ми - тысячью и тысячью шестисот рублей за дикторский текст
и сценарий для местного гения.
     Надя пила  кофе,  а он, как старый и  опытный солдат, потихонечку цедил
вино -  нельзя  было пугать  крошку желанием  опустошить бутылку.  Потом  он
сказал  ей:  "Вот  столечко  -  он  показал, сколько капель  он отхлебнул  -
попробуй. Узнаешь вкус".  Она попробовала - чего боятся  нескольких  капель!
(Валико  уговаривал  своего собеседника выпить всего стакан  вина. Но  тут -
была девушка, а  не корреспондент из Тбилиси). Сергей и не заметил, как Надя
еще  раз попробовала Мусолас.  "Нравится? От  него  не запьянеешь.  Это же -
десертное вино. Всего - одиннадцать градусов. Даже  пиво бывает крепче "Надя
тихонько цедила  Муссалас, он включил музыку, предложил ей  потанцевать "Я -
не умею",  -  смеясь ответила она ион понял, что Надя почти "созрела" что от
спальни их отделяет не так много времени. Он ответил  ей  шутливо:  "Ну, я -
опытный   балетмейстер.  Чему-чему,  а  танго  обучить  могу".  Они   начали
танцевать, и Надя шепнула ему на ухо: "Не обольщайтесь -  я видела "опытных"
балетмейстеров...". Он глянул на нее сверху - щечки  ее  горели, талия почти
не чувствовалась в руке. Он прижал ее к себе плотнее и почувствовал, что она
- очень женственна, несмотря на свою худобу. Роберту, видимо, одна худоба  и
доставалась.  Надя  чуточку отстранилась  от него, и он тут же продолжил  ее
жест: "Давайте  по капельке Мусаласса выпьем". Она отказалась от Масуаласса,
он предложил ей кофе,  шутя  спросил,  не много ли  ей кофе, но она не знала
анекдота про  незадачливого мужа и  не среагировала.  Что же  делать дальше?
Схватить ее  и  унести на постель?  Еще потанцевать? Судя по всему, пить она
больше  не  будет и  вряд  ли  разогреется  до  нужной кондиции. Но  решение
подсказала  сама Надя: "Мне  пора. Можно вызвать  такси?  Отсюда  мне  ехать
неудобно - нужно пересаживаться.  А сейчас  автобусы  уже вряд ли ходят". Он
сказал,  что  можно  остаться  и  у  него,  что он ляжет на диване, но  Надя
отвергла эту идею почти  со страхом: "Что  вы! Мама меня убьет! Я никогда не
ночевала в  чужих домах. Даже  у  подруг". Сергей понял,  что  отказ ее - не
игра.  Но, может, она клюнет на спальню? Он предложил ей совершить экскурсию
по квартире. Но она уже все видела -  кроме ванной и спальни.  Она удивилась
никелю и импортной плитке в ванной, но наотрез  отказалась идти  в  спальню,
словно чувствуя подвох. Тогда он сказал ей (успокоить ее - я  не подлец и не
заманиваю в  спальню:  что делать - пришлось прибегать к такому приему,  раз
сорвалось привычное:  "Я  тебя оставлю одну  - мне надо вынести  ведро, а то
вдруг  утром  просплю   -  а   там  -  кажурки  от  арбуза.  Ты  сама  здесь
похозяйничай".  Он ушел и вернувшись, по ее глазам хотел определить, была ли
она  в спальне.  Нет, не была. И на его вопрос, ответила, что нет манеры без
хозяев шастать по комнатам.
     В  такси он  понял, что  приглашать ее к  себе в гости  больше не имеет
смысла - повторять сценарий - глупо, с вином она крайне осторожна: наверное,
тоже боится  мамы.  А  сегодняшние два  глотка Мусаласса  наверняка перебиты
крепким кофе. Пока машина стояла и ожидала его,  он успел запомнить ее номер
телефона  и  дня  через  два предложил  ей  поехать  за  город  на  озеро. В
понедельник  день  отдохновения  от  станка  и  спектаклей в театре,  он  по
благовидным предлогом  вышел  в  три часа из  конторы и скоро они катили  на
маршрутке прямо до озера. Там  было тихо  и пустынно. Те, кто  приедет после
работы, еще довыполняли свои проценты. Было всего несколько  небольших групп
пацанов  довольно  далеко  друг  от  друга.  Надя  была  хороша,   ну  прямо
Дюймовочка. И держалась просто. И своей фигурой он  не поразил ее:  балеруны
ребята что надо -  у многих  фигуры  - хоть  на выставку. Он баловался с нею
вводе, ей было  приятно, что он плавает не  как топор (замечательная штука в
спорте  ОФП  - бассейн был  обязательной  частью сборников,  и  он  прилично
выучился плавать  и  вольным  стилем  и  брасом. Не  поддавался только  этот
хитроумный  дельфин. Да он и не  нужен был ему). Они лежали на чистом речном
песке -  его подвозили от реки, чей горный  шум был еще уловим здесь, и  он,
глядя ей в лицо, сказал: "Надя! Если ты с трех раз не угадаешь, что я сейчас
задумал (он достал из куртки ручку и написал в блокноте задуманное), то мы -
поженимся".  Она  не  удивилась  шутке,  но  и  не  приняла  это  как  нечто
нереальное.  Все  три  ее  варианта:  покататься на лодке, поесть  шашлык  в
ресторане  и пойти  завтра в  гости к  Залатовым -  провалились.  Он  открыл
записку. Там было  написано:  давай поженимся. Она рассмеялась, как ловко он
надурил ее, но Сергей сказал, что он - не шутит. Надя улыбнулась: "Но так же
не бывает...". -  "А как бывает?".  -  Вздохи  на скамейке, походы  в  кино,
поцелуи  у  подъезда..."  - он  убивал ее  смелым  вскрытием  банальностей и
стереотипов. "Но нужна  любовь...". Сергей тут же хотел  сказать  ей: "Лили,
посмотрите,  какие у меня красивые глаза. Я  вам нравлюсь, м-м?",  но понял,
что говорить об этом не следует и к  тому же сразу возникло это ущелье,  что
совсем недалеко отсюда, Земма, ее тепло, ему на мгновение стало совсем не по
себе, он знал: еще секунды Земмы в нем - и он встанет, оденется и, ничего не
объясняя  Наде,  уйдет,  будет  тупо  сидеть сначала  в  маршрутке, потом  -
троллейбусе,  потом  думать,  где бы  сегодня  врезать  как следует, кого из
старых кадров дернуть к себе домой на ночь - одному после самим же вызванных
воспоминаний о Земме лучше было не оставаться. Но оказалась умницей  Надя  -
он  потом часто тепло и  искренне нежно благодарил ее  за  эти  минуты  - то
иногда  приголубит, то купит  цветы, то просто поносит на  руках по комнате.
Она  сказала, касаясь  его  пальцев своей  крохотной  ручкой: "Не подумайте,
Сережа,  что я  - тупица. Я ведь  понимаю, что  я вам  -  нравлюсь.  Но  так
приятно,  что женщине говорят, что  любят  ее, когда предлагают жениться. Но
раз так легло... Я согласна. Только при условии: до загса вы мне скажите эти
слова...  Хоп?". Он удивился ее такту -  она давала ему время на подготовку,
возможно, на  репетицию. Он встал, легко поднял ее с  земли,  прижался к  ее
щеке и нежно шепнул на ушко:  "Я люблю тебя, моя умница!"  - и поцеловал еще
раз. Она повернула к  нему лицо  и так  нежно коснулась его губ своими,  что
рассыпала все представления о жарких поцелуях в засос при объяснении в любви
и принятии  судьбоносных  решений. Он  потом  еще  не  раз убедится,  как не
банально  и не  театрально она  буде поступать в разных ситуациях, как смело
будет  решать  непростые  вопросы.  Собственно,  с  этого  и  началось.  Она
спросила: "А как с родителями?". Ему пришлось объяснить,  что с  родителями,
по  самым разным  причинам,  он не поддерживает  горячих отношений,  что они
разведены  уже  четверть века,  о когда  они  поженятся,  он  поставит  их в
известность. "А - мои?". Это тоже была непростая задача:  разница в возрасте
была  приличной -  чуть ли  не десять лет и  мало ли как могли  среагировать
родители.  Хотя Сергей не  выглядел  и на тридцать. Он  предложил ей простое
решение: "Давай зарегистрируемся, а потом им все сообщим". - "А - свадьба?".
- Надя  глянула на  него  с испугом. Но  мы до  свадьбы  вот так и останемся
добрыми  друзьями.  А  свадьба... Ты знаешь, мне все  эти пьяные  "горькие",
застолья кажутся  дикостью.  Кого  и сколько приглашать...  Кордебалет?  Вес
театр? Всех одноклассников?.. По-моему, хватит самых близких родственников и
самых  близких  друзей. (А Роберта -  нет.  Придется  на  близких выбирать).
Сохранить тайну регистрации оказалось непросто. Ясно было - любая подруга из
театра  может не удержаться  и разнести радостную весть  в пят минут по всем
этажам.  Но  они  сумели  разрешить ту проблему: Надя  нашла  двух  ребят  -
одноклассников, бывших ее друзей, а он буквально накануне регистрации подбил
за бутылку одного бывшего журналиста из молодежки, промышляя всего теперь на
вольных хлебах и  одного  из немногих оставшихся у него в редакции знакомых.
Они приехали к нему  домой вместе со свидетелями, распили несколько  бутылок
шампанского,  поголдели  и  разъехались  довольно поздно.  Весь  вечер  Надя
держалась молодцом,  смеялась, что он до самого последнего момента не говори
ей заветных слов - те,  там, на пляже, были уже вроде не в счет, а сказал ей
в  тот момент,  когда  они  обменялись кольцами.  И  когда  гости  ушли, она
сказала: "Теперь- наше время?" - и сама увлекла его в спальню. Для него этот
момент был скрашен ее радостью, нежностью и каким-то таниством, которого  не
было в интимных  отношениях с другими женщинами. Она  чутко прислушивалась к
тому, что он делает с  ней. А Сергей не хотел быть грубым, тем более, что он
обнаружил, что  этот воробышек  - очень теплый, нежный и уютный, несмотря на
свою  миниатюрность.  Сергей  не  мог  бы  точно  сказать,  какая  по  счету
девственница досталась  ему, но что  ни одна  не  вела  себя как Надя -  это
точно. Она только чуть вздрогнула в самый важный момент и выдохнула: "Ну вот
- теперь  я  женщина!"  -  и  почти  никак не реагировала на  его дальнейшие
действия, да он и понимал, что ее отвлекает  пусть  не сильная - боль. Но  в
финале  она  крепко-крепко  прижала  его к  себе и осыпала поцелуями, словно
венчая тот высший миг, что дала природа  людям. Потом они  полежали немного,
он  гладил  ее  лицо и  голову, временами думая  (вполне трезво для мужчины,
лежавшего рядом не с одной и не с двумя...), что при всем при том - хоть это
и   совсем   недавно  придумано,   а  регистрация  брака   налагает   особую
ответственность перед человеком. Как и венчание. Но не идти же ему в церковь
- атеисту  и комсомольцу, как, видимо, и  ей. Но она вдруг  сказала: "А я бы
была не против, если бы мы еще и обвинялись". Он засмеялся и сказал:  "Тогда
поедем в другой город. Здесь нас засекут с далеко идущими последствиями".
     Он отвез ее домой - родители ведь ничего не знали, и решили, что утром,
в воскресенье,  он приедет к ним и  они все объявят родителям. У нее не было
спектакля в воскресенье (это был день оперного спектакля), потом  - законный
выходной, так  что  они  решили даже не  брать положенные три дня  отгула на
работе по случаю такого события.
     Когда они объявили, что зарегистрировались, родители  Нади  повели себя
по-разному. Теща не выразила никакой  радости, и, улучшив минуту, когда Надя
убежал в дом (они сидели под виноградником в доме, что находился среди сотен
других - летчикам после войны выдали  здесь участки, и  хотя  нынешний тесть
уже давно отлетал, работал в аэропорту в технической службе, и тесть мыл под
краном огромный арбуз, теща сказала: "А как же, Сережа, с прежней семьей? Не
пытайтесь убедить меня, что вы - не женаты. Вам ведь не двадцать лет. И даже
-  не тридцать".  Сергей  сказал, что  он  не был женат  и  готов предъявить
паспорт, но теща только кивнула сокрушенно головой: "Нагулялись". - она ведь
понимала что  на мужика  с  такими  данными клюнет практически любая. Сергей
ответил: "Да вот  все никак не  мог выбрать.  Сами знаете  - какая Надя". Он
подыгрывал материнским чувствам - редко какая мать не любит свою дочь, но  в
данном случае не видел другого способа смикшировать ситуацию. Потом решали -
как быть со свадьбой. И тут Надя опять оказалась молодцом: "Мама! Пригласить
десять человек -  не удастся. Тут одних папиных  друзей -  человек  тридцать
наберется. Да родственники. Да  мои  подруги. Самое мало  - сто человек надо
собирать. Давайте всех поставим в известность, что я вышла замуж в Ташкенте,
что там уже все прошло.  Мы с Сережей слетаем к его родителям. А потом здесь
соберем только самых близких родственников - человек десять".
     Так им удалось избежать шумной свадьбы и огромных застолий, в  огромном
доме им выделили большую комнату, но по существу у  них оказалось две дома -
ее и его. Теща была удивлена, что у него в доме приличная обстановка и очень
чисто.  Она  даже  подумала,  что  это  Надя  приложила свои  руки  и совсем
потеплела, когда Надя сказала ей, что Сергей сам следит за порядком в доме.
     Надя,  как он  понял,  забеременела после  их  первой близости.  Сергей
удивлялся сам себе,  что в нем появилось теплое  чувство. Жили они почти все
время у Надиных родителей - мать ни за что не хотела отпускать дочь из дому,
да  и отец, как понял Сергей,  не меньше  тещи  любил дочь. Квартира  стояла
закрытой, и он ни разу не позвонил себе привести туда хоть одну девицу, хотя
проблем с  этим  не  было.  А  когда  родился  сын,  они с Надей стали часто
приезжать на его квартиру, и  чем старше  становился сын, тем больше времени
он проводил с бабушкой - полной сил и энергии: той не было еще и пятидесяти.
Надя давно вышла на работу - говорила, что без театра  - ей скучно, а Сергей
подтрунивал  над  ней: мол, считаешь  аплодисменты,  адресованные  солистке,
твоими? Надя  сопротивлялась и говорила, что  есть  в  балетах номера, когда
себя  показывает кордебалет  и  называла  сцены  из  "Жизели" и  "Лебединого
озера", он,  отталкиваясь от своих явных и неявных открытий,  подкалывал: "В
зале  иногда - всего сто человек. А  вас  на сцене - пятьдесят.  Значит,  на
каждую  -  два  хлопальщика? Не маловато?".  Она возражала: что, мол, их  не
пятьдесят, а гораздо меньше, и тогда он начинал  хохотать: три хлопуна - это
смысл  жизни? -  Просто  приятно,  - оборонялась она, не  зная, что он хочет
сказать. Сергей не  зря пытал Надю: после того, как они поженились,  он стал
чаще бывать вместе с нею у некоторых ее подруг, и тем более - у Залатова. Он
всегда держал себя в руках, чтобы не врезать  как следует, потому что знал -
после этого может пойти в разнос,  выдать кому-нибудь на полную катушку. Он,
например,  не  раз  видел, как изменилась Томка. Здесь  же, у  Залатовых она
подцепила красавца Мурика - осетинского  красавца, хотя сама ничего особенно
из себя не представляла, даже на европейский вкус нос ее был излишне велик и
горбат, что Мурику,  наверное было совсем безразлично -  на Кавказе  носатых
куда  больше, чем  аккуратноносых по европейским понятиям.  Сергей с  самого
начала  знал,  что этот  гражданский  брак  ни  к  чему  не приведет:  Мурик
наверняка имел  и переимел таких  Томок,  но  она, то  ли по дури, то  ли по
наивной расчетливости, решила его привязать  и  родила ему сына, назвав его,
по тупому, ТАМЕРЛАНОМ, не понимая,  что ТАМЕРЛАН - это искаженное от Тимура,
Тимур - сленг -  хромоногий. Но учить грамоте балерин, после азиатской школы
прошедших только дрессировку у мастерицы не падать с  пуантов (Сергей всегда
поражался, как  она похожа  на старуху  из  фильма  "Ариши-Мал алан", рубя и
самодовольную). Все бои за своего Мурика Томка  проиграла,  кроме одного: ей
удалось убедить деда  своего сына, что Тамерлан - сын Мурика. Но - и только.
Она пожила какое-то время у  Мурика,  которому семья заранее купила  дом,  и
Мурик, будучи  не пальцем делан, знал, что Томка через короткое время сможет
аннексировать большую часть дома  - когда  докажет, что прожила здесь больше
года.  Мурик уходил к  родителям на недели,  запирал дом и Томка  почти  все
время  жила  у себя дома, тем более, что весь  подъезд состоял из работников
театра (власти,  ничего не понимавшие в балете,  в разорванном дне -  с утра
обычные репетиции,  потом  - перерыв до спектакля - смыть грим,  принять душ
(дома  есть горячая вода или нет - бабушка надвое сказала), потом добираться
до  этого,  самого  отдаленного  микрорайона.  Иногда,  если  спектакль  был
большим, директор выделял служебный  автобус. Но  отцам города  (и выше) эти
проблемы были неведомы. И Томка просила кого-нибудь из соседей посмотреть за
Тамерланчиком,  что  обычно  те  и  делали: тут многие делали обязанности  и
помогали  прыгающим и  орущим в  театре чадам следить за детьми. Но  зато  в
выходные  Томка уже ничего  не могла  сделать  - лимит на услуги бывал давно
исчерпан. И когда они  расстались с Муриком, мальчику  было уже три года. Ни
дома не  оставить, ни с собой взять. Подругам Томка объясняла, что сама ушла
от  Мурика, так  как все  деньги он  тратил  на  друзей,  что все субботы  и
выходные дом был полон гостей и она должна была не  отходить от плиты  - все
готовить и готовить, бегать по  базарам и магазинам. "А на сына ему - совсем
наплевать",  - говорила она. -  Даже  вечер с ним посидеть  не может. Ну да,
посидит, -  усмехался Сергей  -  в  двадцать  шесть и  при  своей  восточной
красоте, силе и  росте.  Не  Бимболат  Ватаев, конечно, но стройнее.  Хотя б
Имболат,  которого Сергей видел  на киностудии  во  время  съемок фильмов по
Фирдоуси  казался  ему  правнуком  того  батыра,  что  сразился  насмерть  с
Пересветом на Куликовом  поле.  Но Томка злилась на  ребенка, иногда называя
его  самыми оскорбительными  словами - мстила ему,  что привязал ее  к своей
руке,  к дому,  что не  пойдешь куда-то на  ночь, не останешься на  банкет и
потом  не разулишь  к  кому-нибудь. Один  раз он  встретил  Томку в  главном
гастрономе  с сыном, которому было  уже  года  четыре. Он перекинулся с  ней
парой слов  и  увидел,  как красив  мальчик  - перещеголяет, видимо,  отца -
модель  вышла  усовершенствованная.  От  Мурика в  мальчике  было  процентов
восемьдесят, еще двадцать - красоты от бога и ничего- от матери.  Он сказал:
"Растет?", - и не успела улыбка сойти  с лица Сергея, как он услыхал злобное
от матери: "Лучше бы он сдох! Говорили дуре - сделай аборт. Так нет,  родила
на  свою голову".  Сергей быстро с ней расстался - он  понимал, что злоба  к
ребенку  исходит  не  из того,  что  он  мешает  ее  творчеству  (какое  там
творчество у рядовой кордебалета без перспектив), а от того, что мешает жить
в свою  сласть, трахаться, когда  захочет  и там далее.  Он  был поражен  ее
звериному инстинкту - жажды наслаждений, необремененности, и понимал, что то
положение, где она была поставлена в строй - пусть не солдатский, пусть не в
камуфляже  и кирзах, а в пачках и на пуантах - все  равно же это строй! Да и
пачки -  чем не  камуфляж! Хотя Томка  - единственная, кому мешали эти самые
цветы  любви?  Он  знал среди  своих  знакомых  таких, кто,  родив  ребенка,
сплавлялся их молодым дедушкам и бабушкам (хорошо, что дедушкам и бабушкам -
а не в дом малютки, или, еще лучше - в полиэтиленовой мешок и на свалку). О,
этот  расцвет  жизни! - теперь в городе  было  уже четыре  дома  малютки,  в
которых почти сплошь были сироты при живых родителя. Однако живем! Он думал,
что  в  восточных семьях, из которых практически не было детей в этих разных
домах  ребенка,  каждого  холят  и  пестуют.  Но  как-то  их  познакомили со
справкой:  первое  место  в  стране  по  детской смертности. Один  знакомый,
местный, говорил ему: бог дал зубы  -  даст пищу. В  кишлаке  он видел толпу
детей  у одного бригадира  - прямо  детский  сад. Он спросил бригадира,  как
зовут малыша, который подбежал к ним, когда они вели  беседу.  Орденоносец и
передовик  все никак не  мог вспомнить имя одного из  сыновей и обратился  к
жене. Та объяснила:  этот - Дилшод. Всего в семье оказалось девять мальчиков
и четыре девочки. Вот такая любовь.
     Его с  детских лет  мучила и не давала покоя  одна  мысль:  раз мать  -
значит, святое. Все книги,  все фильмы  об этом.  Но в жизни многое было  не
так.  И в его жизни было  не  так.  Потом,  уже в университете,  он  однажды
прочитал  в "За рубежом" потрясающий материал, как в США воспитывают  детей.
Исполнилось шестнадцать - давай, милый(ая) катись на все четыре стороны! Где
же эта глубинная привязанность? Он знал по себе, что эта самая привязанность
может  быть, а  может и не быть. Как  знал и то, что подвергать сомнению эту
триаду  -  мать  - отец  - дети -  никто  не позволит. Разве  что  в Африке.
Прочитал в том  же "За рубежом", как при рождении  сына (если  дома у  главы
семьи был  уже