ь не заплакал! Решил ждать следу-
ющего  рейса,  а  он  через четыре часа.  Стал как вкопанный у входа и
смотрел на небо. Чем больше стоял, тем обиднее было. Накурился до тош-
ноты. Слава Богу, подруливает горьковский. Впиваюсь глазами в высадив-
шихся пассажиров.  Моих нет.  Схватился за голову,  сел в машину.  Эх,
будь  что будет!  Поехал на малой скорости домой.  Остановил машину за
углом, а сам пополз, как змея, к окнам. Окно высоковато, подтянулся на
руках,  вижу:  родители спят.  Еще не совсем рассвело.  Абрек собрался
гавкнуть, я его шепотом остановил. Заглядываю в другое окно - спит на-
ша красавица,  на сундуке сынок старший, в кроватке младший. Я чуть не
закричал.  Как же так получилось?! Одумался, взял себя в руки. Главное
н вернулись целые, невредимые. Зачем их будить, пусть спят.
   - Дорогой Асхан,  ты настоящий мужчина.  И вправду,  зачем выяснять
ночью? Разбуркал бы их, нарушил сон, утолил свое любопытство, как бас-
мач...
   - Побойтесь Бога, Нонна Викторовна!
   - Значит, не басмач?
   - Ни в коем случае!
   - А Махмуда Эсамбаева знаешь? И он не басмач?
   - Басмач - это бандит!
   - Верю, верю, Асханчик.
   Он закурил, и дальше мы поехали молчком...
   Да, Махмуд Эсамбаев - это явление. Бывало, сидим в президиуме, вижу
его под каракулевой шапкой,  с прямой спиной - не шевелится.  У горцев
высокая  каракулевая шапка - образ гордости,  бесстрашия,  амбиций.  А
ведь под этой шапкой не гордость и не чеченец сидит. Под шапкой сатана
сидит, думу думает: "Скорей бы все это кончилось..." Пишу ему записку:
"Махмудя,  чего сидишь как каменный?  Боишься, шапка с головы упадет?"
Бедняга рядом с вождями в первом ряду,  смех распирает, а смеяться ни-
как нельзя.
   Я-то подальше от начальства, могу и носовым платком смех прикрыть.
   А раз пригласил он меня в гости. Адрес: Москва, гостиница "Россия",
этаж такой-то,  номер такой-то. Вхожу в номер - в углу барашек стоит и
глазками моргает.  Сноп всевозможных  трав,  дыни,  пирамидой  арбузы,
фрукты,  вина.  Кавказские джигиты без пиджаков,  в носках,  пластично
вершат подготовку пира.  Пиры Махмуд закатывает,  будто на вечную  па-
мять.  Да  еще в углу шкурки норок в мешке - для подарков женщинам.  А
мужчинам - национальные ножи в чехлах. "Отдыхайте, наслаждайтесь, гос-
ти дорогие,-  начинает хозяин.- Я не ворую,  чтоб я так жил! Деньги мне
дают мой талант и родовая плантация цитрусов.  Самое большое богатство
н это видеть друг друга. Правильно? Давайте выпьем!"
   До чего насыщенный человек! Сколько доброты, юмора, ежеминутных вы-
ходок:  крутит, заводит, смешит. Поездили мы с ним немало по Союзу. То
декады, то открытия важных строек, то концерты... В гостиничном номере
у него всегда завал всяких яств.  При нем повар,  костюмер,  официант.
Его  близкие горцы служат ему верой и правдой.  Люкс не закрывается на
ключ никогда, и каждый страждущий поправить здоровье - заходи! Бывает,
он еще и не сказал ничего, а уж смешно. Да еще как смешно! Забавляется
сам и забавляет гостей.  "Махмуд,  расскажи о Париже!" "Я  никогда  не
вру.  Чтоб я так жил! - Это его всегдашняя присказка.- Как они мне ос-
точертели с этим Лувром!  Я неграмотный, я из аула! Посылают с разными
делегациями. Первое - это Лувр. Ну что ты там набегаешь за час? Только
наши каблуками стучат,  потому что бегут все  время.  "Ах,  Лувр,  ах,
Лувр, я был там!" А что ты там видел? Мне же от коллектива откалывать-
ся нельзя.  Ну,  и хожу то с Большим театром,  то с "Березкой". Я Лувр
знаю наизусть.  Не по содержал9.75нию, а по количеству залов. Сощурюсь
так, голову набок, отойду от картины, "оцениваю". В последнем зале ся-
ду на стул и сижу.  Слава тебе, Господи,-  Лувр проскочили. Вот однажды
сижу,  как обычно,  на этом стуле, жду наших. Подходит ко мне благооб-
разный старичок в пенсне и заговорщически говорит: "Давно за вами наб-
людаю. Я из России, но живу в Париже сорок лет. Вы очень интересуетесь
живописью".  "Да,  да..."  "Как я вам Лувр покажу,  вам его не покажет
никто!" "Спасибо,  спасибо. Очень рад! В следующий раз". Старик протя-
гивает мне визитную карточку. Слышу, наши бегут к выходу. Попрощался я
с ним и первый сел в автобус.  Фу-у!  Пронесло! Следующего раза не бу-
дет. Не будет, и все! И вот приезжаю с концертами в Ленинград. Отрабо-
тал,  усталый еду в гостиницу,  принимаю душ.  Ребята чаек заваривают.
Стук в дверь.  Выходит согнутый старик, двойник того, что в Лувре под-
ходил. И лицо такое же, и пенсне. Только этот постарше. Смотрю, что-то
держит в руках,  прикрытое мешковиной.  Фанера или картина. Откидывает
тряпку и поясняет:  "Мальчик у пруда".  Омовение Осетии, третий век до
нашей эры.  Брат позвонил из Парижа. Попросил меня этот шедевр предло-
жить вам".  "Сколько вы хотите за него?" "Это  оценщик  назначит".  "К
оценщику - нет!  Говорите цену!" "Я думаю - тысячи полторы". "Прекрас-
но!  - Вынул кошелек - не хватает.- Хлопцы!  А ну-ка быстрей, выклады-
вайте!" Набрали полторы тысячи,  отсчитали.  Старик взял деньги, но от
картины едва оторвали его.  Приезжаю к себе в Грозный с шедевром. Под-
няли меня на смех. Жена пристроила картину на кухне. Тогда я решил ку-
пить картину посолиднее и купил. Дорогая, сволочь, но зато видная; ле-
жит голая женщина,  а вокруг нее яблоки и груши. Опять не попал в точ-
ку, больше живописью насиловать себя не буду".
   Помню, Махмуд возвратился из какой-то поездки и взвыл,  как  волчо-
нок:  "Ох,  Нонночка,  дорогая, как борщику хочется! Я вечно голодный!
Вечно!  И все из-за фигуры, из-за талии. Я танцор. Я ж не виноват, что
на конкурсе за лучшее исполнение испанского танца испанец получает се-
ребряную медаль, а я - золотую. Руки мои сравнивают с руками Майи Пли-
сецкой. В Америке мне преподнесли презент - путевку в кругосветное пу-
тешествие.  Я отказался в пользу оплаты багажа,  который в десять  раз
превышал положенный вес. Чтоб я так жил - не вру!" "А как там, в Пари-
же?" Показывает большой палец:  "Я теперь хожу,  куда хочу.  Сейчас же
свобода, ты знаешь?" "Пока нет, мой дорогой!"
   Конечно, талантливых людей немало,  но столь расточительных, щедрых
для друзей,  для всех встретишь редко. Махмуд Эсамбаев - это не только
гений в танце, но еще и лекарь. После общения с ним хорошо живется.
   Однажды мы  собрались  у кого-то дома.  Приехали Махмуд с друзьями,
чтоб угощение наладить. Всех, а женщин особенно, поразил один красавец
из его свиты. Он в носках стоял на кухне, вежливо всем кланялся. Я то-
же пару раз заглянула на кухню,  спросила о какой-то чепухе. Он не от-
реагировал.
   Пригласили к столу.
   - Идемте,-  обратилась к красавцу шустрая балеринка.
   Тот слегка поклонился, приложив руку к груди, что означает отказ.
   Я не выдержала и шепчу Махмуду:
   - Чего парень-то ваш на кухне стоит?
   - А где же ему быть?
   - С нами.
   - Он не войдет сюда,  пока я здесь. Не лезь в наши обычаи! Если ак-
сакал находится в главной комнате, он не войдет.
   До утра?
   - Может,  и до утра.  Вот когда я встану,  пойду на кухню, приглашу
его,  он появится, но не сразу, а так через часок... Дружим с тобой, а
обычаев наших не знаешь.
   - Я много знаю, я ведь выросла на Кубани, среди разных народов. Там
и чеченцы были...
   - Если скажешь чеченцу,  что ты его знаешь, он рассердится. Чеченец
не любит, чтоб его знали,-  это как раздеть догола при всех.
   - Прикажи лучше тост поднять.
   - Вот это другое дело!
   Тут он снимает свою шапку Мономаха и как ни в чем не бывало обнажа-
ет лысину во всю голову. Она так сияет, будто и не росли на ней волосы
никогда...
   Сейчас на дворе горе лютое - Чечня!
   На Кубани много народностей,  но чеченцы всегда  особенные.  Помню,
принесла  передачу  в родильный дом для мамы,  сидят на кроватях моло-
денькие мамаши, кормят своих детей грудью, улыбаются.
   - Нонк! Слышишь, как орет? Чеченец народился.
   Крик его можно услышать за тридевять земель. Он будто и рождается с
кинжальчиком, громко сообщает о своем первенстве. Он горец, он крепкий
и мудрый.  Как правило,  мудрость свою и силу чеченцы проявляют только
на  родной земле.  Они не мыслят властвовать в России.  Их душу и глаз
ласкают только горы, они верны обычаям предков.
   А уж если унизишь горца хоть словом,  хоть взглядом - держись! Свою
воинственность они придерживают до поры до времени, но всегда готовы к
бою.  И не только к бою - какими только уловками  они  не  пользуются,
чтобы достичь цели.
   Горы и скалы формировали этот народ. Он молчалив и непобедим. Нару-
шишь его статус - изощренно отобьется, беспощадно расправится. Бывало,
чеченец поделится с тобой последним куском хлеба, отдаст последнюю ру-
башку,  защитит,  не разбираясь, русский ты или еще кто. Но это до тех
пор, пока не унизишь его, не встанешь поперек пути.
   В прошлом  веке "нарвались".  Что из этого получилось?  Не один год
кровь лилась.
   Пока есть земля,  ни одна национальность не изменится.  По задирис-
тости  и амбициозности всегда на первом месте будет чеченец.  Однако с
чеченцем всегда и договориться можно,  обходной маневр,  так  сказать,
найти.  Но  это  получится только в одном случае - если ты досконально
знаешь, глубоко изучил нравы, обычаи этого народа.
   Главный "командир" над всеми нами - солнце.  Мы  поднимаем  головы,
ищем НЛО...  А солнце ходит над нами, и рождаются под ним разные чело-
веческие особи.  Где солнце припекает шибче - люди со  смуглой  кожей,
черными чубами,  карими очами, темпераментные, вспыльчивые... У помора
своя стать - он не сразу решает, не сразу дает отпор, но если решится,
то вряд ли уступит горцам.
   Как же  так - не знать,  с кем живешь?  Да что там,  мы и партий не
знаем,  которые сейчас пышным букетом расцвели.  Десятки лет нас учили
истории КПСС,  лишали стипендии, гнали из института за то, что не сдал
за семестр эту дисциплину. Мето'да преподавания не разработана - учить
историю  партии было тяжко и уныло.  Материал сухой,  неувлекательный.
Трешь, трешь, бывало, в потной ладони заготовленную тобою же шпаргалку
и ни черта не понимаешь.  Но находились такие верткие,  что поняли: не
ухватишься за эту цацку - тут тебе и конец.  Помчались за красными ко-
рочками достойные и недостойные, карьеристы. Для них партбилет был как
воплощение святого единения, призыв к честности и труду. Другие счита-
ли красную книжку пропуском на все времена.
   Помню очередные сокращения в нашем театре.  Коммунистов не трогать!
Сколько там засело бездарей!  Из-за них и театр лопнул. Я, как поняла,
что они партбилетами спасаются от увольнения, так и не вступила в пар-
тию.  Мама и брат шепотом спрашивали, изумляясь: "Ты не в партии?.." н
прямо враг народа. Помню, вызвал меня в кабинет секретарь райкома пар-
тии,  я молча сидела и наблюдала, как за окном желтые листы клена мед-
ленно падают вниз.  Секретарь призывал вступить в партию, потому что я
уже себе не принадлежу, а являюсь достоянием народа. Так и не проронив
ни слова, я пожала ему руку, как полагается, и закрыла за собою дверь.
Ах,  КПСС - разлюли малина для тех,  кто вверх хотел!  Вверх и  только
вверх!  Они рьяно учили наизусть каждую строчку и Ленина, и Сталина, и
всех, кого надо.
   Помню прохладные, никем ни разу не открытые экземпляры работ Влади-
мира Ильича.  По соседству с нами жила большая еврейская семья. Как-то
я позвонила им в дверь,  чтоб узнать,  нет ли у них сочинений  Ленина:
надо было выловить парочку цитат - приближался зачет.
   - Ну,  какая же приличная семья не держит у себя Ленина?!  - удиви-
лась пожилая хозяйка. Пошла в глубь квартиры с громким вопросом: - Ка-
кой тебе том?
   - Любой,-  говорю.
   - Их много! Очень много!..
   Вынесла первый, и я пошла "работать". Не мытьем, так катаньем и не-
радивым что-то влетало в голову.  "От каждого по способности,  каждому
по потребности" - это же лафа!" - думали люди.
   И сейчас  лафа  - не надо мучиться,  изучать программу той или иной
партии: за что радеть и ночь не спать, чтоб с чувством глубокого удов-
летворения опустить в урну бюллетени.
   Партий никто не знает,  а выходки думцев - на уровне плохого цирка.
Как важен магнит телевизионных передач,  и  как  обидно,  что  понятие
"гласность" путают порой с преднамеренным крушением наших идеалов...
   Да, надо знать обычаи,  нравы тех, среди кого живешь. На факультете
журналистики этому не учат.  Ползут по-пластунски с кинокамерой только
что испеченные журналисты:  рискуют жизнью, гибнут на войне, а снимают
очень часто брак.  Разве можно растерзанного человека снимать? Издавна
люди торопятся прикрыть погибшего.  Справедливо упрекнул Буш журналис-
тов,  впившихся в его лицо,  когда ему стало плохо.  "Это невежливо",-
сказал он.
   Помню, в детстве,  когда мы самодельные пистолеты наставляли на ко-
го-нибудь,  нам говорили:  "В человека целиться нельзя". Давно это бы-
ло...  Сейчас  же  дуло оружия направляют с экрана телевизора прямо на
сидящих перед ним. С легкой руки комиссара журналистики из Питера, как
стали кишки перебирать и в мозгах копаться, так и докатились до самого
"выразительного" метода показа трагедии.  С понятием "гласность" нужно
уметь обращаться.  На телевизионном экране идет преднамеренное перена-
сыщение патологией. Секс ли это или расчлененное тело человека, вылов-
ленное  из колодца.  Закордонные сюжеты так же подобраны:  авиационные
катастрофы,  пожары,  стрельба, изувеченные трупы. Слишком ударились в
анатомию.  Воистину  воспитывают  непредсказуемый тип человека.  Экран
приучает "к натуре" гибели человека.  Приучают детей  и  подростков  с
легкостью лишать жизни себе подобных.
   Не согласитесь ли вы,  что нельзя распоротое тело погибшего выстав-
лять напоказ? "Без его разрешения..." А может быть, и мама его, и отец
не согласились бы свое дитя показывать в таком виде? Вот сейчас в Чеч-
не и соединились незнание чеченцев и вольный стиль снимать, показывать
мясорубку.
   ...Я очнулась от воспоминаний и раздумий. Мы с Асханом подъезжали к
аэропорту.
                                АСКОЛЬДОВА МОГИЛА
   Однажды сидим в кустах,  ждем какого-то неведомого  дядьку.  Кругом
немцы,  оккупация, голод проклятый замучил. Мама наказывает съездить к
сестре, тете Паше, и выпросить "кабак" (тыкву) и кукурузу.
   - Ближе к ночи он подъедет,-  напутствует мама  семилетнюю  сестру.н
Мотоцикла не бойся.  Сядешь сзади верхом и ухватишься за его одежду...
А там семь километров - и все. Тут тебе и Широчанка.
   Я подростком была,  хотела ехать вместо маленькой сестры, но мама н
ни Боже мой! Наконец видим, мужик переступает ногами, а между ними мо-
тоцикл. Подрулил, занес правую ногу назад и прислоняет мотоцикл к сте-
не.  Поворковали с мамой,  чиркнул спичкой, закурил; потом снова занес
ногу за мотоцикл и пригласил сестру сесть сзади. Мама трепетно помогла
ей устроиться.
   - Держись за мои карманы,-  посоветовал мужчина.
   Сестра села,  и он опять пошел ногами по траве.  Прошел метров сто,
мотор крякнул,  затарахтел, и маленькая фигурка сестры растаяла в тем-
ноте вместе с брезентовой спиной седока.
   - Уехали,-  вздохнула мама.
   Главное - до Широчанки.  А утром тетя Паша подсадит на товарняк - я
встречу. Грузить на старшую было обычным делом. Основным подручным бы-
ла я. Кряхтела, пробиралась, доставала, таскала. Как немцы ушли - лег-
че не стало.
   - Бери что попало. Тут разберемся. Прячься, чтоб не поймали...
   Законы были безбожные:  оставшееся  зерно  после  убранного  урожая
брать  нельзя.  Пусть  лучше на поле померзнет и сгниет.  Немцы так не
требовали,  а наши... Многодетные семьи не выдерживали - есть хотелось
с  утра  и  до ночи,  поэтому посылали детей красть рассыпанное в поле
добро.  Объездчики,  как и все люди,  получившие власть, вскакивали на
коней - и "Аля-улю!  Бей,  кроши...". Неудержимой была страсть гонять,
отбирать оклунки с зерном и напоследок хлестануть батогом поперек спи-
ны. Выпивший и стрельнуть мог. И стреляли. Убили школьника, вся стани-
ца хоронила,  и вся станица плакала.  Мама была молодым коммунистом, и
не дай Бог, чтоб поймали ее детей. Могли исключить из партии. Эти сло-
ва "исключили из партии" до сих пор помню, как что-то самое страшное в
жизни человека...
   Сидим с подружкой в лесополосе, трусим, ждем, когда объездчик мину-
ет нас.  Ей-то хорошо - у нее родители не коммунисты... Зато отмучаем-
ся, принесем каждый в свою семью подкрепление. Вечером пируем: оладьи,
мамины рассказы всякие.  Наедимся, и на утро останется. Утром мама уже
в  поле,  а мы глаза продерем,  и кто первый - одним прыжком к комоду.
Там в верхнем ящике оладьи.  Расхватаем,  и опять думать надо, как еду
доставать. Не помнили, когда последний раз выдавали что-нибудь на тру-
додни...  Однажды народная почта сообщила нам,  что за рекой Уруп учи-
тельница по литературе приберегла яблоки.  Отправилась,  яблоки взяла,
несу за спиной, боюсь: что несешь да куда?.. Откуда ни возьмись "рама"
пожаловала. Низко надо мной сделала круг, немецкие летчики рукой пома-
хали... Стоило им стрельнуть - и капец.
   Добралась до дому - герой!  Радость принесла. Накинулись все. Горят
огнем яблоки красные,  желтые. Всю хату украсили. А запах! Запах обна-
деживал на лучшую жизнь, но она все никак не улучшалась.
   ...По окончании института жили сперва в бараке,  потом комнату дали
в коммуналке - в четырехкомнатную квартиру вселились четыре счастливые
семьи. Радовались и мы, хоть нам и досталась проходная комната. Десять
лет  через  нас  ходила чужая чемья.  По условиям пожарных перегородку
ставить было нельзя. Висел на шпагате фанерный лист. Четыре семьи, че-
тыре  метра кухня,  и четыре конфорки на газовой плите.  Не дотянуться
бывало хозяйке ложкой до своей кастрюли.  Маленький сын из-под  фанеры
выглядывает и зовет:  "Ма-а-ма!" Сладкий был этот голосок, самый глав-
ный и самый дорогой. "Иду, иду!" - отвечаю.
   Материально было тяжело.  Крутились. Перед получкой аж пот проберет
от беготни по этажам с надеждой занять денег.  Бывало, заплачу и взмо-
люсь молодому неприспособленному мужу: ну сделай хоть что-нибудь, хоть
какие-нибудь меры прими! Но он не знал, что делать. Все укорял: родила
без моего согласия,  теперь вертись.  Однажды в отчаянии сунула руку в
карман его пиджака,  а там в паспорте десятка притаилась. Не посочувс-
твовал моим слезам...
   Подрос сын,  стал во двор выбегать с клюшечкой. Двор хороший, безо-
пасный. Убираюсь, вожусь. Слышу голос с заднего двора:
   - Ма-а-ам!
   Высовываюсь в форточку: стоит моя радость, улыбается, ямочка на ще-
ке. Сбавив громкость, спрашивает:
   - Ты меня любишь?
   - А как же, сынок? - счастливая, отвечаю. Он, довольный, уходит.
   Конечно, счастливая.  Любимее нет никого на свете.  Теплый  бальзам
грел душу:  ел ли сыночек, рассказывал ли что-нибудь. Бывало, обидится
на кого-то,  заплачет,  еще слезы висят на щеках, а он торопится поде-
литься. Всхлипывая, переходит на радостный лад:
   - Мам!  У нас в школе медицинский осмотр был. У одной девочки швы в
голове нашли.
   - Швы?
   - Да. Ее маму вызвали, чтоб вывели ей.
   - А... так это вши...
   - Нет, мама, швы.
   - Ничего, это просто вывести.
   Отец хоть и стал любить его,  но он все льнул ко мне.  Мой сын. Как
расхохочемся с ним за столом или перед сном - удержу нету!
   - Замолчите!
   Куда там!  С полувзгляда, с полуслова понимали друг друга, на одной
волне были, как говорится. У нас были наши "коды", жесты, мимика. Пом-
ню,  пришла в гости к соседям маленькая девочка Лиза. Ничего особенно-
го.  Толстая,  кокетливая.  Вбегает мой сын, рывком берет мою ладонь и
тащит на кухню.
   - Мама!  Не говори,  что мне восемь лет... Я ей сказал, что мне де-
вять.
   - Почему?
   Он шепчет в ухо:
   - Потому что ей девять.
   - Ладно. Если спросят...
   Он успокоился и пошел к соседям.  Все хорошо,  все хорошо... Уютно,
радостно - ребенок рядом, на репетициях в театре хвалят.
   Вдруг влетает мое дите и радостно сообщает:
   - Мама! Буду деньги тебе зарабатывать! После уроков почту разносить