Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
двинулся следом за ней. Миссис
Уимпер вернулась в первую комнату и подняла графин. [197]
- За Ренуара, за мою удачу!
- С удовольствием, - согласился я, решив, что после второго бокала "за
удачу" улизну, сославшись на похороны.
Но мне не пришлось прибегать к этой лжи. Странная неловкость, которая
возникла между нами, не проходила. Миссис Уимпер смотрела на меня невидящими
глазами. Она слегка улыбалась, и трудно было понять, что означала ее улыбка
- насмешку или еще что-то. Правда, я, как старый мазохист, решил, что она
потешается надо мной.
- Я еще не выписала чека, - сказала она, - приходите как-нибудь на днях.
И тогда вы его получите.
- Спасибо. Предварительно я позвоню.
- Можете прийти без звонка. Часов в пять я всегда дома. Спасибо за рецепт
коктейля с водкой.
Смущенный, я вышел на жаркую улицу. У меня было такое впечатление, что
меня ловко одурачили. Притом одурачил человек, который, как мне казалось,
сам находился в несколько смешном положении. Надо полагать, что и в
следующий раз со мной произойдет то же самое, хотя я не был в этом
стопроцентно уверен. Могло случиться другое, только мне не хотелось
убедиться в этом на собственном опыте. Во всяком случае, на данном этапе
опасность миновала. Силверс наверняка пожелает сам получить чек. Он ни в
коем случае не станет раскрывать мне свои карты.
- Ты без машины? - спросил я Наташу.
- Без машины, без шофера, без водки и без сил. Жарища невыносимая. В этой
гостинице давно следовало установить кондиционер.
- Владелец нипочем не согласится.
- Конечно. Бандит!
- У меня есть лед - можно приготовить "Русскую тройку", - сказал я. - И
имбирное пиво, и лимонный сок, и водка.
Наташа поглядела на меня с нежностью.
- Неужели ты все купил?
- Да. Между прочим, я уже выпил два "Мартини". [198]
Наташа засмеялась.
- У миссис Уимпер?
- Да. Откуда ты знаешь?
- Она этим славится.
- Чем? Своими коктейлями?
- И коктейлями тоже.
- Старая перечница. Удивительно еще, что все прошло так гладко.
- Она уже заплатила?
- Нет. А почему ты спрашиваешь? Считаешь, она вернет картину? - спросил
я, не на шутку встревоженный.
- Этого я не считаю.
- У нее так много денег, что она может покупать, не задумываясь?
- И это тоже. Кроме того, она любит молодых мужчин.
- Что?
- Ты ей понравился.
- Наташа, - сказал я, - ты это серьезно? Неужели ты хочешь свести меня с
этой старой пьянчугой?
Наташа расхохоталась.
- Послушай, - сказала она, - дай мне выпить.
- Не дам ни капли. Сперва ответь.
- Она тебе понравилась?
Я глядел на Наташу во все глаза.
- Ну так вот! - сказала она. - Миссис Уимпер любит молодых мужчин. И ты
ей понравился. Пригласила она тебя на один из своих званых вечеров?
- Пока еще нет. Предложила зайти за чеком, - сказал я мрачно. - Но,
может, я еще удостоюсь и этой чести.
- Обязательно! - Наташа наблюдала за мной. - Тогда она пригласит и меня
тоже.
- Ты уверена? Видно, ты уже не раз бывала в подобных ситуациях и знаешь
все наперед? Она должна была сразу броситься мне на шею, так, что ли?
- Нет, - сухо ответила Наташа. - Дай мне рюмку водки.
- А почему не "Мартини" с водкой? [199]
- Потому что я не пью "Мартини". Еще вопросы есть?
- Очень много. Я не привык, чтобы мною торговали, и я не сутенер.
Я не увидел, как она плеснула водкой, - просто почувствовал, что водка
течет у меня по лицу и капает с подбородка. Она вцепилась в бутылку - на ее
побелевшем лице глаза казались огромными. Но я оказался проворнее, вырвал
бутылку и, проверив, плотно ли вставлена пробка, швырнул ее на кушетку,
подальше от Наташи. Она тут же кинулась за бутылкой. Но я схватил Наташу и
толкнул в угол; я крепко держал обе ее руки и свободной рукой рванул на ней
платье.
- Не смей дотрагиваться до меня, - прошипела она.
- Я не только дотронусь до тебя, чертовка! Возьму силой, здесь, сию же
минуту, ты у меня...
Она плюнула мне в лицо и пнула меня.
Я сжал коленями ее ноги. Она попыталась вырваться, но поскользнулась и
упала. Я опять толкнул ее к дивану.
- Пусти меня. Ты взбесился, - зашептала она неожиданно высоким незнакомым
голосом. - Пусти, я буду кричать.
- Ори сколько влезет, - захрипел я. - Все равно я проучу тебя, проклятая
ведьма!..
- Сюда идут люди! Разве ты не видишь? Сюда идут люди! Пусти меня,
негодяй, скотина... Пусти меня!..
Она лежала на диване, выгнувшись всем телом, чтобы я не мог подмять ее
под себя. Я чувствовал, как напряжены ее мускулы; ноги ее были тесно и
крепко прижаты к моим ногам, словно не я обхватил их, а она обхватила
меня... И я заметил, что под юбкой у нее ничего нет. С силой я придавил ее к
дивану... Теперь лицо ее было рядом с моим, и она не сводила с меня
беспокойных глаз.
- Пусти меня! - шептала она. - Не здесь, только не здесь, пусти меня, не
здесь, только не здесь.
- А где же, дрянь паршивая?.. - Я скрипел зубами от злобы. - Убери руку,
не то я сломаю ее. Я тебя здесь... [200]
- Не здесь, не здесь, - шептала она тем же высоким, незнакомым голосом.
- Где же еще...
- У тебя в номере, не здесь, у тебя в номере.
- Чтобы ты удрала, а потом издевалась надо мной.
- Я не удеру, я не удеру. Клянусь, не удеру. Дорогой мой, дорогой...
- Что? - спросил я.
- Пусти меня. Клянусь, я не удеру. Только пусти меня. Сюда идут люди.
Я отпустил ее. И встал. Я ожидал, что она оттолкнет меня и пустится
бежать. Но она не побежала, оправила на себе юбку, выпрямилась.
Я привел себя в порядок. Она встала. Я не спускал с нее глаз: теперь она
могла пройти мимо меня, но я мог еще удержать ее.
- Пошли, - сказала она.
- Куда?
- К тебе в номер.
Я шел сперва сзади, потом обогнал ее; торопливо и почему-то осторожно
поднялся по скрипучей лестнице, устланной серой дорожкой, мимо таблички со
словом "Думай!" к своему номеру на втором этаже. И остановился перед дверью.
- Ты можешь уйти, если хочешь, - сказал я.
Она отодвинула меня и плечом толкнула дверь.
- Пошли! - сказала она.
Я вошел за ней следом и захлопнул дверь. Но не запер ее на ключ. Я вдруг
почувствовал, что наступила реакция, и прислонился к стене. У меня было
такое ощущение, точно я стою в лифте, который стремительно падает вниз, а
меня в это время тащат наверх. В глазах у меня потемнело, как будто кто-то
влил мне в череп целое ведро воды; вода булькала, и, чтобы не упасть, я
крепко уперся обеими руками в стену.
Потом я увидел Наташу, она лежала в постели.
- Почему ты не идешь ко мне? - спросила она.
- Не могу.
- Что?
- Не могу. [201]
- Не можешь?
- Да, - сказал я. - Проклятая лестница.
- При чем тут лестница?
- Не знаю.
- Что?
- Не могу, вот и все. Прогони меня, если хочешь.
- Из твоей собственной комнаты?
- Тогда смейся надо мной, сколько влезет.
- Почему я должна смеяться?
- Не знаю. Я слышал, что когда с мужчиной такое случается, над ним
смеются.
- Со мной этого еще не бывало.
- Тем более ты должна смеяться.
- Не хочу, - сказала Наташа.
- Почему ты не уходишь?
- Ты хочешь, чтобы я ушла?
- Нет.
До сих пор она лежала неподвижно, а теперь приподнялась на локте,
подперла голову и поглядела на меня.
- Я чувствую себя очень погано, - сказал я.
- А я нет, - сказала она. - Как ты думаешь, чем все это объясняется?
- Не знаю. Меня доконало слово "дорогой".
- А я считаю, во всем виновата лестница.
- И она тоже. А потом еще то, что ты вдруг решила стать моей.
- Лучше, чтобы я этого не решала?
Я беспомощно взглянул на нее.
- Не спрашивай. На меня повлияло все вместе. Это был странный диалог: ни
она, ни я даже не попытались приблизиться друг к другу, голоса наши звучали
монотонно и невыразительно.
- В номере есть ванная? - спросила она.
- Нет. Только в коридоре. Четвертая дверь. Она медленно встала, провела
рукой по волосам и пошла к двери. Поравнявшись со мной, она погладила мена,
глядя куда-то прямо перед собой. Однако, почувствовав ее прикосновение, я
оторвался от стены и обнял ее. Она попыталась высвободиться. Ее тело сквозь
одеж[202] ду было такое молодое и теплое. И такое гибкое, будто я держал в
руках форель... В ту же секунду все снова стало, как раньше. Я крепко
обнимал ее.
- Ты ведь меня вовсе не хочешь, - прошептала она, отвернувшись.
Я поднял ее и понес к кровати. Она оказалась тяжелей, чем я думал.
- Я хочу тебя, - сказал я глухо. - Хочу тебя, только тебя, одну тебя,
хочу тебя больше всего на свете, хочу проникнуть в тебя, слиться с тобой,
хочу проникнуть в тебя!
Ее лицо было совсем рядом, я видел ее глаза, нестерпимо блестящие,
остановившиеся.
- Тогда возьми меня! - пробормотала она сквозь зубы и не закрыла глаз.
...Голос ее становился все тише, она залепетала бессвязные, невнятные
слова, потом перешла на шепот и совсем замолкла.
И вдруг она потянулась, проговорила что-то, закрыла глаза и тут же снова
их открыла.
- Пошел дождь? - спросила она. Я расхохотался.
- Нет еще. Может, пойдет ночью.
- Стало прохладней. Где у тебя ванная?
- Четвертая дверь по коридору.
- Можно я надену твой купальный халат?
Я дал ей халат. Она сняла с себя все, кроме туфель. Раздевалась она
медленно, не глядя на меня. И не казалась смущенной. Она была вовсе не такая
худая, как я предполагал. Уже раньше я чувствовал это, а теперь увидел
своими глазами.
- Ты красивая! - сказал я.
Она подняла голову.
- Не слишком толстая?
- Помилуй Бог. Нет.
- Хорошо, - сказала она. - В таком случае наше будущее рисуется мне в
розовом свете. Я люблю поесть. И всю жизнь голодаю. Из-за того, что работаю
манекенщицей, - добавила она. - Только поэтому.
- Сегодня мы поедим вволю. Закажем все закуски подряд и шикарный десерт.
[203]
- Я слежу за собой, чтоб не стать бочкой. Иначе меня вышвырнут на улицу.
Так что можешь не беспокоиться.
- А я и не беспокоюсь, Наташа.
Взяв мое мыло и свою сумочку, она шутливо отдала мне честь и вышла. Я
лежал и ни о чем не думал. Мне тоже казалось, будто полил дождь. Правда, я
знал, что дождя не было. Тем не менее я подошел к окну и выглянул наружу.
Окно выходило на задний двор; из глубины каменного колодца поднималась
духота и вонь от мусорных ящиков. "Только в нашей комнате стало свежей". -
подумал я. Пошел назад к кровати, снова улегся и устремил взгляд на лампочку
без абажура, свисавшую с потолка. Через некоторое время вернулась Наташа.
- Я перепутала комнату, - сказала она. - Думала, что твоя дверь
следующая.
- Там кто-нибудь был?
- Никого. Темно. Разве здесь не запирают комнаты?
- Многие не запирают. Вору в них нечем поживиться.
От Наташи пахло мылом и одеколоном. Где она взяла одеколон? Для меня это
было загадкой. Может, он лежал у нее в сумочке? А может, кто-нибудь оставил
одеколон в ванной, и она им воспользовалась.
- Миссис Уимпер, - сказала она, - любит молодых мужчин, но дальше этого
дело не идет. Она с удовольствием беседует с ними. Вот и все. Запомни это
раз и навсегда.
- Хорошо, - сказал я, хотя Наташа не вполне меня убедила.
В голой комнате ярко горела лампа. Наташа расчесывала волосы щеткой перед
жалким зеркальцем над раковиной.
- Муж ее умер от сифилиса. Не исключено, что миссис Уимпер тоже больна, -
добавила она.
- Кроме того, у нее рак и потеют ноги, а летом она моется исключительно
"Мартини" с водкой, - сказал я ей в тон.
Она засмеялась.
- Не веришь? Да и с чего бы ты вдруг мне поверил? [204]
Я встал.
- Как ты отнесешься к такому признанию: стоит мне до тебя дотронуться, и
я уже не владею собой? - спросил я.
- Так было далеко не всегда, - сказала она.
- Зато теперь это так.
Она прильнула ко мне.
- Я убила бы тебя, если б это было иначе, - пробормотала она.
Я снял с нее купальный халат и бросил его на пол.
- Ты самая длинноногая женщина из всех, каких я знаю, - сказал я и
выключил свет. В темноте я видел только ее светлую кожу и черные провалы рта
и глаз.
Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и чувствовали, как в темноте на
нас надвигается темная волна, чувствовали, как она перекатывается через нас.
Мы еще долго лежали так, не дыша, и другие, гораздо менее грозные волны
подымались и опадали в нас.
Наташа шевельнулась.
- У тебя есть сигареты?
- Да. - Я дал ей сигарету и поглядел на нее при свете спички. Лицо у нее
было спокойное и невинное. - Хочешь чего-нибудь выпить? - спросил я.
Она кивнула. Я заметил это в темноте по движению горящей сигареты.
- Только не водки.
- У меня нет холодильника, поэтому все теплое. Хочешь, я принесу снизу?
- Разве это не может сделать кто-нибудь другой?
- Внизу никого нет, кроме Меликова.
В темноте я услышал ее смех.
- Он все равно нас увидит, когда мы спустимся, - сказала она.
Я не ответил. Мне еще надо было привыкнуть к этой мысли. Наташа
поцеловала меня.
- Включи свет, - сказала она. - Мы пощадим привитые тебе правила
приличия. К тому же я проголодалась. Давай пойдем в "Морской царь".
- Опять туда? Неужели тебе не хочется пойти в какое-нибудь другое
заведение? [205]
- Ты уже получил комиссионные за миссис Уимпер?
- Нет еще.
- Тогда пойдем в "Морской царь".
Наташа вскочила с постели и щелкнула выключателем. Потом она прошлась
нагишом по комнате и подняла купальный халат.
Я встал и оделся. Потом снова сел на постель и стал ждать ее возвращения.
XVII
- А я ведь благодетель рода человеческого, - заявил Силверс. Закурив
сигару, он благосклонно оглядывал меня.
Мы готовились к визиту миллионера Фреда Лэски. На сей раз мы не
собирались вешать картину в спальне и выдавать ее за личную собственность
госпожи Силверс, с которой она ни за что не расстанется, покуда супруг не
пообещает ей норковую шубку и два туалета от Майнбохера. В конце концов она
все же рассталась с любимыми полотнами, а норковой шубки не было и в помине.
Впрочем, ничего удивительного: на дворе стояло лето! На этот раз речь шла о
том, чтобы сделать из миллионера-плебея светского человека.
- Война - это плуг, - поучал меня Силверс, - она вспахивает землю и
перераспределяет состояния. Старые исчезают, на их месте появляется
бесчисленное множество новых.
- У спекулянтов, у торгашей, у поставщиков. Короче говоря, у тех, кто
наживается на войне, - заметил я.
- Не только у поставщиков оружия, - продолжал Силверс как ни в чем не
бывало. - Но также у поставщиков обмундирования, поставщиков продовольствия,
судов, автомобилей и тому подобного. На войне зарабатывают все, кому не
лень.
- Все, кроме солдат!
- О солдатах я не говорю.
Силверс отложил сигару и взглянул на часы. [206]
- Он придет через пятнадцать минут. Сперва вы принесете две картины, а я
спрошу вас насчет Сислея. Тогда вы притащите картину Сислея, поставите ее
лицом к стене и шепнете мне на ухо несколько слов. Я притворюсь, будто не
понял, и раздраженно спрошу, в чем дело. Вы скажете громче, что этот Сислей
отложен для господина Рокфеллера. Понятно?
- Понятно, - ответил я.
Через пятнадцать минут явился Лэски с супругой. Все шло как по маслу.
Картина Сислея - пейзаж - была внесена в комнату. Я шепнул Силверсу
несколько слов на ухо, и в ответ он сердито приказал мне говорить громче -
какие, дескать, тут могут быть тайны.
- Что? - спросил он потом изумленно. - Разве Сислей, а не Моне?
Ошибаетесь. Я же велел отложить картину Моне.
- Извините, господин Силверс, но боюсь, что ошибаетесь вы. Я все точно
записал. Взгляните... - Я вынул записную книжку в клеенчатом переплете и
протянул ее Силверсу.
- Вы правы, - сказал Силверс. - Ничего не поделаешь. Раз отложено,
значит, отложено.
Я поглядел на господина Лэски. Это был тщедушный бледный человечек в
синем костюме и коричневых ботинках. Он зачесывал на лысину длинные пряди
волос сбоку, и казалось, что они буквально приклеены к его черепу. В
противоположность мужу, супруга господина Лэски отличалась могучим
телосложением. Она была на голову выше и в два раза толще его. И вся
обвешана сапфирами. Впечатление было такое, что она вот-вот его проглотит.
На секунду я остановился в нерешительности, держа картину так, что часть
ее была видна присутствующим. И госпожа Лэски клюнула.
- Посмотреть ведь никому не возбраняется? - проквакала она своим хриплым
голосом. - Или это тоже невозможно?
Силверс мгновенно преобразился.
- Ну что вы! Ради Бога простите, многоуважаемая госпожа Лэски! Господин
Росс, почему вы не показы[207] ваете нам картину? - сказал он недовольным
тоном, обращаясь ко мне по-французски и, как всегда, ужасающе коверкая
слова. - Allez vite, vite!(1)
Я притворился смущенным и поставил картину на один из мольбертов. После
чего скрылся у себя в каморке. Она напоминала мне Брюссель. Я сидел и читал
монографию о Делакруа, время от времени прислушиваясь к разговору в соседней
комнате. В госпоже Лэски я не сомневался. Она производила впечатление
человека, который вечно живет под угрозой нападения и, не желая быть
страдательным лицом, неизменно выступает в роли агрессора. По-видимому, эта
дама находилась в непрестанной борьбе с собственными представлениями о
высшем свете Бостона и Филадельфии, а ей хотелось быть принятой в свете,
хотелось добиться признания, чтобы в дальнейшем с язвительной усмешкой
взирать на новичков.
Я захлопнул книгу и достал маленький натюрморт Мане: пион в стакане воды.
Мысленно я вернулся в Брюссель - к тому времени, когда мне вручили
электрический фонарик, чтобы я мог читать по ночам в своем убежище. Мне
разрешили пользоваться фонариком только в запаснике, где не было окон, да и
то лишь ночью. В запаснике многие месяцы стояла кромешная тьма. Долгое время
я видел только блекло-серый ночной свет, когда покидал мое убежище и,
подобно привидению, бесшумно бродил по залам музея. Но благодаря фонарику,
который мне наконец доверили, я вернулся из призрачного царства теней в
царство красок.
После этого я уже не вылезал ночью из своего тайника, освещенного теплым
светом. Я заново наслаждался многокрасочностью мира, словно человек, чудом
излечившийся от дальтонизма, или животное, которое из-за строения глаз
воспринимает только различные оттенки серого. Я вспомнил, что с трудом
удержался от слез, когда увидел первую цветную репродукцию акварели Сезанна
с изображенной на ней вершиной Сент-Виктуар. Оригинал висел в одном из залов
музея, и я не раз любовался им в обманчивой полутьме лунной ночи.
-----------------------------------------(1) Давайте скорее, скорее!
(франц.) [208]
Судя по всему, люди в соседней комнате собрались уходить. Я осторожно
поставил крохотный картон Мане, эту частичку его прекрасного мира, на
деревянный стеллаж у стены. Жаркий день, отступивший, казалось, перед каплей
росы на белом пионе и перед прозрачной водой стакана, написанными
художником, вновь проник в мою каморку сквозь узкое и высокое окно. И вдруг
во мне горячим ключом забила радость. На секунду все смешалось в моем
сознании - день вчерашний с днем сегодняшним, брюссельский запасник с
каморкой Силверса. Потом осталось лишь окрыляющее чувство, чувство
благодарности за то, что я еще жив, за то, что я существую. Несчетные
обязанности, обступающие человека со всех сторон, в мгновение ока