные работы. Но
исхитрился кто-то написать на бревне письмо заграницу (вот так и обучай
крестьян грамоте!) -- и сняли их с той работы. Их путь лежал дальше -- на
Онегу, на Пинегу и вверх по Двине.
Мы шутили в лагере: "дальше солнца не сошлют". Однако, тех мужиков слали
дальше, где еще долго не будет того крова, под которым засветить лучину.
От всех предыдущих и всех последующих советских ссылок мужицкая
отличалась тем, что их ссылали ни в какой населенный пункт, ни в какое
обжитое место -- а к зверям, в дичь, в первобытное состояние. Нет, хуже: и в
первобытном состоянии наши предки выбирали пос„лки хотя бы близ воды.
Сколько жив„т человечество -- еще никто не строился иначе. Но для
[спецпос„лков] чекисты выбирали места (а сами мужики не имели права
выбирать!) на каменистых косогорах (над р. Пинегой на высоте 100 метров, где
нельзя докопаться до воды и ничего не вырастет на земле.) В тр„х-четыр„х
километрах бывала удобная пойма -- но нет, по инструкциям не положено близ
не„ селить! Оказывались сенокосы в десятках километров от пос„лка, и сено
привозили на лодках... Иногда прямо [[запрещали сеять хлеб]]. (Направление
хозяйства тоже определяли чекисты!) Нам, горожанам, еще одно непонятно: что
значит исконная жизнь со скотиной, без скотины не бывает жизни у крестьянина
-- и вот на много лет обречены они не слышать ни ржанья, ни мычанья, ни
блеяния; ни седлать, ни доить, ни кормить.
На реке же Чулым в Сибири спецпос„лок кубанских казаков обтянули колючей
проволокой и поставили вышки, как в лагере.
Кажется вс„ было сделано, чтобы ненавистные эти трудяги вымирали
поскорей, освободили бы нашу страну и от себя и от хлеба. И действительно,
много таких спецпос„лков вымерло полностью. И теперь на их местах
какие-нибудь случайные перехожие люди постепенно дожигают бараки, а ногами
отшвыривают черепа.
Никакой Чингисхан не уничтожил столько мужика, сколько славные наши
Органы, ведомые Партией.
Вот -- Васюганская трагедия. В 1930-м году 10 тысяч семей (значит, 60-70
тысяч человек, по тогдашним семьям) прошли через Томск, и дальше погнали их
зимою пеших: сперва вниз по Томи, потом по Оби, потом вверх по Васюгану --
вс„ еще зимником. (Жителей попутных с„л выгоняли потом подбирать трупы
взрослых и детей.) В верховьях Васюгана и Тары их покинули на релках
(тв„рдых возвышениях средь болот). [Им не оставили ни продуктов, ни орудий
труда.] Развезло, и дорог ко внешнему миру не стало, только две гати: одна
-- на Тобольск, одна -- к Оби. На обеих гатях стали пулеметные заставы и не
выпускали никого из душегубки. Начался мор. Выходили в отчаянии к заставам,
молили -- тут их расстреливали. Опозднясь, по вскрытию рек, из томского
Интегралсоюза (промыслово-потребительской кооперации) послали им баржи с
мукой и солью, но и те не смогли подняться по Васюгану. (В„л этот груз
уполномоченный Интегралсоюза Станиславов, от него и известно.)
Вымерли -- все.
Говорят, было вс„-таки расследование по этому делу и даже будто одного
человека расстреляли. Сам я не очень этому верю. Но если и так -- приемлемая
пропорция! знакомая пропорция гражданской войны: за одного нашего -- тысячу
ваших! За 60 тысяч ваших -- одного нашего!
А без этого не построишь Нового Общества.
И вс„-таки -- сосланные жили! По их условиям поверить в это нельзя, а --
жили.
В поселке Парча день начинали палками десятники, коми-зыряне. Всю жизнь
эти мужики начинали день сами, теперь их палками гнали на лесозаготовку и
лесосплав. Месяцами не давая обсушиваться, уменьшая мучную норму, с них
требовали выработку, а потом, вечерами, можно было и строиться. Вся одежда
износилась на них, и мешки надевали как юбки и перешивали на штаны.
Да если б сплошь они помирали, так не было бы многих сегодняшних городов,
хоть и той Игарки. Игарку-то с 29-го строил и построил -- кто? Неужто
СевПолярЛесТрест? А не раскулаченные ли мужики? При пятидесяти градусах жили
в палатках -- но уже в 30-м году дали первый лесной экспорт.
В своих [спец]пос„лках жили раскулаченные как зэки в режимных лагпунктах.
Хоть и не было круговой зоны, но обычно пребывал в поселке один стрелок, и
был он хозяин всех запретов и разрешений, и право имел единолично
безоговорочно застреливать всякого непокорного.
Гражданский разряд, в который входили спецпос„лки, их кровная близость к
Архипелагу легко проясняется законом сообщающихся сосудов: когда на Воркуте
ощущался недостаток рабочей силы, то перебрасывали (не пересуживали! не
переименовывали!) спецпереселенцев из их поселков -- в лагерные зоны. И
преспокойненько жили они в зонах, ходили работать в зоны же, ели лагерную
баланду, только [платили] за не„ (и за охрану и за барак) из своей зарплаты.
И никто ничему не удивлялся.
И из пос„лка в пос„лок, разрываемые с семьею, пересылались спецмужики как
зэки с лагпункта на лагпункт.
В странных иногда шатаниях нашего законодательства, 3 июля 1931 года ЦИК
СССР издал постановление, разрешавшее восстанавливать раскулаченных в правах
через 5 лет, "если они занимались (это в режимном поселке!)
общественно-полезным трудом и проявили лояльность по отношению к советской
власти" (ну, помогали стрелку, коменданту или оперу). Однако написано это
было вздорно, под минутным веянием. Да и кончались те 5 лет как раз в годы
когда стал Архипелаг каменеть.
Шли вс„ годы такие, что нельзя было ослабить режима: то после убийства
Кирова; то 37-й -- 38-й; то с 39-го началась война в Европе; то с 41-го у
нас. Так над„жней было другое: с 37-го стали многих вс„ тех же злосчастных
"кулаков" и сыновей их дергать из спецпоселков, клепать им 58-ю и совать в
лагеря.
Правда, во время войны, когда уж не хватало на фронте буйной русской
силушки, прибегли к кулакам: должна ж была их русская совесть выше стоять,
чем кулацкая! Там и здесь предлагали им из режимных спецпоселков и из
лагерей идти на фронт, защищать святое отечество.
И -- шли...
Однако, не всегда. Н. Х-ву, сыну "кулацкому", чью биографию в ранней
части я использовал для Тюрина, а в поздней выложить не решился, -- было в
лагере предложено то, в чем отказывали троцкистам и коммунистам, как они ни
рвались: идти защищать отечество. Х-в нисколько не колебался, он сразу
вылепил лагерному УРЧу: "Ваше отечество -- вы и защищайте, говноеды![ А у
пролетариата нет отечества!!]"
Как будто точно было по Марксу, и действительно всякий лагерник еще
бедней, ниже и бесправней пролетария, -- а вот лагколлегия ничего этого не
усвоила и приговорила Х-ва к расстрелу. Недели две посидел он [под вышкой] и
о помиловании не подавал, так был на них зол. Но сами принесли ему замену на
вторую десятку.
Иногда случалось, что отвозили раскулаченных в тундру или тайгу,
выпускали -- и забывали там: ведь отвозили их на смерть, зачем учитывать? Не
оставляли им и стрелка -- по глухости и дальности. И от мудрого руководства
наконец отпущенное -- без коня и без плуга, без рыбной снасти, без ружья,
это трудолюбивое упорное племя, с немногими, может быть, топорами и
лопатами, начинало безнад„жную борьбу за жизнь в условиях чуть полегче, чем
в Каменный век. И наперекор экономическим законам социализма пос„лки эти
вдруг не только выживали, но крепли и богатели!
В таком поселке, где-то на Оби, и не рядом, значит, с судоходством, а на
боковом оттоке, вырос Буров, мальчиком туда попав. Он рассказывает, что
как-то уже перед войной ш„л мимо катер, заметил их и пристал. А в катере
оказалось районное начальство. Допросило -- откуда, кто такие, с какого
времени. Изумилось Начальство их богатству и доброденствию, какого не знали
в сво„м колхозном краю. Уехали. А через несколько дней приехали
уполномоченные со стрелками НКВД и опять, как в год Чумы, велели им в час
вс„ нажитое покинуть, весь теплый поселок -- и наголе, с узелками, отправили
дальше в тундру.
Не довольно ли этого рассказа одного, чтобы понять и суть "кулаков" и
суть "раскулачивания"?
Что ж можно было сделать с этим народом, если б дать ему вольно жить,
свободно развиваться!!!
Староверы! -- вечно гонимые, вечные ссыльные, -- вот кто на три столетия
раньше разгадал заклятую суть Начальства! В 1950 году летел самол„т над
просторами Подкаменной Тунгуски. А после войны летная школа сильно
усовершенствовалась, и доглядел старательный летчик, чего 20 лет до него не
видели: обиталище какое-то неизвестное в тайге. Зас„к. Доложил. Глухо было,
далеко, но для МВД невозможного нет, и через полгода добрались туда.
Оказалось, это -- яруевские старообрядцы. Когда началась великая желанная
Чума, то бишь коллективизация, они от этого добра ушли глубоко в тайгу, всей
деревней. И жили, не высовываясь, лишь старосту одного отпускали в Яруево за
солью, рыболовной и охотничьей металлической снастью да железками к
инструменту, остальное делали сами вс„, а вместо денег, должно быть,
снаряжался староста шкурками. Управясь с делами, он, как следимый
преступник, изникал с базара оглядчиво. И так выиграли яруевские староверы
20 лет жизни! -- двадцать лет свободной человеческой жизни между зверей
вместо двадцати лет колхозного уныния. Все они были в домотканной одежде, в
самодельных броднях, и выделялись могутностью.
Так вот этих гнусных дезертиров с колхозного фронта всех теперь
арестовали и влепили им статью... ну, как бы вы думали, какую?.. Связь с
мировой буржуазией? Вредительство? Нет, 58-10, антисоветскую [агитацию]
(!?!?) и 58-11, организацию. (Многие из них попали потом в джезказганскую
группу Степлага, откуда и известно.)
А в 1946 году еще других староверов, из какого-то забытого глухого
монастыря выбитых штурмом нашими доблестными войсками (уже с минометами, уже
с опытом Отечественной войны), сплавляли на плотах по Енисею. Неукротимые
пленники -- те же при Сталине, что и при Петре! -- прыгали с плотов в
енисейскую воду, и автоматчики наши достреливали их там.
Воины Советской армии! -- неустанно крепите боевую подготовку!
Нет, не перем„рла обреч„нная порода! И в ссылке опять-таки рождались у
них дети -- и так же наследственно прикреплялись к тому же спецпос„лку.
("Сын за отца не отвечает", помните?) Выходила сторонняя девушка замуж за
спецпереселенца -- и включалась в то же крепостное сословие, лишалась
гражданских прав. Женился ли мужчина на такой -- и становился ссыльным сам.
Приезжала ли дочь к отцу -- вписывали и е„ в спецпереселенцы, исправляли
ошибку, что не попала раньше. Этими всеми добавками пополнялась убыль
пересаженных в лагеря.
Очень на виду были спецпереселенцы в Караганде и вокруг. Много их там
было. Как предки их к уральским и алтайским заводам, так они -- к шахтам
карагандинским были прикреплены [навечно]. Мог не стесняться шахтовладелец,
сколько их заставлять работать и сколько им платить. Говорят, сильно
завидовали они заключ„нным сельско-хозяйственных лагпунктов.
До 50-х годов, а где и до смерти Сталина, не было у спецпереселенцев
паспортов. Лишь с войны стали применять к игарским полярный коэффициент
зарплаты.
Но вот -- переживш