Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
видели.
- А чего на пилораме-то?
- Так Юрок исчез второй день. Вчера в будке просидели, а сегодня рас-
пихали нас кого куда.
- Исчез? Убежал, что ли?
- Да нет, вряд ли. Он позавчера остался на нижнем, сказал - с кразис-
том приедет, успеет к поверке.
- И не приехал?
- Ну. Но его вещи вольные, деньги - в бараке.
- Так в Вишерогорске пьет с кем-нибудь.
- Нет, уже там искали сегодня - бесполезно.
- И в Говорухе?
- Конечно. Мухин землю роет - ему еще ЧП не хватало.
- Найдут. Не испарился же. А сами-то что думаете?
Вовчик с Андрюхой переглянулись, почесались.
- Мы знаем. К Ленке он пошел.
- К Ленусе? А она вышла на работу?
- Она уже не на нижнем давно.
- А почему вы решили?
- Он уже ходил до этого. Только, Леня, - пусть его еще хоть неделю
поищут - мы отдохнем пока.
- Нет, я сейчас побегу докладную писать. Пусть ищут, конечно.
Юрка нашли не через неделю - гораздо позже. Но отдохнуть моим орлам
не дали: уже на следующий день в лес перевели. Те же сто кубов. Но у во-
ды, пожалуй, полегче:
ветерок, гнуса нет почти... Не раз, наверное, Вовчик с Андрюхой буг-
ровскую любовь проклинали.
XXXVI Разузнал я у местных насчет рыбалки, удочки смастерил, уфаловал
Гарика (он не любитель), и отправились мы с утра вниз по Серебрянке. С
наживкой чуть не оплошали - я никак червей не мог накопать, и Гарик
предложил опарыша развести.
Жара - плевое дело. Но выяснилось, что ловят здесь хариуса, а он на
муху бьет, внаплавку надо закидывать. Слава богу: не люблю я этого опа-
рыша. Четверть века рыбачу, а превозмочь себя не умею. Почему так омер-
зителен опарыш? - Да ведь это образ кишащей, копошащейся первоплоти ми-
ра. Жизнь - до Божьего дуновения. А дунул - и вот: муха. Совсем другое
дело. Хоть и дальняя, но уже родня, не отопрешься. Да и не взбредет от-
пираться - прелесть же! Одно умывание чего стоит.
Наловили мы этой прелести полный коробок, Гарик еще и кукан соорудил
заранее, хоть я отговаривал: плохая примета - кукан без улова.
Так и вышло: до обеда хлестали - и не чешуйки. Даже намека на поклев-
ку не было.
- Я и не верил, что тут рыба есть, - Гарик признался. - Это ведь
мертвая речка.
Ты же видел, что во время сплава делается.
Видел. Кроме баланов - бывает, и трелевщики по руслу скрежещут, зато-
ры разбивают
- жуть.
- Но местные ловят же.
- А! Базар один. Не может здесь рыба жить.
Я понимаю, что просто надоело Гарику. А мне - удилище в руках - уже
за счастье, до вечера готов дурачиться, благо выходной. Но не упорствую.
- Как тебе баба Нюра-то, Гарик? Знойная женщина?
- Не подкалывай. Со спины - так вполне. Первый раз аж заплакала пос-
ле.
- От счастья?
- От неожиданности.
Ясное дело, это ведь вроде "Волги" в лотерею - на сочного геронтофила
напороться, заплачешь тут.
- Пусть тушенку нам заначивает, пассия твоя.
- Уже схвачено, Ленчик. Кого ты учишь.
Что ж, хоть какие-то дивиденды с Амура. А то утомил этот платонизм.
Вон в Катюху сколько сластей вложено, а процента - чуть.
- Знаешь, она хочет, чтобы я с ее дочкой познакомился. Адрес дала.
- А где дочка-то?
- В Красновишерске.
- Молодая?
- Тридцатник. Внучке - восемь.
- Сватает, значит? Веселая у вас семейка будет. Лет через пять и
внучка поспеет.
- Да ладно тебе. При чем здесь внучка. Я поделился, что не знаю, куда
после звонка причалить, - она и ухватилась. А что - фотку показала, нор-
мальная баба, дочка-то. Мне уж девственницу поздно искать.
- Ну, и в Чалдонии, серьезно, остался бы?
- Нет. Я где-нибудь в средней полосе хочу. Колхозец. Бычков возьму на
откорм.
Свинки, там, кроликов разводить. Полсрока уже мечтаю.
Вот это да! Гарик - и свинки! Если б сказал, что в отряд космонавтов
собирается заявление подать - я б не так удивился. А он, на мое изумле-
ние, дальше развивает:
- Ленчик! Город - это новый срок, без вариантов. А я не хочу больше -
пусть лучше пристрелят сразу. - Увы, все так говорят - и половина опять
садится. - У тебя хоть крыша в Питере, мать, кенты нормальные. А я на
пятеру раскручусь - и похмелиться не успею. А так - поедем вдвоем, уст-
роимся, пацанку потом заберем...
Я улыбаюсь: уже распланировал все, даже девку не повидав. (Но зря
улыбался:
именно так и получилось у Гарика. Мечта созидает реальность, вплоть
до бычков и свинок, - сколько раз потом убеждался.)
- Ничего, еще приедешь ко мне на самогоночку, самому завидно будет.
- Да нет, завидовать вряд ли. Я еще не созрел для фермерства.
- Какие твои годы. Мне в двадцать пять тоже крутиться хотелось.
Напророчил Гарик, как в воду глядел. Правда, крутиться мне никогда не
хотелось.
Уже от слова-то воротит - что за дела такие: крутиться? Разве это че-
ловеческое занятие? Крутится волчок. А волчок, по фене, - анальное от-
верстие. Ну, крутитесь, крутитесь. Крутые вы мои. Да, но вот насчет фер-
мерства: как раз я теперь в том гариковом возрасте - и точно: тараканов
готов разводить - лишь бы не в городе. Напарницы не найти только. Не на-
чать ли со старушек? Глядишь, какая-нибудь и случит со своей дочкой бес-
хозной... Нет, не получится, сознаю.
Напора мечты не хватает. То есть старушку можно подцепить, но у нее
или сын окажется, а если дочь - так замужем, а не замужем - так из Пите-
ра - ни-ни, из конуры своей блочной.
Смотали удочки, вышли на дорогу, бредем, веточками помахиваем. За по-
воротом - урчание < Уазика> .
- Загасимся? - я-то всегда предпочитаю за кустиком отсидеться.
- Брось ты.
Ну вот, послушался - и на хозяина нарвались, да еще с управленским
козлом каким-то.
- Златоустов! По десять суток, обоим!
- Ленчика-то за что, гражданин начальник? У него законный выходной. -
Вот это Гарик напрасно. О законе упоминать - вернейший способ мента
взбесить.
- В выходной за территорию зоны вообще не имеете права выходить! С
удочками тут разгуливают, курортники!
- Так не поймали же ничего, гражданин начальник!
- Вот по десять суток - это ваш улов. Вс„.
Захлопнул дверцу, укатили.
- Выдрючивается перед управлением.
- Ясное дело. Ничего, Лень, отмажемся.
Отмазались, точно, - только ночь прошизовали. Но вот волосы опять от-
ращивать - надоело, сил нет.
XXXVII Про кроликов - это я знаю, откуда у Гарика мысль. Крольчатня у
нас на ферме - еще со времен начальствования Канюки, его любимое детище.
Даже для офицерской столовой не давал забивать. Навещал ежедневно, гла-
дил, умилялся. Дед Мазай, да и только. (А Владимир Ильич кошечек любил
почесывать. Это у них, видно, профессиональное, у хозяев.) Ну, кролики и
мерли от перенаселения. И двух зашуганных дедков, к крольчатне пристав-
ленных, каждый мор наполнял мстительным торжеством. Не разделяю, потому
что - кролики-то чем виноваты?
А если вникнуть - то и Канюка дядька неплохой. С тех пор, как опусти-
ли из начальников - помягчел, даже симпатичное что-то появилось, напри-
мер, с прическою стал экспериментировать. Со своей уже, не с зэковской.
То выбреет кумпол до блеска, зато под носом начернит недельной щетины.
То, напротив, бобрик напустит, а вместо усов - бачки. В общем, фантази-
ровал неистощимо, причем каждая эволюция сообщала его лицу все новые от-
тенки идиотизма. Хотя идиотом не был, отнюдь.
Просто предвосхищал стиль, ставший повальной модой в 90-х. Сегодня
попробуй, сунься куда с умным выражением - засмеют: провинциал! Забыва-
ет, забывает свои корни нынешний бомонд, а ведь все оттуда, из мощных
глубин, - столицы давно бесплодны, увы.
Скажем, вот этот неотразимый жест: звучно набрать в рот соплей и
сплюнуть под ноги - смачно, с прихарком - снобизмом было бы отрицать
фольклорные истоки.
Легко описать, кстати, а попробуй-ка исполнить непринужденно - упор-
ной тренировкой достигается, некоторым так и не освоить: чуть ли не
врожденный дар необходим.
Впрочем, по этому поводу ученик мой ответил однажды - на замечание:
"Не ковыряй в носу, меня тошнит!" - "А вы не смотрите". Совершенно в
точку: меня же тошнит - мои, стало быть, и проблемы. Нет такого закона -
в носу не ковырять.
Пересеклись как-то с Канюкой: он - в штаб, я - в лес.
- А почему ты пешком все время ходишь, Ленчик?
Хороший вопрос. Мог ведь и поинтересоваться, почему я с подъемом не
встаю, на разводе не бываю.
- Геморрой замучил, гражданин начальник. Только ходьбой спасаюсь.
- Правда, помогает? - живое участие чувствую: брат по несчастью.
- Да, если острого не есть - утихает.
- Надо же, я десять лет с этим делом - и не знал. Свечами перебива-
юсь.
- Так вам - куда ходить. Здесь длинные дистанции нужны.
- Верно, верно. Гублю себя своей работой, пора на заслуженный отдых.
- Все там будем, гражданин начальник.
- Ну-ну, ты развеселился, я смотрю. Лучше скажи, зачем кубатуру уре-
заешь?
Бригадиры жалуются.
- Клевещут. Зачем мне их кубы, в карман не положишь.
Вот: минутку всего побазарили, а я два фуфла задвинуть успел. Гемор-
рой, конечно, присутствует, но не потому я не езжу, а с кубами - это у
нас так и задумано, чтоб жаловались на меня бугры: лучший способ отвести
подозрения в приписках.
Ничего, Бог правду видит, а ментам - не обязательно. И так на себя
много лишнего берут.
Правда же, несказуемая правда - в моем психическом заболевании. Смеш-
но и помыслить такое объяснение:
- Клаустрофобия у меня, гражданин начальник.
Зэкам не полагается недугов с такими названиями. И геморрой-то - на-
хальство с моей стороны, сидячая ведь хворь, а я не шофер.
Но здесь причина мне понятна: полдетства с книжкой на стульчаке, са-
мое место почитать без помех. С клаустрофобией сложнее. Отвлеченно еще
на зоне набегало - чувство безысходной запертости, - не личной, а пого-
ловной: в теле, в мире...
Как-то так брезжило: ну да, можно и с Земли улететь, но свобода -
когда ты сразу везде, и вот это - недостижимо. Умирай, воскресай - бес-
полезно, а с этим - и в загробье не лучше. Если ты в одной точке - зна-
чит, не в другой, и все тут, тюрьма - во веки веков. Что пространства
уже не будет - нам ведь не обещано.
Впрочем, надо перечитать повнимательней.
Но болезни еще не было. По-настоящему, пожалуй, в столыпине подцепил
- когда на оправку часа четыре допроситься не мог. И вот - скрутило, на-
конец: помираю в машине. С водилой рядом, то есть зная, что остановит в
любой момент при надобности - пожалуйста, хоть целый день. В кузове -
тут же припадок. Внешне-то ничего, креплюсь, но эти сорок минут или час,
если ехать все же приходится, - морская болезнь - просто насморк в срав-
нении.
Потом уже расползлось на все подобное: поезда, самолеты. В метро то-
же: от станции до станции - полутруп. (В Москве полегче: там перегоны
короткие.) Да и комнату - если снаружи ее запереть - не могу переносить.
Словом, любое, откуда по своей воле нельзя выйти когда угодно. А если на
туловище распространится? Жду с ужасом. Оно ведь тоже - вроде комнаты.
Или самолета. Срочно пора йогу практиковать - одно и мешает: то рифмы,
то мемуары. Впрочем, не это ли и спасает?
Дохожу до площадок, Геша уже в будке сидит, мастерит флюгер. Тоже
невроз у парня: не может без дела, руки должны быть заняты.
- Как тебе, Леня? - показывает пропеллер на вертушке. - Я петушка хо-
тел, потом доехал: стремак - петух на будке.
- Подумаешь. Кто чего скажет.
- Да не скажут - самому смешно просто.
Приладил над дверью.
- А не взлетим, Геш? Побег припаяют.
- Нет, не получится. Балласта много.
Меня, что ли, имел в виду?
XXXVIII Устал от вечного зуда в голове. Нет, не завшивел (волосяной и
не было на поселке
- хитрые твари: что толку заводиться, если персонажа бреют чуть не
каждый месяц?
Бельевая - это да, на чужую шконку присядешь - не оберешься потом), -
внутри зудение. Мозг все какие-то иксы вычисляет. Никто не плотит за это
- так он на общественных началах, деятель неуемный. Потому особо люблю
минуты, когда хмурый смысл отлучится ненадолго - и сердце шалит, захле-
бывается от радостной бесцельности существования... А лучше бы - вовсе
не заводился. Как бы наладиться потверже - чтоб ничего впереди, никакой
перспективы? Не дано, увы. Все равно конец срока маячит - вот и ждешь,
дни считаешь. А потом оказывается: дни, которые зачеркивал с таким кай-
фом, - и были самые благодатные. Ну, зато теперь занятие - реставриро-
вать, крестики стирать.
26 августа справил я день рождения. Игорек мне боты подарил, а Гарик,
в Красновишерск на днях катавшийся, вышустрил там где-то рекламный пла-
кат фильма "Хорошо сидим!" (Да, шел такой фильм, только третьим экраном
почему-то - в Питере не показывали.) Три ханурика изображены в кроко-
дильской манере и поверх - название. Я прикнопил над шконкой - весь ба-
рак на экскурсию пришел. На следующий день Донос оторвал, конечно.
Эх, потому и ждешь звонка - ради этих картин лелеемых: трясет меня с
утра, гаденыш, шизняком грозит - медленно, сонно одеяло приподнимаю (на-
деюсь, не подведет фитюлька, напружена будет, как обычно): "Поцелуй -
тогда встану". И жестом - куда поцеловать, если не поймет сразу.
Не сбылось, не хочу выдумывать. Не Донос дежурил в день моего осво-
бождения, да и, честно сказать, последние недели даже он меня не будил.
А 27 августа - потому и запомнил, что после дня рождения сразу - наш-
ли Юрка Воронина. Вернее, сам нашелся: всплыл и прибился к бережку,
где-то за Арефой, вниз по Вишере.
По наколкам идентифицировали, лица там не было практически - снесено
дробью в упор. После формальностей этапники закопали на серебрянском по-
госте - хорошее, кстати, место: березки, тихо, сухо.
Повязали по этому делу Володьку Ленусиного. До нас дошло, что и не
отпирался парень, вроде как ждал только случая признать вину. Самому
сдаваться глупо, конечно, но и жить с этим - тяжело, понимаю.
Володька! Если б знал я заранее, что так обернется - я б тебя главным
героем сделал. Теперь-то поздно уже, не с начала же начинать.
Впрочем, поскольку я не в курсе, по пьяне ты пальнул или в трезвом
уме - слегка тускнеет мой интерес. (Если по пьяне - то совсем не инте-
ресно.) Но вот с кем ты трупешник в Вишеру сплавлял - за это бы дорого
дал, чтоб выяснить. Одному неподсильно, без транспорта не обошлось. Со-
бянин, что ли, посодействовал? А Ленуся? Она-то как здесь, каким боком?
Кроме Володьки, никого даже на допросы почти не дергали. Так, по разу
Ленусю да соседей - это мне потом Серега Перчаткин рассказывал, когда я
к нему зашел после откидки. Странно немного - убийство все-таки, хоть и
зэка. Значит, по Володькиной версии - без подельников, без свидетелей,
всех отмазал. Ну, и молодец. Семеру на уши повесили - убийство на почве
ревности, легкая статья, по одной трети на химию идет. Не то что моя -
ни амнистий, ни льгот, кроме поселка. Надо, ребята, сначала кодекс изу-
чать, потом за дело браться. А то вот задним умом только и крепчаем.
Правда, двухстволки у меня все равно под рукой не было. Теперь имею,
после бати осталась, зато жены нет и хахалей, соответственно, - не в ко-
го стрельнуть. Ну, еще не вечер, пусть лежит пока на антресолях, дозре-
вает.
В начале сентября Гарика перевели на Сыпучи - другое поселение, пог-
луше, километров сорок от нас. Письмишко от него получил вскоре - хвалил
очень сыпучевский лес, такие дубаны, дескать, в Серебрянке и не снились.
"А угадай, кто тут замполитом? - Наш - помнишь, который зимой сбежал.
И Котря с ним, только не работает нигде, дома сидит. Вообще тут скучнее,
Ленчик, баб нет почти, один магазин всего, но продавщица уже под седлом,
не пристроишься. Зато бухалом торгует - почти открыто, крутой бизнес.
(Мне это письмо ребята передали, так бы Гарик не пустился в подробности
- цензуруют же нашу корреспонденцию.) Режимник хотел с обыском к ней -
она на всю деревню его жене орала: "Пусть придет только, я ему в фуражку
столько насру - не утащит!" Душевная женщина, жаль, покороче не сой-
тись", - в таком духе страницы три. Гарик ведь и там мастером, времени
навалом, а уши свободные еще не нашел, как я понял. Потом были три-четы-
ре весточки, но посуше - потому что по почте.
Вдвоем нам непривычно, скучновато с Игорьком семействовать - взяли мы
третьего, Славика. Мой ровесник, из Ростова, веселый парень, здоровенный
казачина, а главное - два раза успел до тюрьмы жениться, и обе жены к
нему теперь приезжали поочередно. Славик-то им хитроумный график соста-
вил - чтоб не столкнулись, но хозяин выдал: рассказал второй о первой. И
все увещевал многоженца: нельзя, мол, пора определиться. Славик кивал
усиленно, но письма с поцелуями продолжал слать обеим. Так с ними и на-
до, между прочим, - женщины только в полигамии свое место осознают. А
как признаешься: ты у меня одна - вс„, на голову садятся.
Погорячился Владимир с выбором религии - к мусульманству получше сто-
ило присмотреться. "Руси, - говорит, - веселие есть пити", - так оттого
и пьем, что эти на голове сидят. Тысячу лет уже за Красное Солнышко
расхлебываем.
XXXIX Иногда самого себя спрашиваю: ты это в шутку или всерьез? И,
подумав, отвечаю по-еврейски - вопросом на вопрос: а вся жизнь - в шутку
или всерьез? Для серьезности - слишком много игры, для игры - слишком
много серьезности. (Это один дядька знаменитый так про шахматы сказал.)
Но жизнь - такой и должна быть.
Какой же серьез, если столько вещей выше разумения - а ему одному
серьез и нужен, но и какая ж игра, если правил мы не знаем и своих не
установишь.
Вот - без абстракций: даже Уголовный кодекс не нами составлен. И это
бы ладно, но и такой-то - никто не читал толком. В школьные хрестоматии
надо включить, как завершение программы. А сзади на обложке курсивом
пустить - из Экклезиаста: "Что сверх всего этого, сын мой, того бере-
гись: составлять много книг - конца не будет, и много читать - утоми-
тельно для тела".
Экклезиаст вот почему вспомнился: остался мне ровно год до звонка,
такой же круглый, катящийся - как и предыдущий. Осень - зима - весна -
лето - осень (в октябре освобождаюсь). Это и навевает соблазн циклизма:
"что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего
нового под солнцем. Род проходит и род приходит, а земля пребывает вове-
ки".
Так хорошо, покойно, гладко, кругло - хочется забыть, что 2000 лет
назад - кольцо разорвано. Нет больше повторяемости рода, и Земля не на-
веки, появилось другое средоточие: Лицо, неповторимое и вечное.
Но мы едва тянем, не в жилу. Вот это наше с Гариком - свинок выращи-
вать - в самой глубине - от желания избыть непосильное. Но не дано - об-
ратно, к роду, к земле, не уйти нынче в крестьяне, не надо себя обманы-
вать. Потому что их нет, некуда уходить, не в чем растворяться. В этой
стране одни пролетарии остались - чума ХХ века. Те, то есть, кто из рода
не вверх, а вниз выпал, и в школе кому втолковали (всеобщее же, обяза-
тельное): Земля исчезнет, все относительно. Жизнь
- одноразового использования: кольнулся - и в отключку.
Когда мне совсем невмоготу от пролетариев делается - я их на войне
представляю:
Гешу, например, пулеметчиком, Ваньку - танкистом. Помогает! Дойдем до
Берлина, никаких сомнений. Только потом ведь обратно, на круги своя...
Ничего, где чума - там и пир. Залог бессмертья. Но я все же предпочи-
таю поэтов:
может, душу твою и погубят - но кирзачом по почкам не настучат.
Нет, это не мне - это с нижнескладскими Ванька сцепился, в зоне уже,
вечером. Он моим грифелем приемщицким на торцах написал: "Привет, абори-
гены!" - а те отказались воз разделывать. (Вывозка в тот же день была.)
Обиделись, решили почему-то, что "аборигены" - это масть, вроде гребней.