Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
л на стук, встречали ее сурово. В полуоткрытую дверь
высовывались сердитые и недовольные лица. Скажи маме, пусть отправляет тебя
в школу, возмущались они, а то взяла моду - посылает ребенка попрошайничать.
У них своих ртов хватает, дай бог свою ораву прокормить, вон их сколько!
Здесь же, на Николас-стрит, была школа, и дети с ранцами уже шли на
занятия. Чей-то ранец раскрылся, и Джейни-Мери увидела несколько книжек,
завернутый в бумагу завтрак, бутылку молока. Школа... Исчерканная
непонятными знаками доска, Джейни-Мери запинается, что-то мямлит,
ухмыляющиеся лица ребят...
Иногда в школу приходил отец Бенедикт. Он задавал вопросы по катехизису
и угощал детей конфетами. У этого громадного человека было больше чутья,
нежели интеллекта, а к детям он питал больше любви, чем к наукам. Как-то раз
он обратил внимание на Джейни-Мери - она сидела за последней партой одна. И
вдруг над ней нависла его массивная фигура. На парту легли конфеты в
бумажках.
- Как тебя зовут, дитя мое?
- Джейни-Мери Карти, отец мой.
- Я отец Бенедикт из ордена августинцев. Где ты живешь?
Отец Бенедикт протиснулся под крышку парты и сел рядом с ней. И
Джейни-Мери сразу стало спокойно и тепло. Она без запинки ответила:
- В домах Каннинга.
Он принялся ее расспрашивать, а учительница, несколько смущенная его
присутствием, продолжала вести урок.
- Значит, твой папа работает на скотобойне?
- Нет, отец мой, папа умер.
Отец Бенедикт кивнул и потрепал ее по плечу.
- Мы должны с тобой подружиться, Джейни, - сказал он. - Давай попросим
твою маму, чтобы она чаще посылала тебя в школу, а?
- Давайте, отец мой.
- Тогда мы сможем видеться чаще, верно?
- Верно, отец мой.
- Ты всегда будешь ходить в школу?
- Я бы хотела, отец мой.
Они разговаривали еще какое-то время, сидя в неудобных позах за партой,
так что головы их почти соприкасались. Прощаясь, он дал ей еще несколько
конфет. Позже учительница в наказание забрала их у Джейни-Мери и раздала в
награду хорошим ученикам.
Теперь она стояла и думала об отце Бенедикте; отвлек ее нищий старик,
проходивший мимо:
- Ты плачешь, девочка? Что случилось?
Джейни-Мери подняла голову и с открытым ртом уставилась на него - она и
не думала плакать. У горбуна нищего был нос картошкой, башмаки просили каши.
А вокруг на улице - лес ног: рабочие не спеша направлялись на заводы и
фабрики, какие-то пожилые женщины семенили из церкви после мессы.
- Ты вроде не в себе, малышка, - сказал нищий. - Тебе что, плохо?
- Нет, мистер, - с удивлением ответила она. - Я иду в монастырь святого
Николая, может, там будут давать хлеб. Меня мама послала.
- Поздненько она тебя послала. Монахи вот-вот уйдут молиться.
И тут же, словно услышав эти слова, колокол в августинском мужском
монастыре пробил три раза. Долгий раскатистый звон поплыл над пульсирующей
улицей, и люди останавливались, снимали шапки и крестились.
Джейни-Мери быстро глянула вверх. Над высокими домами поблескивал купол
церковной колокольни, на фоне высвеченных солнцем облаков летел по небу
тонкий позолоченный крест.
Утром мать напутствовала ее:
- Ищи, моя милая, ищи, и воздается тебе за усердие твое. А уж если
совсем не повезет, иди к монастырю святого Николая - там сегодня раздают
благословенный хлеб.
Джейни-Мери круто повернулась и побежала по улице. Но двери монастыря
уже были закрыты, и ожидающие разбились на группки. Девочка неуверенно
заозиралась по сторонам.
Из разговоров она поняла: святые отцы ушли молиться. Вернутся через
час.
Наконец-то можно идти домой. Она устала, и ее босые ноги еле двигались
по промерзшей мостовой. Может, хлеба добыл Джонни - он ведь ходил по домам и
предлагал щепу для растопки? А может, хоть немного припрятала мама? Иногда
она так делала, чтобы Джейни-Мери знала: в доме пусто, надо расшибиться, а
хлеб достать.
Джейни-Мери пробиралась по заваленному битым кирпичом пустырю - раньше
здесь стояли дома - и следила, как подпрыгивает и удлиняется на бугристой
земле ее тень. Близилась зима, и солнце светило тускло, небо было затянуто
туманной дымкой, кое-где виднелись пушистые белые облака. Повсюду на пустыре
валялись проржавевшие консервные банки, осколки цветного фаянса, они
пригодились бы для игры, да некогда их сейчас собирать. Дети часто приходили
сюда играть в "магазин"; камешками они выкладывали на земле квадраты - это и
были магазины. Бывало, войдет Джейни-Мери в такой квадрат и в секунду
преображается. Да и пустырь уже не пустырь, а оживленная улица, цепочка
камешков - сверкающие витрины. Лицо Джейни-Мери само собой становится
торжественным. Когда дети играют, у них появляется такая спокойная
торжественность. Но вот она вышла из волшебного квадрата - и это снова та же
продрогшая и голодная Джейни-Мери, которая вдобавок не сумела добыть хлеба.
А на нее так надеется мама!
- Ничего не принесла, - сказала она, глядя на маму. - Хлеба никто не
дал, а дяденька сказал, что святые отцы выйдут только через час.
Она с надеждой оглядела комнату, но увидела на столе лишь несколько
хлебных крошек. Неубранным сором они лежали на засаленной цветастой
скатерти. В центре стола возвышался эмалированный кувшин, вокруг него
сгрудились невымытые чашки. Только здесь, дома, Джейни-Мери вдруг поняла,
сколько шагов она намерила за сегодняшнее утро. И ни за одной дверью ее не
встретили приветливо. Мама сердито заговорила:
- Раз так, сиди без хлеба. Небось и не думала его искать, дрянь эдакая!
Пройти по улице и заглянуть к монахам - неужели на это два часа надобно? А у
нас животы подвело. И Джонни бы так и ушел носить щепу на голодный желудок,
не припрячь я для него кусочек. Небось и не думала ничего искать!
Эмаль на кувшине была отколота в трех местах. Трещины расползались
паутиной, словно чернильные кляксы, которые так марали ее тетрадки. По боку
каждой чашки тянулась желтоватая полоска - следы чая. Стол вдруг поплыл
перед глазами, а голос мамы доходил словно издалека. Хорошо бы сесть,
мелькнуло в голове Джейни-Мери.
- Шляешься, - продолжала браниться мама. - Вечно шляешься со своими
подругами. Дождешься, я тебе пошляюсь. Отправляйся назад, вот что. В доме
все равно хоть шаром покати. Иди к монахам и жди, что дадут, как подобает
доброй христианке. Да сумку возьми с собой. Пока хлеба не получишь, ни о чем
другом и думать не смей.
Джейни-Мери стояла, стиснув перед собой кулачки, и снизу вверх смотрела
на мать. Господи, неужели придется снова идти за хлебом?
- Я просила, - сказала она. - Во всех домах просила.
- Значит, плохо просила, - отрубила мать. - Проси, пока не дадут, - и,
круто повернувшись, вышла из комнаты.
Джейни-Мери поплелась в угол за сумкой. Наклонилась поднять ее, и тут
кухня закачалась и потемнела. Когда Джейни-Мери была уже в дверях, мать
крикнула ей вслед:
- Не глазей по сторонам, не будь недотепой. Уж ты не перетрудишься, это
точно. Всем достанется, только моя уйдет с пустыми руками.
И вот она снова бредет по старым кривым улочкам, а вокруг - карусель
колес и ноги, ноги, ноги. Дома круто вздымались над Джейни-Мери, совсем
крошечная рядом с ними, она еле волочила по мостовой грязные босые ноги. В
этот час в магазинах на Николас-стрит было полным-полно женщин, они
торговались из-за каждого пенни. Продавцы в белых халатах проворно
нагибались над мраморными прилавками, предупредительно склоняли голову и с
готовностью поднимали карандаши, сновали между прилавком и полками, бросали
товар на весы, а потом слюнявили огрызок карандаша и сосредоточенно черкали
на бумаге какие-то цифры. Бывало, Джейни-Мери останавливалась и смотрела,
как они работают, но сейчас она прошла мимо, не повернув головы. Губы у нее
затряслись - это по улице прогрохотал трамвай; рельсы блеснули на солнце, но
блеск был тусклый, холодный. Ничто не грело и душу. Только катились друг за
другом трамваи, шлепали по мостовой подошвы, а над домами, на шпиле
монастыря святого Николая, сиял тонкий крест.
В день благословенного хлеба святые отцы всегда устанавливали перед
монастырем деревянный прилавок.
Возле него стояли два монаха и наблюдали за тем, как собирается
очередь. Глаза Джейни-Мери то и дело застилала пелена, но она внимательно
оглядела все вокруг - отца Бенедикта не было видно. Хлеб еще не приносили,
хотя очередь росла на глазах. Джейни-Мери пристроилась в хвост, стараясь
держаться поближе к стенке. У стены удобнее - тут так просто из очереди не
вытолкнут. Сперва было очень холодно, но вот подошли еще люди, и воздух
потеплел. Все, как и ожидала Джейни-Мери, запаслись корзинками и шалями,
драными сумками и ветхими пальто; скоро люди окружили ее плотным кольцом.
Были здесь и мужчины - старики пенсионеры и безработные.
- Много, наверное, не дадут, - говорил кто-то в очереди. - Утром тут
такая толпища собралась - ужас!
- Эй, черт бы вас побрал, полегче там! - сердился другой голос. - Зачем
напираете?
- Тихо, тихо, ребенка раздавите!
Этим разговорам не было конца. Сперва люди рьяно бранились. Потом стали
сердиться - сколько можно стоять? Они недовольно переминались с ноги на
ногу. То и дело сплевывали и шумно вздыхали.
Джейни-Мери стало страшно - она возле самой стены, и вдобавок все на
три головы выше ее. Она почувствовала себя такой слабой, ей захотелось
выбраться из очереди. Но вокруг, куда ни глянь, - плотная стена тел, а внизу
- сплошь ноги, даже земли не видно. Она попробовала посмотреть наверх, но не
смогла. Только через час на ступенях появился отец Бенедикт.
- Отец Бенедикт, да благословит его бог, - послышалось в очереди. - Раз
он здесь, задержки не будет.
Толпа заколыхалась, Джейни-Мери оторвали от земли, и она потеряла свое
место в очереди. Теперь она оказалась за сутулым мужчиной в потасканном
пальто и в подбитых гвоздями ботинках. Воротник его пальто был усыпан
жирными хлопьями перхоти. От пальто шел дурной запах, но Джейни-Мери больше
тревожило другое - его ботинки. Они неуклюже топали по мостовой совсем рядом
с ее босыми ногами. Гвозди с ромбовидной шляпкой опоясывали каблуки двойным
кольцом. Джейни-Мери даже наклонилась, лишь бы не терять ботинки из виду,
лишь бы уберечься от них. Она не могла отвести от них глаз. "Выпустите
меня", - попросила она стоявшего рядом мужчину, но, даже услышь он ее, все
равно помочь ничем бы не смог. Она пыталась привлечь к себе внимание, но
люди о ней позабыли и знай перемалывали то, что и так всем было известно.
- Теперь уже скоро, - говорили они, подталкивая стоявших впереди. - Уже
скоро.
Прошло немного времени - и все оживились, очередь забурлила.
- Смотрите, смотрите! - кричали они. - Принесли!
Джейни-Мери снова оказалась в воздухе. Почва снова ушла у нее из-под
ног, дыхание перехватило - люди давили на нее со всех сторон. От испуга она
вцепилась в воротник, усыпанный перхотью, и захныкала. Сквозь водоворот рук
и плеч она увидела отца Бенедикта, его мощный торс возвышался над сдавившей
ее толпой. Она звала его, но он не услышал.
- Тут же ребенок, - кто-то наконец заметил ее. - Хватит напирать, черт
подери, ребенка раздавите.
Какой-то мужчина хотел поддержать ее, но толпа неожиданно увлекла его в
другую сторону. Его рука хватала воздух где-то слева от нее. Толпа
раздалась, и Джейни-Мери соскользнула вниз.
- Отец Бенедикт! - еле слышно позвала она. - Отец Бенедикт!
Тут мужчина впереди споткнулся, и подбитые гвоздями ботинки обрушились
прямо ей на ноги.
Джейни-Мери пришла в себя в монастырской приемной - она лежала на
диване. Над ней склонились отец Бенедикт и один из послушников. Кто-то укрыл
ее пледом. У противоположной стены уютно светился электрический камин, над
ним в золоченой раме висело изображение сердца Христова. Ноги онемели, были
какие-то тяжелые, и картина плыла перед глазами. Зато в приемной тепло и не
надо рыскать по улицам. Тут она вспомнила о хлебе, о словах матери.
Джейни-Мери дернулась, хотела что-то сказать, но не услышала собственного
голоса - так шумело в ушах. Послушник повернулся к отцу Бенедикту.
- Вы вовремя поспели, - сказал он. - С ней что-нибудь серьезное?
- Только ноги, - ответил отец Бенедикт дрогнувшим голосом. - Видите -
следы гвоздей...
ПАУТИНА
Перевод Л. Беспаловой
Когда грузовик черно-пегих {Черно-пегие - английские карательные
отряды, принимавшие участие в подавлении ирландского
национально-освободительного движения в начале 20-х годов XX в. Носили
желтовато-коричневую форму с черными ремнями.}, вместо того чтобы и дальше
ехать вдоль берега, свернул в город, Обормот околачивался у углового дома.
Он весь вечер проторчал на углу, греясь под нежарким октябрьским солнцем, да
и тут он хоть и переполошился, а уйти не ушел. Когда грузовик, едва не задев
его, проехал мимо, он сощурил глаза, а голову наклонил чуть влево - считал,
сколько раз грузовик повернет. Грузовик притормаживал, газовал, снова
сбрасывал обороты. Он катил к дому Фредди. К тому времени, когда грузовик
остановился, Обормот уже молотил в дверь одного из домов, окнами на море.
Дом безмолвствовал. Обормот сунул палец в рот, оглянулся через плечо. В
полумиле от него, посреди изрытого лужами пляжа, двое мужчин копали червей.
На таком расстоянии их пригнувшиеся тела казались совсем маленькими. За ними
виднелась вспененная полоса прибоя, а за ней на самом конце волнореза -
казармы, куда, собственно, и полагалось сейчас катить грузовику. Обормот
стал протискиваться через полуприкрытое окно. Нил стоял в ногах
разворошенной постели. Револьвер в его руке был нацелен на окно. Лицо его
застыло в напряжении, но рука не дрожала.
- Я все слышал, - сказал он. - Передай Лютому.
Обормот кивнул, метнулся через переднюю. В кухне миновал миссис Райан.
Она держала каравай хлеба и нож, в лице у нее не было ни кровинки. Миссис
Райан провожала его испуганным взглядом, когда же он, перемахивая через
ограду заднего двора, задел ее сапогами, она испустила стон. Вернувшись, он
застал ее в мужниной комнате вместе с Нилом. В комнате царил несусветный
кавардак: Райан весь вечер чудил и не давал прибираться. У кровати стояла
чашка с остывшим чаем, к которому он так и не притронулся, лежал засыпанный
пеплом бутерброд. Из-под одеяла виднелись только голова яйцом и истаявшая
желтая физиономия.
- Не жилец я на этом свете, Лютый. Вот-вот помру, - заныл Райан.
- Все мы вот-вот помрем, - сказал Лютый. - Небось как в воскресенье к
Тобину идти, ты и думать забываешь, что помирать собирался.
Он дал знак Нилу, а сам отошел к окну.
- Вынимай добро, - приказал он, не оборачиваясь. Нил наклонился над
отцом.
- Папка, - попросил он. - Ты уж встань. Ты что, не слыхал разве, куда
они поехали?
- Как не слыхать? Слыхал, конечно. В казармы они поехали, куда еще?
- Да ты что! - прервал его Нил. - Они ж к Фредди поехали!
Отец упрямо сжался в комок. Исчахшими руками он стягивал рубашку вокруг
шеи.
- За что на меня такая напасть? - взывал он. - И чего вас сюда
принесло? Револьверов совать к себе под матрас больше не дам. На мне живого
места нет - весь матрас буграми, столько вы под него понапихали.
Нил подхватил его под мышки и переставил на пол. Пока они сворачивали
матрас, старик стоял сгорбившись у кровати, его била дрожь. Ворот он
придерживал левой рукой, а когда его сотрясал кашель, смущенно одергивал
подол правой.
- Лютый, - канючил он. - Что ж, мне так мои оставшие дни и спать на
ваших треклятых револьверах?
- Давай, давай. Вынимай, да поживей! - прикрикнул Лютый. Он чуть
высунулся из окна - поглядеть, что творится. Квартал запрудили грузовики,
дом сотрясало от их грохота. Вдруг Лютый замер. - Обормот, - шепнул он. -
Открывай люк. Нилова мать осенила себя крестным знамением. Обормот кинулся
из комнаты. Солдатские башмаки громко затопали по мостовой, а тем временем с
прибрежной дороги к дому с грохотом свернул еще один грузовик. Дом окружали.
Лютый подал знак, и Нилова мать поплелась за ними во двор.
- Поставишь крышку на место, - сказал ей Лютый. - Поднимай ее не спеша,
не колготись. Поверх поставишь стул и лоханку. Расплескай воду, будто ты
стирала.
Нил переглянулся с матерью. Она прикусила губу.
- Как скажете, мистер Бранниган, как скажете, - приговаривала она.
Солнечные лучи пригревали дворик, мусорный ящик в углу отбрасывал
длинную тень. Лютый пропустил вперед Нила и Обормота. Ловко спрыгнул вслед
за ними в ход. Нил проехался плечом по осклизлой стене, Обормот брезгливо
сморщил нос. Крышку неслышно поставили на место, и солнечный квадрат,
мало-помалу уменьшаясь, и вовсе исчез. Они побрели вперед, осторожно ступая
в зловонной тьме.
Когда грузовик остановился у дома Фредди, йа улице не было ни души,
кроме девчушки с белым кувшином, поставленной на стреме. Даже старики,
которые вечно торчали на подоконниках, перемывая кости соседям, и те исчезли
вместе со своими псами. От полукружья сырости у недомытого крыльца
поднимался легкий парок, там и сям украдкой отодвигались занавески. Девчушка
безмятежно брела по улице. Фредди и Фила Тобина она разыскала в баре позади
лавки.
- Чего тебе? - спросил Фил.
- В твоем доме солдаты. - Она еле переводила дух. -
Я бежала всю дорогу.
- Тебя видели?
- Видеть-то видели, да не заприметили. Я вроде как за молоком шла.
Фил Тобин мял фартук в руках. Пальцы у него были толстые, короткие.
Фартук на его необъятном животе казался носовым платком. Фредди погладил
девчушку по голове.
- Молодчина, - сказал он. - Бери молоко, неси его домой и помни -
никому ни слова. Его одолела тревога.
- Помни, - терпеливо втолковывал он. - Ни слова. Девчушка, кивнув,
юркнула в дверь. Фил дернул Фредди за рукав.
- Пошевеливайся, бога ради, - сказал он. - Они вот-вот будут здесь.
- Правда твоя, они времени даром не теряют, - ответил Фредди. Пройдя
извилистым коридором, они спустились по каменной лестнице в подвал.
Уже в подвале Фил сказал:
- Так я и думал. Кто-то нас продал.
- Почему ты так думаешь?
- Меня не проведешь, - сказал Фил Тобин.
- Разве что нас увидели, а так, кроме тебя и Райайов, никто и знать
ничего не знал.
- Люди распускают языки, - сказал Фил.
Фредди бросил взгляд на загромождавшие погреб бочки, на зарешеченный
люк, выходивший в проулок. В углу валялись матрас, скатанные одеяла. Фредди
нагнулся, вытащил револьвер. Фил все комкал в руках фартук. Его цветущее,
румяное, как наливное яблоко, лицо скукожилось, побледнело.
- Хоть убей, не пойму, чего тебя сюда принесло? - начал он.
- Приказ, - сказал Фредди, выпрямляясь. - Так что не задавай вопросов.
Он встал прямо против двери.
- Шел бы ты в лавку, - сказал он. - Если меня найдут, скажешь, что я
влез через люк.
Фил закрыл дверь и ушел, раздраженно побрякивая ключами, Фредди
расположился на матрасе и стал ждать.
Солдаты перевернули весь дом. Кляли на чем свет стоит мать Фредди,
которая на все их расспросы отвечала молчанием. Уволокли с собой, как он ни
упирался, отца Фредди. Произвели обыски и в других домах. Но вот уже
спустилась ночь, а солдаты еще рыскали по городу, и