Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
ы становимся в одну шеренгу. Надеяться уже не на что. Это конец. Я
вынимаю последнюю папиросу "Казбек", которую так бережно хранил. Разминаю
пальцами табак и, нагнувшись к опешившему офицеру, прикуриваю от его
зажигалки. Затягиваюсь, стараюсь подольше задержать в себе дым и передаю
папиросу Леньке.
В свою очередь и Ленька, затянувшись, передает папиросу Семину. Семин -
Сероштану. Сероштан - Жоре Мелешкину. Жора...
Папироса обходит всех. Даже Вася Дидич и Борис Бляхер, которые сроду не
курили, не отказываются от последней затяжки. Вот и все.
Мы стоим и молчим. Видим, как солдаты упирают черные автоматы в животы.
Мы стоим. Нас семнадцать.
Первый в ряду Парамон Софронович Сероштан, пятидесяти одного года,
бывший капитан Днепровского парохода "М. И. Калинин", Сероштан, которому так
и не суждено увидеть внука...
Вторым стоит Валентин Николаевич Семин, мой одногодок. Он стоит,
шатаясь, без посторонней помощи. Его ясные, светлые глаза слегка насмешливы.
Сколько девчат в Севастополе будет плакать по нем!..
Рядом с командиром в разодранной тельняшке покачивается, засунув руки в
карманы широкого клеша, Ленька Балюк. Он был простым водолазом на спасалке.
Он улыбается, потом хохочет. Слышите, человек хохочет, надсмехается над
самой смертью! Кто из вас способен на это?..
Четвертый - Жора Мелешкин. Высокий, тощий. Его называли хулиганом. А он
мог бы стать филологом, наш Жора. Сколько книг он так и не успел прочесть!..
Сенечка Тарасюк, которого мы прозвали Перманентом. Парикмахер. Вот уж
кто действительно никогда не унывает...
Рыжий веснушчатый Борис Бляхер с грустными глазами...
Застенчивый Вася Дидич. Так ему и не пришлось поцеловать девушку...
Коцюба, который сумел взять себя в руки... Степан Мелимука, бывший
рулевой... Иван Помятун, Иван Рудой и Иван Савченко - три Ивана. Их мы почти
не знаем. С нами они пробыли меньше недели. Но у них заскорузлые
крестьянские руки, которым водить комбайны, вязать снопы... Тысячи гектаров
ржи останутся несжатыми и осыплются на корню из-за того, что погибают эти
парни...
Моторист Петр Цыбулько... Григорий Цыганок и Михаил Ракушкин,
водопроводчик... Сухарев Анатолий... Я.
Нас семнадцать. Мы недолюбили, недорадовались, недострадали. А нам бы
жить и жить! Работать, читать книги, ласкать любимых, растить детей и
внуков. И гулять по Крещатику. И отбивать девчат у слюнтяев. У нас все
впереди и... нет ничего впереди.
Трудно расставаться с жизнью. Но во сто крат труднее умирать, когда
враг на твоей земле, в твоем доме, когда о победе можно только мечтать...
Мы не знаем того, что будет. Но верим, что наши придут. И
тогда наверняка сочинят замечательные песни, о которых не имел
понятия Харитонов. И тогда люди смогут петь во весь голос. И какая
жизнь будет тогда, какая жизнь!
- Kehrt um! Кругом! - командует офицер. Но мы не поворачиваемся. Нам не
стыдно посмотреть смерти в глаза.
- Ruht! Вольно!
А мы и не собирались стать "смирно".
- Himmeldonnerwetter! - чертыхается офицер.
Ругайся, ругайся сколько влезет!
У нас мало времени. Нам не до тебя. Остались всего две команды:
"Achtung" и "Feuer!" - "Пли!". И мы думаем...
Будет время и ни одного оккупанта не останется на нашей
земле. Будет время и взамен разрушенных построят новые дома.
Удобные, просторные, светлые. Настанет такое время, когда людям не
придется думать о хлебе насущном.
Мы знаем, за что идем на смерть. За то, чтобы наша земля была свободна.
Но мы умираем не только за это, но и за то...
Чтобы люди не забыли о старенькой одинокой матери Петра
Харитонова, которая живет где-то под Курском. Чтобы братья Бориса
Бляхера никогда не услышали позорного слова "жид". Чтобы, если
выживет майор Подлесный - такие люди живучи! - никто не подал ему
руки. И Вале, которую я сегодня видел, - тоже. И чтобы ни одна
девушка не причинила парню столько горя, сколько испытал
Сухарев...
Люди вернутся с войны. Многие придут с орденами. Другие -
без. Вернутся некоторые из тех, кто был с нами в плену. Так вот,
пусть их никто не упрекнет за это. Как знать, быть может, иные из
этих бывших пленных воевали не хуже тех, у кого грудь в крестах?
И еще нам хочется, чтобы нас не забыли. Мы стоим лицом к лицу
со смертью. За нами - голый бульвар. Что ж, посадят новые тополя.
Землю, на которой мы стоим, зальют асфальтом. И по нему будут
ходить люди. Так. пусть они помнят, что эта земля густо обагрена
нашей живой кровью... Возможно, что когда-нибудь там, где мы
стоим, поставят памятник. Так чтобы у подножия этого памятника
никогда не увядали цветы. И чтобы под ним играли дети...
Мы беремся за руки. Жить остается меньше секунды. Я набираю полные
легкие воздуха. И последнее, о чем я еще успеваю подумать, это о том, что...
Людям надо вот так вот крепко держаться друг за друга...