Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
ет, не посылай
ни в коем случае. Верну, как только получу свои карманные. Крепко целую.
Нэн".
Табита возмущена. "Ну не типично ли? Что прикажете делать с такой
нахалкой? Да еще застраховала себя от чувства вины - нарочно пишет, чтобы
ничего ей не посылать, если это меня хоть сколько-нибудь затруднит. И что
она делает в Уэльсе?"
Она пишет строгое письмо, требуя объяснений. Что Нэнси там делает? Она
с Луисом? На что именно ей нужны деньги?
Три дня спустя приходит телеграмма: "Вышли телеграфом 10 фунтов только
взаймы. Ответь немедленно. Пропадаю. Нэн".
Телеграмму принесли, когда Табита была по делам в Эрсли. Она вскрыла ее
уже вечером и выяснила, что деньги можно перевести только завтра. Теперь
она не находит себе места от страха. Слово "пропадаю" ужаснуло ее. Она уже
представляет себе, что Нэнси выгнали на улицу или посадили в тюрьму. Она
не может уснуть, и Бонсер злится. - Да не крутись ты. Что с тобой сегодня
творится?
- Ничего.
Но Бонсер, хоть и не считается с ее чувствами, безошибочно их
угадывает. - Опять волнуешься из-за этой потаскушки?
- Очень мне нужно волноваться из-за Нэнси, когда она так себя ведет.
- Так что тебя гложет? Уж эти мне бабушки. Курам на смех.
Табита вздыхает про себя: "Если б она хоть стоила того, чтобы из-за нее
волноваться".
Утром она посылает Нэнси десять фунтов. И опять ни слова в ответ, а
через месяц, вернувшись из города, она застает Нэнси у себя в гостиной -
развалилась в самом удобном кресле и курит сигарету. - Явилась, значит? -
говорит она холодно. - Ты хоть получила те десять фунтов?
Нэнси медленно поднимается, целует Табиту и отвечает отсутствующим
тоном: - Да, конечно, я же тебе ответила.
- Ничего ты мне не ответила. Ты разве не знаешь, что о получении денег
нужно извещать? Они могли пропасть. Я уже не говорю о том, что это
принято.
- Но я помню, что ответила. - Нэнси это, видимо, глубоко безразлично.
Она и забыла об этих деньгах. Это давнишнее благодеяние значит для нее так
же мало, как сегодняшний нагоняй. То и другое она принимает от бабушки как
должное. Она опять развалилась в кресле и говорит в пространство: - А меня
здорово по голове стукнуло.
- Это что значит на человеческом языке?
- Луис меня бросил. Я этого, конечно, ждала. Впрочем, нет, неправда.
Это был сюрприз. В общем, я чувствую себя дура дурой.
- Если имеешь дело с мужчинами, надо быть готовой к сюрпризам.
- Но я думала, он правда влюблен, почему - сама не знаю. Наружность у
меня не ахти и ума не так чтобы много.
- Жаль, конечно, что в школе ты не была прилежнее.
- А я не знаю? Остаться у тебя сегодня, наверно, нельзя?
- Если б ты хоть предупредила... - Это острастка, чтобы в другой раз
была умнее. Но, не дав Нэнси времени передумать, она говорит: - Пойду
выясню, - и велит приготовить ей постель.
На следующий день Нэнси просит разрешения остаться до конца недели, а
потом застревает еще. Она очень подавлена, от прошлогодней неуемной ее
живости ничего не осталось, разве что откровенность в речи. Она киснет,
курит по пятьдесят сигарет в день и худеет. Неряха, каких мало.
Табита бранит ее: - Столько курить вредно. Испортишь цвет лица.
А она отвечает терпеливо и рассеянно: - Да, вид у меня ужасный, верно?
Она почти не ест, и Табита предостерегает: - Не будешь есть -
заболеешь, только и радости.
А она отвечает: - О, я никогда не болею, я крепкая.
Бонсер уехал в Пайнмут. У него там, говорят, неприятности с мисс
Спринг, она требует больше денег, чем он согласен платить ей теперь, когда
содержит еще и Гледис Хоуп. Письма из Пайнмута и затянувшееся пребывание
Нэнси в "Масонах" совсем выбили его из колеи, и уехал он злющий.
Оставшись вдвоем, бабушка и внучка ужинают в маленькой темной гостиной
Табиты, а потом сидят на веранде и смотрят в сад. Нэнси съела на обед
только тарелку супа и курит сигарету за сигаретой. Табита подрубает
хозяйственные полотенца, поглядывая на нее поверх очков, недовольно
хмурится и наконец прерывает молчание: - Хватит тебе кукситься.
Встряхнись.
- Да я ничего, бабушка. Просто сама себе противна, такой оказалась
идиоткой. - И заводит речь о доме, о том, сколько огорчений доставила
матери. - Она не может мне простить, что я не умная, что ненавижу Тома. А
я его не то что ненавижу, а скорее презираю, очень уж он доволен собой.
Вечер теплый, но не дремотный. Воздух прозрачен, и зеленоватый закатный
свет окрасил молодую траву и листья в такие яркие краски, что они кажутся
неестественными, почти грубыми. Птицы расшумелись, как всегда перед тем,
как затихнуть на ночь. Высоко в ветвях огромного вяза в конце сада запел
было дрозд, но внезапно умолк, мелькнул стрелой под кривым суком и исчез.
Тихий вечер дышит уютом и покоем - наверно, потому, что сумерки скрывают
даль и что скоро можно будет забыться сном.
Табита ощущает этот покой как близость между собой и Нэнси, и сердце у
нее замирает. Будто этот вечер особенный, будто произошло что-то важное.
Она полна сочувствия к внучке, такой еще юной, пережившей такой жестокий
удар, и ей хочется выразить это сочувствие. А в то же время хочется,
пользуясь случаем, преподать ей пенный урок, чтобы уберечь от новых
ударов.
- На самом-то деле Том, наверно, хороший человек, а презирать мне
кого-нибудь вообще не к лицу. Сама-то я существо никчемное.
- Как не стыдно говорить такие вещи! - горячо возражает Табита. - Ты
пережила разочарование, но ведь жизнь полна разочарований. - Следует
короткая проповедь о пользе несчастий. - Я, когда на меня посыпались
несчастья, только тогда и узнала, чем может стать для человека религия.
Нэнси отвечает угрюмо: - Ну, не настолько уж мне плохо, - точно Табита
предложила ей горькое лекарство. И добавляет: - Пройдет, нужно только
время.
- И курение это бесконечное вредно для нервов.
- Да, наверно. - Своей красной, все еще детской рукой она тянется за
новой сигаретой и говорит: - Знаешь, бабушка, что мне было бы нужно, так
это какая-нибудь работа, для отвлечения. Но чем я могла бы заняться? Я
думала пойти в секретари к какому-нибудь писателю или еще кому-нибудь, но
не умею печатать на машинке.
- От секретаря требуется грамотность, - говорит Табита, - и хоть
какая-то методичность. - Она откусывает нитку, точно кусает врага. Ее
очень рассердило, что Нэнси так хладнокровно отвергла религию в качестве
исцеляющего средства.
- А вот что я могла бы... только ты, конечно, не разрешишь.
- А что ты предлагаешь?
- Я думала, я могла бы помогать тебе здесь, в Амбарном доме. Ты всегда
так занята. Конечно, без оплаты.
На такую радость Табита не смела и надеяться. И чтобы не сглазить,
отвечает сдержанно: - В Амбарном доме тебе покажется слишком тихо.
- Но в том-то и прелесть, бабушка. Я обожаю, чтоб было тихо. А здесь
даже из отеля ничего не слышно.
- Хорошо, милая, если хочешь, оставайся у меня. С покупками всегда
хватает дела.
- А иногда я могла бы и в отеле помогать, если, например, у кого-нибудь
выходной день.
- Боюсь, мисс Фру это бы не понравилось, она очень щепетильна. Нет, в
дела отеля ты уж лучше не вмешивайся.
- О господи, я бы и не подумала вмешиваться. Мисс Фру я боюсь как огня
и в управлении отелями ничего не смыслю. Вот только одно, бабушка, ты не
обижайся, если я скажу, в танцах я кое-что смыслю, а "Масонам" не помешала
бы новая танцплощадка и новая музыка - это я с чисто коммерческой точки
зрения.
- Возможно, но мисс Фру ты этого не говори. Танцевальная площадка - это
по ее части. Танцуй, разумеется, но как гостья.
- О господи, бабушка, да я и за миллион не пойду танцевать. С этим
покончено.
108
Нэнси и правда не обретает былой жизнерадостности и не ходит на танцы.
Когда ее навещают прежние поклонники - Билли, Годфри Фрэзер - и предлагают
куда-нибудь съездить, она отвечает своим новым, во всем изверившимся
тоном, что ей некогда, очень занята. И ездит по магазинам или пытается
Проверять счета поставщиков. Порой Табита слышит прежние нетерпеливые
нотки в ее восклицаниях: "Идиоты, не того сорта сигареты прислали" или "Ни
черта им не втолкуешь". Она так упорно отклоняет все приглашения, что
теперь уж сама Табита тревожится. Она уговаривает внучку побывать в Эрсли,
сходить в кино или в театр. Но Нэнси отвечает: - Да ну его, не хочу. Лучше
проведу спокойно вечер с тобой, посижу задрав ноги. - И, задрав ноги,
курит и рассуждает о неполадках с горячей водой, о безмозглых котельщиках
и недотепах-горничных, капризно приговаривая: - И почему это люди не могут
работать как следует?
Видимо, оттого, что ей неспокойно и некуда девать избыток энергии, она
поднимается на чердак проверить баки водопровода и спускается в подвал
выяснить, почему шумят трубы.
В один прекрасный день, когда она еще не вернулась из Эрсли, к Табите
являются мисс Фру и шеф-повар и заявляют, что уходят с работы.
Оказывается, накануне, в отсутствие повара, Нэнси обследовала кухню и
заявила во всеуслышание, что это стыд и позор.
Табита просит за нее прощения, но мисс Фру стоит на своем. Под нее
подкапываются, утверждает она, никаких этих козней она не потерпит.
Табита, возмущенная, думает: "Вечно эти дети во все суются. Все им не
так". И как только Нэнси возвращается из магазинов, сообщает ей новость. -
Мы как будто договорились, что в дела отеля ты не вмешиваешься.
- Но, бабушка, я ведь только сказала, что кухня в безобразном виде. А
что эта Фру уходит, так это просто удача.
- Шеф работает у меня десять лет.
- Вот и я говорю, бабушка. Не хотелось тебя огорчать, но, право же,
"Масоны" уже немножко допотопные.
- Глупости, мы открыли отель только в 1925 году.
- Но, бабушка, милая, это и есть до потопа. Потому и вестибюль похож на
мертвецкую. Ты бы видела, что делается в других гостиницах. "Три Пера" в
Баруорте всю крышу превратили в солярий. Знаешь, бабушка, дело это не мое,
но от "Масонов" попахивает гнильцой. Люди только глянут и едут дальше. Я
сама видела.
- Для меня отель достаточно хорош, - сухо отвечает Табита. - Тебе это,
может быть, неизвестно, но он построен по проекту лондонского архитектора,
им приезжали любоваться со всех концов Англии.
- Ладно, бабушка, не буду к тебе приставать.
Но через неделю с ней беседует в вестибюле молодой человек, некий
Хамфри Роджер, пухлый и бледный, с желтыми, падающими на глаза волосами,
галстуком без булавки, свисающим на круглый живот, и вкрадчивой манерой.
Однако такта у него ни малейшего. Он предлагает расширить вестибюль за
счет ресторана, а новый ресторан, из розового бетона, построить над
купальным бассейном.
- У вас тут исключительные возможности, миссис Бонсер, можно создать
нечто истинно современное, уникальное.
- И правда, получилось бы красиво, - говорит Нэнси.
Но молодой человек не любит слова "красивый", оно вышло из моды. Он
любезно склоняется к Нэнси. - Скажем так, было бы достигнуто полное
функциональное соответствие.
Он уезжает и вскоре представляет эскиз нового здания и смету на 8000
фунтов, а также просит пока пятьдесят гиней за проделанную работу.
- Знаешь, бабушка, это не так уж дорого. Хотя платить ему
необязательно. Это ведь его первая проба, хватит с него и рекламы.
Табита теряет терпение. Ей внезапно открылось, как она любит Амбарный
дом и даже отель, как невыносима ей мысль о каких-либо переменах и
переделках. Эти два дома - единственное, что есть прочного и надежного в
обезумевшем мире. Мало того, что она здесь хозяйка, дома эти стали частью
ее самой, ее работы.
- Никаких перемен не будет, - говорит она твердо. - Ты что, хочешь все
здесь перекорежить?
И Нэнси не настаивает, она унаследовала благодушное безразличие матери.
Но зато поговаривает о том, чтобы поискать работы в Лондоне. "Такой, где
бы можно немножко развернуться". И вскидывает голову точно таким же
движением, как Табита. Она не только энергична, но и упряма.
Обеим ясно, что так продолжаться не может. Табита думает: "Пусть
уезжает. Я все равно не допущу, чтобы тут все перевернули вверх дном". Но
остается горькое чувство - этим молодым всегда всего мало.
С возвращением Бонсера их разногласия не затихают, скорее наоборот.
После трехнедельного загула он чувствует себя отвратительно. Жалуется, что
его надул какой-то букмекер, обидел какой-то друг. Судя по всему,
разругался с Гледис Хоуп. И хнычет с пьяных глаз: - В скупости меня,
кажется, никто не обвинит. А они меня выгнали как собаку. Кончено мое
дело, Пупси. Разбили-таки мне сердце. Теперь я долго не протяну.
Он неделями не встает с постели, и, хотя пить не перестал, вино уже не
бодрит его. Напившись, он только пуще распаляется на своих врагов,
начинает кричать: - Знаю, Тиб, ты тоже желаешь моей смерти. Ладно, недолго
тебе ждать.
Ни о каких перестройках, даже о ремонте он и слышать не хочет. -
Отвяжитесь вы от меня, дайте умереть спокойно.
На женщин он так озлоблен после таинственных оскорблений, которым
подвергся во время последнего загула, что больше не спускается в
вестибюль, а Нэнси вообще не хочет видеть. Но мужчинам известно, что в
спальне у него всегда найдется виски, и он рад любому посетителю, которому
может излить свои горести.
Особенно он радуется Годфри Фрэзеру - тот как раз приехал на пасхальные
праздники и выслушивает его почтительно и серьезно, как воспринимает и все
в жизни. "Берегись женщин, - внушает ему Бонсер, - акулы они, зубы загнуты
внутрь. Стоит им тебя ухватить - и крышка, смелют в порошок. Ты только
посмотри, что они со мной сделали! Ты посмотри, как жена мной помыкает, да
еще эта внучка! Сидят тут, как две вороны, и ждут, когда я сдохну. Чтоб
косточки обглодать".
Фрэзера пригласила на пасху Табита. Он болел, его посылают в санаторий,
и Табита решила: бедный мальчик, ему нужен уход.
Нэнси над ней смеется. - Ой, бабушка, ну и дипломат! Как будто я могу
второй раз увлечься этим растяпой. - Но, услышав, как Годфри кашляет, она
с азартом принимается лечить его - растирает ему грудь салом, пичкает
лекарствами. Она - как деятельная девчушка с новой куклой, укладывает
спать и поучает: - В такую погоду и на учения? Да ты что-нибудь
соображаешь? А все потому, что так уж нравишься себе в хаки.
И Табита и Нэнси считают, что Фрэзеру, который недавно записался в
территориальную армию, незачем ездить на учения. На его серьезный довод,
что ввиду угроз Гитлера готовиться к войне - наш долг, Табита возражает,
что война его не касается - с его-то слабыми легкими. А Нэнси кричит: -
Война? Не такой Гитлер дурак. Это все блеф. О господи, мало им прошлого
раза?
За этими словами - то же ощущение, которое изо дня в день и с утра до
ночи выражает в "Масонах" молодежь, - ощущение, что война стала бы
уродливой помехой в их веселой и насыщенной жизни. Ведь за двадцать лет,
прошедших с последней войны, жить молодым стало намного веселее. У них
больше денег, больше знаний, гораздо больше свободы. И если они не
воинствующие пацифисты, не коммунисты, не фашисты и не новоявленные
мистики, которых Нэнси презрительно именует "обетомирцами" ["Союз обета
мира" - британская пацифистская организация, основанная в 1936 году
священником Шеппардом], то от разговоров о войне они отделываются одной
сентенцией: "Войны быть не может. Линия Мажино неуязвима, а французская
армия лучшая в мире. Если Гитлер так глуп, что полезет воевать, его
разобьют за один месяц".
В Эрсли имеет хождение как неорганизованный, стихийный пацифизм от
невежества, так и воинствующая его разновидность; и Годфри Фрэзера, когда
он появляется там в военной форме, женщины в бедных кварталах провожают
осудительным взглядом, а мальчишки - злыми насмешками. Тех, кто требует
усиления воздушных сил, местная газета называет поджигателями войны, и
победу на муниципальных выборах обеспечивает лозунг "Сократить
вооружения!".
Однако Нэнси, хоть и смеется над Годфри и называет его шоколадным
солдатиком, скучает без него и берет с него слово приехать в следующую
субботу. Возможно, она просто не может обойтись без какого-нибудь молодого
мужчины, и вот уже Годфри проводит в "Масонах" все субботы и воскресенья.
Нэнси, словно и не знала за ним этих качеств, превозносит его ум, его
надежность. И говорит: - Эта работа в конторе убьет его. Ему нужно быть на
свежем воздухе. Нам бы надо купить здесь ферму и взять его в управляющие.
- Когда "Масоны" будут твои, можешь устроить ферму.
- А "Масоны" будут мои?
- Вероятно.
Узнав эту новость, Нэнси целый день ходит задумчивая, а потом
ограничивается замечанием, что если она правда унаследует "Масоны", то
уберет из ресторана дубовые потолочные балки - это что-то уж совсем
доисторическое.
В следующий приезд Фрэзера она водит его по всей усадьбе и объясняет,
какие где необходимы нововведения, а потом говорит Табите: - Годфри со
мной согласен, что танцевальную площадку нельзя оставить в таком виде. И
знаешь, он бы с этим делом вполне справился, и его юридические познания
могут пригодиться, если возникнут трудности с разрешением на спиртное.
Неделю спустя она объявляет, что они помолвлены. - Я сказала Годфри -
почему и не пожениться, тогда он мог бы плюнуть на свою несчастную
контору. - И, с удовольствием входя в новую роль - роль рассудительной
молодой женщины, умеющей жить, - она объясняет Табите, какая это удача,
что Лу Скотт дал ей отставку: - Порезвиться с ним было неплохо, но брак -
это совсем, совсем другое дело. Это, скорее, содружество. Главное - чтобы
муж и жена уважали друг друга. - Годфри Фрэзер, по ее словам, чистое
золото, не уважать его просто невозможно, и заканчивает она очень
серьезным тоном: - Я, конечно, не ручаюсь, что буду счастлива, на это
рассчитывать никто не может, но у меня, черт возьми, побольше шансов, чем
у тех, кто выскакивает замуж вслепую, очертя голову.
- А много ли ты думаешь о Годфри, когда так рассуждаешь? - спрашивает
Табита, подчеркивая эгоистичность Нэнси.
- Знаю, знаю, бабушка, я эгоистка, но Годфри поможет мне исправиться. У
него такие рыцарские принципы.
О помолвке объявляют. Родуэлы шлют поздравления. И Бонсер, к всеобщему
удивлению, соглашается на то, чтобы Годфри ушел со службы и стал его
помощником в "Масонах". - Осточертели мне бабы, жужжат, как мухи, а толку
чуть. То ли дело мужчина, настоящий мужчина, солдат. Да, только я, старый
солдат, способен оценить такого человека, как Годфри, - он достоин
доверия. Слов нет, для Нэнси он слишком хорош, да нынешние девчонки, черт
их дери, все одинаковы, все шлюшки, ничего святого для них нет. Да, теперь
и умереть не жалко, буду хотя бы знать, что "Масоны" остались в хороших
руках.
109
Нэнси не желает тянуть. - Поженимся, и к стороне, - говорит она. - К
чему эти долгие помолвки, одна морока.
И день свадьбы уже назначен, но тут Чемберлен отправляется в Мюнхен, и
Фрэзер решительно заявляет, что надо повременить, "пока ситуация не
прояснится".
Фрэзер считает, что в случае войны бомбардировки с воздуха произведут в
Англии большие разрушения и что человек не имеет права покинуть молодую
жену, может быть беременную, Когда в стране будет смятение, и паника, и,
скорее всего, голод и революция, которые, конечно же, последуют за такой
катастрофой. Но даже беглое упоминание об этом се