Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
е завтра передачу на радио сдавать! Марш в постель!
Мальчик молча уходил, ложился. Но проходила минута, две, и стул на
кухне с грохотом отодвигался в комнату вбегала мать и отрывисто, нервно
бросала.
- Не может заработать! Понимаешь?! Бывает так. Xл нет у человека. Нет
сил ни заработать, ни жить на свете. Может, горе было большое, война, может,
еще что... _ился! [омался... Нет сил...
- А у тебя есть силы? - обеспокоенно спрашивал он.
- Здрасьте, сравнил! - возмущалась она и убегала на кухню -
стучать-выстукивать проклятую Левую аботу.
У матери силы были, очень много было сил. И вообще мальчик считал, что
они живут богато. ]ачала, когда ушли от отца, они жили у материной подруги
тети Тамары. Там было хорошо, но мать однажды поругалась с дядей Uрежей
из-за какого-то bалина. Мальчик думал сначала, что bалин - это Маринин
знакомый, который ей здорово насолил. Но оказалось - нет, она его в глаза не
видела. Тогда зачем из-за незнакомого человека ссориться с друзьями! Мать
как-то и ему принялась рассказывать про bалина, но он пропустил мимо ушей -
скучная оказалась история.
...Так вот, мать подумала, решилась, и они "влезли в кооператив".
Мальчик придумывал грандиозное зрелище: вот он ждет их на взлетной
полосе, сверкающий, узкий и легкий как птица - кооператив! Вот они с матерью
- в комбинезонах, со шлемами в руках - шагают к нему через поле. И вот уже
люк откинут, они машут толпе внизу, застегивают шлемы и, наконец, влезают в
новейшей модели сверхзвуковой кооператив!
На самом деле все происходило не так. Мать продала много чего ненужного
- желтенькую цепочку, которую прежде даже на ночь не снимала с шеи, серьги
из ушей с блестящими стеклышками, кольцо. Потом стояла у окна на кухне и
плакала весь вечер, потому что и цепочка, и серьги, и кольцо были
бабушкиными и остались от нее на память. Мальчик крутился возле матери, ему
передалось ее тоскливое ощущение потери, и было жалко мать, которая так
горько плачет из-за пустяковых вещиц, и он решительно не понимал, что
происходит.
Но скоро они переехали в новую квартиру, и мать повеселела. Квартира
оказалась роскошной: комната, кухня и туалет с душем. Был еще маленький
коридорчик, в котором они в первый же день повесили подаренное тетей Тамарой
зеркало. Комната пустая, веселая - вози грузовик в какую хочешь сторону, от
стенки до стенки, и не скучай. Первое время они спали вдвоем на раскладушке.
Обнимались тесно, становилось тепло, и мать перед сном рассказывала длинную
историю, каждый вечер новую. И как только они умещались в ее голове!
А однажды он пришел из детского сада и увидел в комнате новую красную
тахту. Мать засмеялась, потащила его, повалила на тахту и стала тискать и
щипать.
- Ну как? - спросила она гордо. - Шикарно? - И подпрыгнула на упругой
тахте.
- Шикарно, - согласился он и тоже попрыгал немного.
- Человеку в твоем возрасте вредно спать на раскладушке, - пояснила
мать, - будешь сутулым, как старый старикашка... У меня это прямо из головы
всю неделю не выходило. А сегодня утром, как отвела тебя в сад, думаю - да
черт возьми! уки есть, башка варит, что я - не отработаю? Пошла и заняла
деньги у тети Тамары...
- Левую аботу возьмешь? - расстроился он.
- Ага, - беспечно сказала мать и опять стала прыгать на тахте и тискать
мальчика... Часто в гости забегала тетя Тамара. К ней на работу постоянная
спекулянтка приносила всякие вещи - 'то джемпер японский, то финское платье.
И тетя Тамара забегала на минутку - приносила "померить". Она очень
переживала, что мать "все с себя сняла" и "совершенно не одета". Ну это,
конечно, была ерунда. Интересно, как бы мать ходила на работу, если бы была
совершенно не одета. Она носила черный свитер, который очень нравился
мальчику, и серые от стирки джинсы. Просто она привязалась душой к этим
любимым вещам, ей не нравились другие. А недавно тетя Тамара принесла
серьги, ведь мать продала свои и та волновалась, что дырочки в ушах зарастут
и будет "все кончено". Uрьги оказались красивыми, с нежно-зелеными
камушками. Мать усмехнулась, надела их, и сразу стало видно, какая она
хорошенькая, - глаза такие же, как серьги, зеленые и длинные.
- Вот и покупай! - решительно сказала тетя Тамара. - Очень тебе идут.
Просто чудо как красиво.
- Ой, Марина! - ахнул мальчик. - Какие красивые!
- Красивые! - согласилась мать, снимая серьги. - На той неделе взнос за
кооператив... Тетя Тамара бодрая и решительная. Она очень помогает жить
матери и мальчику - вселяет уверенность в то, что все будет прекрасно.
- Личная жизнь не удалась - подумаешь! - говорит она. - Те, у кого она
удалась, ходят в стоптанных туфлях и с высунутыми языками...
Отца он тоже любил, но боялся, что мать заметит это. И вообще, когда
заходил разговор об отце, он помалкивал, зная взрывной материн характер.
отцом-то было легко, спокойно. Отец никогда не орал, и всегда можно было
предположить, как он отнесется к тому или другому происшествию. Отец был во
всем другой...
Наверное, он сильно удивился бы, узнав, что мальчик наблюдает за ним и
сопоставляет его мир с тем миром, где существовали они с матерью.
Отец забирал его в субботу днем и приводил к себе домой, в ту квартиру,
где прежде жили они втроем и где осталось все, что раньше было общим.
Остался и трехколесный велосипед мальчика, и санки, и самокат. Довольно
долго он размышлял, отчего отец не отдал даже его велосипеда. Но спросить не
решался. Вернее, просто знал, что ответит отец. Тот бы улыбнулся, и
поцеловал его, и сказал:
- Просто я хотел, чтобы твои игрушки были здесь, чтоб ты знал - здесь
твой дом... Как-то он уже говорил что-то подобное. Нет, дом был там, где
была мать. Это мальчик чувствовал очень остро. Даже когда не существовало
вообще никакого дома и они ютились у тети Тамары дядей Uрежей, его дом был
там, где находилась "я - ее голос, ее запах, ее черный свитер, ее
жестикуляция и выкрики.
Даже себе он не признавался в том, что любит бывать у отца отчасти
из-за подарков. Отец дарил подарки веселые, интересные и этим выгодно
отличался от матери. То пистолет подарит с целой обоймой оглушительных
патронов, то железный танк с вращающимся стволом орудия. И делал это без
шума, со снисходительной улыбкой, и никогда не устраивал тарарама, если
вдруг через час орудие танка отваливалось или пистолет переставал почему-то
действовать.
Да, отец дарил веселые подарки... Мать - скучные. Pпоги какие-нибудь на
зиму, или куртку с капюшоном, или костюм. И сама ужасно радовалась этим
подаркам, заставляла его надевать их, ходить перед ней по комнате и сто раз
поворачиваться. Мальчику это надоедало. Он скучал, недоумевал, спрашивал:
- Ну все, что ли?
- Ну походи еще! - сияя счастливыми глазами, командовала мать. - Пройди
медленно вон туда, к шкафу, и повернись ко мне. Так. Теперь спиной...
Он томился в теплой зимней куртке, но послушно топтался, как она
требовала, - от шкафа к тахте и обратно.
В такие минуты он почему-то очень жалел ее...
И не дай бог было замазать куртку грязью или оторвать случайно какую-то
несчастную пуговицу! Что тут начиналось!
- Ты человек?! - кричала она страдальческим голосом. - Нет, скажи - ты
человек? Нет, ты не человек! Потому что тебе все равно - сплю я ночами или
сижу над левой работой, куртку тебе зарабатываю!
Охота воспитывать его настигала мать в самые неподходящие моменты.
Например, на днях, когда взрослые ребята - среди них был даже Борька из
второго класса - впервые приняли его в игру, и он решил на адостях угостить
всех конфетами. Он прибежал со двора и постучал в дверь ногами,
торжествующий и переполненный царственной щедростью. Мать открыла дверь с
мыльными руками, наверное стирала.
- Марина, дай нам всем конфет! - потребовал он шумно дыша.
- Посмотри, на кого ты похож! - крикнула она с выражением муки на лице.
Бровь ее изогнулась. - Только что вышел! Посмотри на свою рубашку! Zолько я
могу стирать?! Ты человек? Ты не человек! Нет больше моих сил, понимаешь?
Нет больше моих сил ты понимаешь или нет?!
- Понимаю, понимаю, - торопливо проговорил он точно так же изогнув
страдальчески бровь, - дай нам конфеты!..
... Да, отец обладал существенным достоинством - он никогда не орал...
Мальчику была непонятна эта материнская страсть к добыванию вещей, тем
более непонятна, что мать он считал натурой щедрой и в этом отношении - даже
безумной.
Однажды она привела в дом двоих детей. Было воскресное дождливое утро,
мать рано ушла в магазин, а мальчик еще лежал в постели и сквозь дымку
утреннего сна слушал, как дождь остервенело лупит по подоконнику. Левое ухо,
прижатое к подушке, ничего не слышало, поэтому всю бестолковую грызню дождя
с подоконником выслушивало правое ухо. Оно утомилось. Мальчик сполз вниз,
под одеяло, и прикрыл правое ухо ладонью. Тарахтенье дождя по подоконнику
превратилось в сонное бормотанье, наступила блаженная тишина. И в этой
тишине мальчик услышал, как открыли входную дверь и мать отрывисто
проговорила:
- Входите, входите!
Мальчик откинул одеяло и быстро сел в постели. Дождь грянул
оглушительную свою песню.
- Какой сильный дождь! - сказала мать в прихожей. - Зайдите в комнату,
дети.
И тут мальчик увидел их обоих. Они были неправдоподобно мокрыми, как
будто кто нарочно долго вымачивал их в бочке с водой. bарший, мальчик,
одного с ним возраста - лет шести-семи, а девочка совсем малышка - ей едва
ли исполнилось три года. Она таращила по сторонам черные, как у галчонка,
глаза и слизывала с губ капли дождя, бегущие по лицу с налипших на лоб
спутанных кудрей. У обоих прямо на босые ноги были надеты калоши.
Мальчик сидел на постели в теплой пижаме и молча смотрел на
незнакомцев.
- Драстытэ, - робко выдавил старший из них. Мать наткнулась на
недоумевающий взгляд мальчика и скороговоркой объяснила:
- Это дети молочницы... Она молоко по квартирам разносит... а они...
вот... под дождем... Бидоны стерегут, дурачки... Как мокрые галки...
аздетые, разутые... Кому нужны эти бидоны, черт бы ее побрал!
- аздевайтесь! - скомандовала она и распахнула дверцы шкафа. Она
хватала с полок одежду мальчика и бросала на тахту - колготки, рубашки,
свитер. Потом помедлила и сняла с вешалки его прошлогоднюю дождевую куртку.
- Вот, - сказала она. Принесла из ванной полотенце и стала растирать им
девочку. Та стояла безучастно, как болванчик, продолжая слизывать с губ
капли, катящиеся по лицу. Ноги и руки у нее были красные, жесткие, в цыпках.
- Драстытэ... - еще раз еле слышно проговорил ее брат, очевидно, это
было единственное русское слово, которое он знал.
В разгар сцены переодевания явилась баба Шура, соседка. В отличие от
мальчика, она сразу сообразила, что происходит, и с минуту стояла, молча
наблюдая, как мать натягивает колготки на влажные еще ноги девочки. Баба
Шура не была здесь посторонней, она любила и мальчика и его мать, болела за
них душой, во многом помогала и во все вмешивалась. Насчет свитера она
промолчала, но когда мать стала завязывать в узел совсем еще приличные вещи
мальчика, в том числе куртку, баба Шура не выдержала.
- Ты что это вытворяешь, а?! - сурово спросила она. - Ты своего
голымбосым хочешь оставить?
- На своего заработаю! - огрызнулась мать.
- Дура! Эта молочница тыщами ворочает! Что ты смотришь на ихние галоши,
они в своей махалле всю зиму босиком бегают, они так привыкли.
- Ладно, баба Шура! - отрывисто сказала мать. - Какие там тыщи,
господи!
- Ты сколько ишачишь на эти шмотки, а? Мало? Всю ночь машинка долдонит
за стеной. Мало?! Ну да. вай, давай, сними с ребенка последнее.
- Все, баба Шура! - спокойно отрезала мать.
- Давай, давай, бешеная... Невменяемая! - Баба Шура повернулась и ушла
к себе - беречь нервы. А мать негромко сказала сыну:
- Если тебе не жалко, подари им какую-нибудь свою игрушку.
Мальчику было жалко, но он понимал, что это один из тех случаев, когда
он не сможет ослушаться. Иначе между ними произойдет что-то ужасное,
непоправимое. 3 такие минуты он особенно остро чувствовал ее волю
чувствовал: она магнит, он - крупинка.
Он прошлепал в кухню, волоком притащил оттуда картонный ящик с
игрушками и сказал, ни на кого не глядя:
- Вот... берите что хотите...
Но мать и тут не пощадила его:
- Выбери сам. Что-нибудь поинтересней. Вон тот автомобиль!
Это было сознательным насилием, он чувствовал это, чувствовал сердцем,
напрягшимся затылком, руками, упрямо не желающими расставаться с любимой
игрушкой. Автомобиль был подарен отцом совсем недавно, мальчик не успел еще
до конца насладиться его зеленой лакировкой, упругими шинами, мигающими
фарами. Автомобиль ездил вперед и назад, он поворачивал в любую сторону,
стоило только кнопку нажать на пульте управления. Что это был за автомобиль!
- Ну, - сказала мать.
Он молча сунул автомобиль чужому мальчишке. Тот покорно прижал его к
груди обеими руками и опять прошептал:
- Драстытэ...
- Не "здравствуйте", а "спасибо"! - тихо и враждебно поправил мальчик.
Его душили обида, ревность, злость, не хватало еще разреветься при этих
истуканах!
Когда мать вышла проводить детей, он юркнул под одеяло и тихо заплакал.
Не было во всем мире ни одной родной души, а были кругом только насилие и
равнодушие. Она там внизу, должно быть, обнимает этих чужих детей, которые
толком и спасибо-то сказать не могут, она заботилась о них, а родной сын ей
- тьфу - пусть лежит одинокий где-то там, неизвестно где.
Мать вошла в комнату, прилегла рядом и сказала, поглаживая его
вздрагивающий затылок:
- Uгодня же купим точно такой автомобиль...
Тогда он затрясся в рыданиях, сладкая, исступленная жалость к себе -
обездоленному, одинокому - сжала горло, и он едва смог выговорить, икая:
- Такого... уже... не будет...
- Будет, - спокойно сказала мать. - Мы купим все автомобили в магазине,
но ты у меня вырастешь человеком. А если не человеком, то я убью тебя
собственными руками!
И они обнялись и лежали так долго-долго, пока оба случайно не уснули и
проспали до двенадцати часов...
Недели уже три он ходил в школу, в первый класс. Этой перемены в жизни
они с матерью побаивались, а оказалось - ничего, жить можно. Еще в начале
июня сделали глубокий рейд по магазинам, накупили всякой всячины - ранец,
форму, рубашки к ней голубые, три штуки, да еще шуры-муры: тетради, пенал,
линейки, счетные палочки - словом, целое хозяйство. Мать прямо в магазине
помогла ему надеть ранец, и он ехал так домой через весь город. Три раза
место в автобусе уступал, кому - не помнил. Школьники всегда уступают.
А когда по лестнице домой поднимались, баба Шура дверь открыла и встала
как вкопанная, сделала такое дурацкое остолбенелое лицо, как будто генерал в
подъезд вошел.
- Ой, что это за ученик?! - закричала она.
- Это я - ученик! - сияя от счастья, сказал он. Тогда баба Шура
притянула его к себе за щеки и звучно поцеловала - сначала в одну, потом в
другую, потом опять в одну. Как будто он издалека приехал.
Первые дни в школе он чувствовал себя очень одиноким. Все дети сразу
освоились и знали все - где буфет, где актовый зал, где туалет. А он как-то
ничего не знал, а спрашивать у других не умел и в первый день даже чуть не
описался, хорошо, что мать рано пришла, он ей шепнул жалобно про свою беду,
и они выскочили из школы как угорелые и приткнулись за углом, где были
частные гаражи.
В буфете надо было толкаться. Он попробовал один раз, но неудачно: его
толкнули, монета вылетела из рук, какой-то громила из третьего класса быстро
наклонился за ней и громко сказал: "Ура! Нашел двадцать коп!" Мальчик
промолчал, отошел и всю перемену проплакал.
После уроков начиналась "продленка" - он ходил в группу продленного
дня. Учительница вела их строем в столовую, потом строем в спальню, потом
строем в актовый зал, где они ходили по кругу в затылочек, под музыку
Шаинского. Это называлось - "итмика". Музруководительница стояла в центре
круга и выкрикивала:
- Левой три притопа! Правой три притопа! Левой: раз-два-три! Правой:
раз-два-три! Из крута не выходить!
Голубой вагон бежит - ка-ча-ет-ся!
Zорый поезд набирает ход... -
пел Крокодил Гена мягким интеллигентным голосом.
Ах, зачем же этот день кон-ча-ет-ся!
Пусть бы он тянулся целый год!
Нет, мальчику не хотелось, чтобы этот день тянулся целый год. Ему
хотелось, чтобы скорее пришла мать. Он послушно притоптывал правой и
притоптывал левой и все время, вытягивая шею, смотрел на дверь актового
зала.
Когда наконец в дверях появлялась мать, в животе у него делалось
горячо, а в глазах - цветно, жизнь всплескивалась, как золотая рыбка из
пучины морской. Он продолжал топтаться под музыку, но уже совсем по-другому,
потому что видел конец всему этому и хорохорился перед матерью - вот, мол,
как он танцует вместе со всеми и не хуже всех. Мать только сдержанно кивала
ему. Она на людях не любила изображать телячьи нежности.
И учительница попалась хорошая - Татьяна Владимировна, - молодая и
ласковая, ее все сразу полюбили, девчонки лезли к ней под руки и ссорились,
кто пойдет сегодня с правой стороны, кто с левой.
Мальчику учительница нравилась тоже, хотя и представлялась однозначной,
как цифра 5, такой ровной и плоской, как монета. Вот мать была объемной: и
круглой и с углами, и шершавой и гладкой, и тихой и громкой - в матери
столько всего было понаверчено!
...Учился он, как ему казалось, хуже всех. Не клеилось у него с этими
палочками в тетради, с этими кружочками и крючочками. Все шло вкривь и
вкось. Мать в вопросе учебы держалась со свойственной ей
непоследовательностью. Когда шли из школы и он жаловался ей на непослушные
палочки и крючки, она говорила: "А, плюнь! Чепуха! Получится", - но вечером,
когда садились делать уроки, он открывал злополучные "Прописи", она
присаживалась помогать, постепенно входила в азарт и начинала орать, так что
у него в ушах звенело:
- bой!! Куда ты эту черточку повел!! Я сказала - левее! Не заводи ее за
поля!! Куда ты к чертовой матери дел завиток у "в"? емень возьму!..
Вечера были бурными. Терпения у матери набиралось ровно на копейку. Он
пережидал это проклятое время с мужеством стоика, потому что после
приготовления уроков до сна оставалось еще два часа, и тогда стоило жить на
свете.
Едва захлопывался осточертелый "Букварь", у мальчика и у матери лица
становились одинаково устало-умиротворенными. Тяжкий ежедневный груз был
доволочен до цели и с облегчением сброшен.
- Ты чего сейчас будешь делать? - спрашивал мальчик.
- Посуду мыть, борщ варить, - устало говорила мать.
- Ну ладно, я буду посуду вытирать, а ты мне что-нибудь расскажешь.
Мать надевала фартук неохотно и одновременно покорно, как подставляет
шею под хомут лошадь.
- Ну, что тебе рассказать?
- Про бабу Шуру, - просил он.
- В третий раз? - не удивляясь, уточняла мать Она уважала его страсть -
слушать по многу раз полюбившиеся истории, сама - перечитывала любим книги.
- Ну вот, значит, когда началась