Григорий Свирский.
    Три произведения


   © Copyright Григорий Свирский
   WWW: http://members.rogers.com/gsvirsky/




   -- - 1. АНДРЕЙКА
   -- - 2. OCTPOBA
   -- - 3. БАШКИРСКИЙ МЕД


   АНДРЕЙКА
   (на Луну без скафандра)

   киноповесть


   1. НА ЛУНЕ ЖИЗНИ НЕТ. ТОЛЬКО ПОЛИЦИЯ
   Когда  в Торонтский  международный  аэропорт опускаются один  за другим
пять-шесть самолетов "Джамбо", прилетевшему  кажется, что он попал в  Китай,
где миллиард жителей, а не в Канаду. Толпа несет, тискает, вертит...
   Мальчик  лет 14--  15  крутит  головой  во  все  стороны,  завороженный
маскарадной  пестротой нескончаемого  потока  пассажиров.  Мужчины  в  белых
кальсонах  и  клетчатых юбках, женщины в солдатской униформе  и почти голые.
Его больно  толкнул индус  в красной  чалме,  уронив  на  бегу:  "Сорри!" Он
налетел на  кого-то,  услышал: "Сорри!"  Толкучка  была  для него привычной,
вокзальной, лишь сопровождалось все это необычной музыкальной  гаммой, то на
басах, то в верхах: "Сорри! Сорри! Сорри! Сорри!.."
   Его  обтекает со  всех  сторон  шумная семья  итальянцев  в  курточках,
казалось, из одних сверкающих  "молний". Как  только итальянцы посыпались из
дверей  багажного  отделения,   зал  ожидания   восторженно  взвыл.  Поцелуи
по-южному шумны.
   -- Андрей! -- Откуда-то прозвучал неуверенный голос: -- Андре-эй!
   Андрейка оглянулся с любопытством. Мои? Где застряли?
   Толпа выносит Андрейку из багажной.
   Его  отец  и мачеха Людмила (отец звал ее Люси)  уже здесь. Андрейка  с
трудом пробился к ним. Посмотрел вопросительно на отца -- лицо у отца мятое,
как его новый твидовый костюм. И  -- жалкое, мокрое.  Что-то стряслось? Отец
переступал с ноги на ногу, чего-то он очень боялся, вроде они и в самом деле
по  ошибке  прилетели  не туда, куда  хотели.  У  Люси от  жары  поплыли  ее
наклеенные ресницы, но выпуклые птичьи глаза все равно торжествовали.
   Она дернула  отца за руку раз-другой. Отец произнес: -- Сын,  ты всегда
хотел быть независимым... -- И вдруг  скис. Добавил только: -- Такие пироги,
сын. -- Он явно чего-то страшился...
   Нагруженная  чемоданами толпа  выплыла из  аэропорта  в город. Кончился
вдруг  Китай. Еще минута, и они  остались одни. Люси  уж  так сильно дернула
отца за руку,  что тот  пошатнулся.  Затем  выступил  вперед и не сказал  --
прохрипел сдавленным, чужим голосом:
   -- Сын! Я сделал для тебя все, что мог, доставил в свободную страну. --
Он показал  сыну на один  из чемоданов, стоявших на полу, затем протянул ему
сто  долларов  и  листочек,   на   котором   выведено:  "ХАЯС,  эмигрантское
агентство",  номер  телефона...  --  Доставил  тебя  в свободную  страну, --
повторил он тверже. -- Теперь... живи сам... Независимо...
   И они, сперва Люси,  затем отец, ходко двинулись к белым раздвигающимся
дверям.  Андрейка  машинальным движением  схватил свои  вещи и  потащился за
ними.
   -- Такси! -- крикнула Люси. И к отцу:  -- Какая жарища! И это в апреле!
Что же будет летом?! А ты говорил, что Канада -- северная страна...
   Такси подползали  к дверям аэровокзала одно за  другим, изгибаясь вдали
змеей. Шофер в синей чалме погрузил огромные чемоданы в багажник.
   Отец оборачивается  к сыну и  неуверенно подает ему  руку на  прощанье.
Андрейка  потянулся  к  отцу  всем  телом,  не  то поцеловать  хотел,  не то
зареветь, тот, отступив на шаг, произнес как мог сухо:
   -- Андрей, не будем сентиментальны. Мы -- мужчины.
   И  они уехали в черном  лимузине с надписью на стекле "Аэропорт"... Тут
только Андрей осознал: произошло необратимое.
   В  глазах --  ужас;  и вдруг  сомнение:  в самом  ли деле его  бросили?
Вспомнилось заплаканное лицо бабушки в аэропорту "Шереметьево". Она шепчет и
раз, и другой:
   -- Если что, сразу просись назад.
   Он, смеющийся, машет бабушке рукой...
   Увы, он в Торонто.
   Андрейка  проводил   испуганным  взглядом  лимузин  и,  подхватив  свои
пожитки, кинулся  назад, в здание аэропорта. Поднялся на лифте  этажом выше,
туда,  откуда люди  улетают прочь... Зал был  устрашающе велик.  Он давил на
Андрейку своими  неземными  размерами  и  пустотой.  Андрейка  почувствовал,
вот-вот разревется, как малыш, брошенный неведомо где. Холодит,  аж  мурашки
по телу.
   Тихо  сочился чужой и скорбный, с барабанным  боем  и  электрогитарами,
мотив;  подергивалась  в  такт  ему  нога  человека  в  незнакомой  форме  с
револьвером на  боку. Андрейка  инстинктивно рванулся  в  сторону от него, к
свету противоположной стены. Она  была вся из стекла,  эта стена.  Но  и тут
тихо  жаловался  откуда-то  из-под  потолка   хрипатый  скорбный  голос  под
электрогитару  и барабан, на своем негритянском  английском:  "Четыреста лет
рабства...  четыреста лет  рабства"... Андрей  разобрал  только  эти  слова.
Радости они  не прибавили.  Он  припал  носом к холодному стеклу. Там стояли
гигантские,  сверкающие  от  дождя  "Боинги".  И мчались  какие-то  странные
броневички   красного  цвета  с  названиями  авиакомпаний.  И  все  ритмично
мигали-подмигивали  -- словно  в  такт  барабану:  "Четыреста лет рабства...
четыреста лет рабства... "
   Вот  подъехал  к  ближнему  "Боингу"  желтый  фургон.  Его  кузов начал
подыматься, как  лифт. И  разгружаться, без людей,  в черную  дыру "Боинга".
Груз в  металлических ящиках поворачивался  и двигался  на длинной платформе
сам по себе. Андрейка отлип от стекла только тогда, когда разглядел, что под
ящиками крутились  железные  валики. В разных направлениях. Вся платформа из
валиков.
   "В ящике, но улечу!" -- сказал Андрейка самому себе решительно.
   У ближнего самолета мотор был в самом хвосте.
   А над мотором, на руле поворота, подпись "Canada" и кленовый листок!
   -- Трехмоторный. Ди-10. -- шепчет Андрейка. -- Океан перемахнет?
   У  кабины  летчика  надпись  "Express  of  Amsterdam"...  --  "Конечно,
перемахнет!" Но на этот  самолет он опоздал, решительно. Красный  броневичок
оказался толкачем, который начал вытягивать амстердамский самолет из "норы".
Отволок его в сторону и отцепился, по-прежнему тревожа Андрейку своим желтым
миганием: "Четыреста лет... слышал? Четыреста... "
   Из-под  потолка  провозгласили  механически-безразличным  голосом,  что
посадка на самолет в Рим задерживается на тридцать минут.
   "Рим?! -- мелькнуло  у Андрейки. -- Конечно,  в  Рим! Там Мишка  из 2-й
школы, там все!"
   Андрейка,   пробегая,  читает   надписи.  "Lisbon".   Ни   к  чему  ему
португальцы.
   "London" -- нет!
   "Delhi" -- тем более!..
   Из-под потолка снова  оповестили, что началась посадка на рейс  No... в
Рим.
   Андрейка смешивается с многодетной  итальянской семьей.  К римлянам!  К
римлянам!..  Проскакивает   первый   контроль,   кидает   свой   чемодан  на
просвечивание. Чемодан выплывает с  другой стороны будочки.  Андрейка  успел
схватить свои  вещи, пока  кто-то  из охраны двигался к нему. И помчался  со
всех ног. Разглядел у окна римский самолет. От головы до хвоста разноцветный
по диагонали. Красно-белый.
   У  дверей  отрывают  длинные  билеты.  У  каждого  пассажира  отдельно.
Андрейка рванулся вперед,  показывая  пальцами  на  взрослых, которые спешат
следом...
   Из  жаркого  коридорчика, ведущего прямо к Риму, Андрейку вывели, держа
за руку. Отпустив, сказали деловито: "Сорри"...
   ... Снова пугающе огромный и холодный зал ожидания.
   За  его  стеклянной  стеной  все  те же плоские, казалось, приплюснутые
машины, похожие на луноходы; снимки  луноходов в газете Андрейка  когда-то с
восторгом показывал бабушке. И эти точь-в-точь...
   Рабочий  в желтом шлеме и высоких ботинках прыгает возле  машины.  Тоже
почти как на Луне.
   Там,  на Земле, Андрейка действительно сказал отцу  в сердцах: "Без вас
проживу... "  Но в Москве "без вас проживу"  означало  сбежать  к бабушке. В
Риме -- к Боре, с которым вместе летел до Вены.
   А здесь?!
   Неподалеку,  на  стене, целая  колония  телефонов-автоматов.  Кто-то, с
трубкой в руке, смеялся. Звонит, видно, близким людям...
   Андрейке стало так  страшно,  что он  остановился  и присел в ближайшем
кресле. Ноги не держали.
   -- Луна, -- сказал он самому себе. -- Луна это, вот что это!
   Далекий потолок все еще  хрипел под негритянский тамтам. Хрипели что-то
совсем  другое,  но Андрейке  слышится прежнее:  "Четыреста лет... слышал?..
четыреста лет... слышал?.."
   -- Ты потерялся, парень? -- спросили его миролюбиво.
   Андрейка  и  головы не  поднял, сердце  его  стучало в такт  барабанам,
которые отбивали ему свое...
   Наконец, он поднял  глаза.  "Ой, бабушка!"  Гигант с огромной пряжкой и
револьвером на боку.
   -- Нет! Нет!! -- вскричал Андрейка. -- Я сам по себе. Мне туда надо. --
Он показал в сторону таблички "Rome".
   -- Вы летите один? Не будете ли вы так любезны показать билет?.. Только
билет!
   Андрейка вдруг почувствовал,  что не понимает  ничего, ни слова. А ведь
учился в английской школе, считал, что английский ему -- на один зубок.
   -- Билет, пожалуйста... -- Гигант повернул обрывок посадочного талона и
сказал удивленно:
   -- Так вы же прилетели!
   --   Я  прилетел  не  туда!  --  Андрейка  изо  всех  сил  старался  не
разреветься. Я прилетел не туда! Мне нужно к своим...
   Гигант долго молчит, глядя на растерянного скуластого крепыша  в  новом
твидовом  костюме  и  размочаленных кедах.  Щеки, губы  паренька  припухлые,
детские.  Рыжие веснушки  на  длинном  носище горят,  как  пожар.  А  глаза,
озабоченные, в тревоге, углубленные в свои, похоже, не детские думы.
   Гигант спрашивает, положив руки на свой широкий ремень:
   -- Есть ли у тебя в Канаде родственники, парень?
   Андрейка втиснулся в кресло поглубже и не ответил.
   -- Так. Что будем делать, господин пассажир?
   Андрейка вынимает большой -- настоящий мужской носовой платок, вытирает
лицо, шею, руки. Долго молчит. Но лицо его красноречиво: "Надо подумать!" --
Острый, жгучий стыд за самого  себя, за отца  сковал  его. Как он произнесет
эти ужасные слова: его бросили?
   Гигант с револьвером на боку ждет терпеливо.
   -- О чем подумать? -- наконец спрашивает он с улыбкой.
   Андрейка от стыда, от невозможности  сказать прямо:  "Меня бросили", --
выпаливает:
   --  На  Луну  высадили.  Без  скафандра.  И  живи... --  Андрейка  стал
багровым. Обида  округлила его серые глаза, на которых предательски  повисли
слезы.
   --  Ты, парень, из России, -- говорит гигант уверенным тоном, -- Акцент
у тебя русский. Сколько тебе лет?
   -- А кто вы? -- настороженно спрашивает Андрейка.
   -- Ар си эм пи... Королевская конная полиция...
   Андрейка схватил свой чемодан, рванулся в сторону дверей.
   -- Ну-ну! Куда  ты, хлопец! -- воскликнул полицейский, положив руку  на
костлявое плечо Андрейки, и добавил  с улыбкой, по-украински.  -- Мабуть, ты
не слыхал, что на Луне нельзя делать резких движений?
   Гигант берет  вещички Андрея, спускается  с ним в лифте  куда-то  вниз;
усадив  Андрея,  звонит в  иммиграционное  агентство  и  еще  куда-то,  чтоб
прислали  за  новым  иммигрантом.  Но там,  видно,  ответили,  что  прислать
некого...
   Гигант резко, в досаде, вешает трубку и передает  Андрейку двум молодым
людям в широкополых ковбойских шляпах. Объясняет:
   -- Они тоже из королевской конной полиции. Можешь не беспокоиться!
   Вышли на улицу.
   -- А где ваши кони? -- спросил любопытный Андрейка.
   Двое не ответили. Даже не улыбнулись.
   Отправились на  сияющей  черным  лаком  машине,  такой же длинной,  как
стоявшая рядом, в которую вносили прилетевший откуда-то гроб.
   -- Хоронить едем! -- сказал Андрейка зло.
   Полицейские покосились в его сторону и промолчали.
   Навстречу мчится желтая машина с прыгающими белыми и  красными огнями и
нарастающим воем. На ней надпись: "Полиция".
   -- А мы почему едем без адских  звуков? --  не унимается Андрейка -- Вы
ведь тоже полиция.
   --  Там что-то случилось,  -- ответил сидевший рядом с  ним. -- А у нас
ничего не случилось...
   "Ничего не случилось... Конечно!" -- думает Андрейка. --  Человек попал
на  Луну. Кого этим удивишь!.." Машина идет по многоэтажным развилкам дорог.
В глазах Андрейки почти изумление. Небоскребы такие, что приходится задирать
голову.
   --  Так сколько  тебе  лет,  парень?  --  "Конник"  помоложе,  с усами,
посмотрел на Андрейку сочувственно.
   --  Я  вполне самостоятельный человек...  -- произнес Андрейка  как мог
уверенно.  Я буду жить один...  Сам!  Совершенно!.. Точнее?..  Пятнадцать  с
половиной.
   -- С половиной?! -- повторил усач, и переглянулся со вторым "конником",
сидевшим за  рулем.  Тот  включил  приемник.  Снова  зазвучали  чужие  ритмы
аэропорта,  с барабанами и электрогитарами. Хрипатый голос тянул речитативом
свою  панихиду. К  Андрейке  вернулась тоска.  Он даже  всплакнул  от  этого
острого, режущего как пилой речитатива, который отныне стал для него голосом
потери, обиды, бесприютности...
   -- Ты ел ланч? -- спросил усач.
   Андрейка кивнул неопределенно: не то да, не то нет...
   -- Вот самый известный  ресторан в Торонто, --  продолжал усатый, когда
машина свернула с дороги. -- Мой сын сюда ходит со своей герл-френд.
   -- "McDonald's", -- прочитал Андрейка.
   -- Поланчуем, парень, и дальше. О'кей?
   В самом  известном  ресторане остро  пахло  жареной  картошкой,  кофе и
дымком.
   Андрейке принесли hamburger -- большую котлету с булкой.
   -- Не  торопись,  Эндрю, всего-навсего  пятнадцать тебе, а ты все время
спешишь... Родителям сообщили, что ты пропал...
   Андрейка вскочил на ноги, воскликнув непримиримо:
   --  Я  же  сказал, что я самостоятельный человек. И  буду  жить  сам!..
Почему?  --  Андрейка  вздохнул  горестно  и,  ничего  не  поделаешь: -- Ну,
расскажу, ладно...
   Андрейка  почти  кончил  свой  hamburger.  "Усач"  поглядел на  второго
полицейского удивленно: мол, ну и дела...
   Тот, что постарше, не высказал удивления, только усы разгладил свирепо;
однако пояснил тоном самым спокойным:
   -- Парень, по канадским законам дети до шестнадцати  лет не имеют права
уходить от родителей.
   -- Как?! В свободной стране?!
   -- ... И  родители  не  имеют  права бросать  своих детей, если  им нет
шестнадцати,  -- столь же безмятежно  продолжал  полицейский. --  Мы едем  к
твоим родителям и объясним им канадские законы. О'кей?
   Андрейка чуть не подавился остатком хамбургера.
   -- Не волнуйся, Эндрю. Если ты не  хочешь жить с родителями, никто тебя
не заставит жить с ними.
   В глазах Андрейки явное недоверие.
   --  ...  Но если полгода потерпеть, тебе  обеспечены кров и  еда.  А за
полгода  много  воды утечет... Давай  сразу  к  ним,  и  пусть они попробуют
нарушить закон!
   Андрейка  вяло дожевал свою  еду  и  спросил, есть  ли  в этом шикарном
ресторане уборная.
   Полицейский помоложе  почему-то  коснулся  сапогом чемодана  Андрейки и
показал на коридорчик в глубине.
   ...  Из  уборной Андрейка выскочил, прячась за спинами рослых парней, и
кинулся прочь,  сперва по асфальту,  едва  не  угодив  под машину, затем  по
траве,  вялой, прошлогодней,  чуть нагретой весенним  солнцем. Упасть  бы  и
полежать! Но нет!.. "Подальше от  царей, голова будет целей!" -- вспомнил он
любимое бабушкино присловье.
   ...  Андрейка бежал  долго,  пока не  оказался  в каком-то  овраге; там
притаился. Отдышаться, подумать...
   "Я -- человек, как все!.. Так и скажу!.. А до шестнадцати не человек?..
Вот  тебе и свобода!  Напялят  казенные штаны... Всем  одного цвета. Ну нет,
полгода  надо продержаться. Только полгода!  Не продержусь,  что ли?! Закон!
Знаем мы  эти законы! Вспоминают о  нем,  когда им надо... Кому надо, чтоб я
общался  с Люси... Я  ее задушу... за отца... за все!  В свободном  мире,  и
сидеть в клетке?.. Глупо! Хватит!  Я  больше  не Андрейка. Я  -- Андрей. Как
дед... Подработаю где-нибудь и сниму угол".
   Сверху  пронесся  автобус.   Андрейка  поднялся   по  зеленому  склону,
пригнувшись, и, когда следующий  автобус остановился, прыгнул  в открывшуюся
дверь.
   --  Я  попаду  в  центр города? -- спросил Андрейка  и  торопливо, чтоб
подумали, что он турист, добавил: -- Очень хочется посмотреть...
   Водитель и головы к нему не повернул, объяснил деловито:
   -- Сойдите на улице Bloor, это главная улица, там много выставок, кафе,
толпится молодежь. Рядом улица художников.
   Андрейка выпрыгнул из автобуса посередине черных и стеклянно-золотистых
небоскребов.  То тут, то там надписи:  "Bank of Сомmerce",  "Bank  of ...  "
Торонтский Уолл-стрит!
   Народу мало. Откуда-то из-под земли, правда, валом валят, как в Москве.
Ага, это метро. Андрейка поглазел  на один стеклянный  небоскреб, на другой.
Странно!  Стекла  точно  закоптелые.  "Ты меня видишь,  я  тебя нет... "  --
говаривал отец.
   Возле Андрейки  останавливается  огромная черная машина, вдвое длиннее,
чем у полицейских. Андрейка готов уж  броситься прочь... Но  из машины никто
не выскочил. Наконец  открылась дверца и оттуда  показались голые  волосатые
ноги. А  затем и весь человек целиком,  немолодой,  упитанный,  в соломенной
шляпе с зеленым листом на высокой тулье и ... в клетчатой шотландской юбке.
   Андрейка  закрывает  рот  рукой,  чтобы не  засмеяться.  К  шотландским
одеяниям еще не привык.
   -- Веселишься,  парень, -- бросил приехавший; он постоял, тяжело дыша и
опираясь на трость. -- Турист? Эмигрант?
   --  Эт-то  чей дом? -- спросил  Андрейка,  показав  на небоскреб, чтобы
поскорее уйти от опасной темы.
   -- Мой!
   -- Ваш? Целый небоскреб?
   Упитанный в юбке усмехнулся.
   --  И тот  мой, -- он показал тростью вдоль  улицы, где  гордо высились
одетые в стекло и слепящие на солнце небоскребы. -- И следующий.
   У Андрейки вырвалось раньше, чем он что-либо подумал:
   -- И вас еще не повесили?
   -- Ты откуда? -- суше спросила юбка.
   -- Из России.
   -- Варварская страна!
   -- А Франция?
   -- Прекрасная страна!
   -- Виктор  Гюго  писал,  что вешали  еще  в  1793 году. "На  фонарь! На
фонарь!"  --  воскликнул  он  с  нескрываемой  мальчишеской  злобой, которая
клокотала в нем вот уже несколько часов.
   Молчание длилось минуту-две.
   -- И стало в мире лучше? -- спросил упитанный человек после раздумья.
   --  Не  знаю, --  честно  признался Андрейка. --  Бабушка говорила, что
лучше не стало.
   Упитанный молча скрылся за темной массивной дверью.
   Андрейка побрел дальше, подавленный,  недовольный собой: сорвал  злость
на прохожем. "Бабушка сказала бы, что это, по крайней мере, непорядочно... "
Андрейка был по-прежнему зол, но это уже не была злость на всю вселенную.
   А  город ничего... Перекрестки все разные.  Один,  широкий, с оградой в
виде  изогнутых  труб,  как  палуба  корабля.  Мигнул светофор,  и  началось
светопреставление. Будто корабль тонет, все мчатся в поисках спасения.
   На  другом --  никто не  спешит.  Люди  вышагивают  чинно.  Неторопливо
катятся коляски с детьми. Одна коляска -- просторная, оттуда выглядывали три
белокурые рожицы.
   Следующий  перекресток  оказался  Пекином.  Ни  одного  европейца. Одни
"косоглазые".  А боковая  улочка  вся  в иероглифах.  Вывеска на  вывеске, а
ничего не поймешь. Пекин!
   В  Пекине попахивало чем-то прелым,  застоявшимся, почти  тухловатым, и
Андрейка  заспешил  к европейцам.  Город -- куда  больше, чем он думал.  "Не
может быть, чтоб больше Москвы!"
   На огромных окнах магазинов висят картонки с надписью: "Help wanted" --
требуется работник. Значит, не пропадет.
   Андрейка остановился на углу одной из улиц и увидел цирк.
   Приблизился  к циркачам почти вплотную.  Стоят вдоль тротуара  ребята и
девчонки, раскрашенные, как цирковые клоуны. Волосы зеленые, синие, красные.
Один подпоясан цепью. Затылок у него желтый, пол-головы зеленые.  Торонтский
цирк!
   Огромный магнитофон  у стены ревел на всю улицу. Музыка  совсем другая,
вовсе не негритянская. Но тоже тревожная, будоражащая. И совсем нет мелодии.
"Камнедробилка",  говорила бабушка