Елена Кейс.
        Ты должна это все забыть


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Елена Кейс
     Email: andreik@bellatlantic.net
     WWW:
     Date: 06 Nov 2002
---------------------------------------------------------------




     Глава 1


     Родилась я в  Оренбурге и спала  в  корыте. Семья наша эвакуировалась в
этот уральский город вместе с ленинградским Малым оперным театром, в котором
мой  папа работал  концертмейстером. Сестре моей, Анечке, в то время как раз
исполнилось два  года. С моим рождением она  сразу стала  старшей сестрой, а
потому и  взрослой. Из-за трудностей военного  времени никто не  хотел моего
рождения. Мама мечтала  сделать  аборт,  но по  указу Сталина от  1938  года
аборты были  запрещены. За  нарушение указа  - тюремное  заключение. Поэтому
хочешь  -  не  хочешь, а  Сталину  я  обязана  жизнью.  Вот  такой  парадокс
получился.
     Папа с концертной бригадой выступал в госпиталях и выезжал на передовую
линию фронта. Мама хоть и была архитектором, но пошла  работать посудомойкой
в  привокзальное  кафе. К слову сказать, за четыре года эвакуации она  стала
заместителем заведующего, и это изменило всю  нашу дальнейшую жизнь. Кормить
меня у мамы не было времени, а потому я с  упоением, хотя и  безрезультатно,
сосала мочку бабушкиного уха. С каждым  днем мочка распухала и увеличивалась
в размере, напоминая диковинный плод, выросший  на бабушке при моем активном
участии. Но ничего  этого я, конечно, не помню,  а знаю из  рассказов мамы с
папой. То есть для меня самой меня еще как бы не было.
     Мои  первые воспоминания живут  в Ленинграде,  в огромной  коммунальной
квартире на  Литейном проспекте 38, куда наша семья вернулась в 1945 году. У
нас было две  смежные комнаты, заполненные неумолкающим трамвайным звоном  и
грохотом переключающихся  стрелок  на рельсах. Мне  это  очень  нравилось  и
создавало иллюзию вечного участия в уличной суете. Одними из  многочисленных
наших соседей  по квартире была еврейская  семья по  фамилии Коган. Высокая,
дородная, яркая, с рыжими волосами  - тетя Тамара, ее муж - дядя  Зоня и две
дочери  - Циля и Лариса.  Циля была нашего возраста,  и  мы с  ней  дружили.
Лариса,  которой  было лет  двенадцать, осталась в  моей памяти  серьезной и
недоступной. Дядю  Зоню я скорее  всего бы забыла, если  бы не один забавный
случай, засевший в моей памяти.
     Летом  мы отдыхали  вместе  с  ними  в  дачном  поселке  Кавголово  под
Ленинградом.  Мне  в то  время было четыре года, и это был мой первый летний
отдых за городом. Мы с Цилей возвратились с озера и зашли  к ним домой. Дядя
Зоня  сидел один, пил водку  и аппетитно хрустел  соленым огурцом. "Ну  что,
пигалицы, выпьем за компанию?" -  обратился  он к нам. Мы были в восторге от
такого предложения. Он налил нам по рюмке,  отрезал огурец,  и  мы, стараясь
опередить одна другую, опустошили содержимое. Дядя Зоня хохотал, и мы вместе
с ним.  "Ну, а  теперь марш  отсюда", -  скомандовал  он уморительно грозным
тоном. Я встала - мир перевернулся  в глазах моих. Устоять  на ногах не было
сил. Я опустилась на четверенки и поползла к кровати, и  хохот дяди Зони бил
мне  в уши. Потом пришел папа,  что-то громко и  сердито говорил  дяде Зоне,
затем  взял меня на руки, и тут меня вывернуло наизнанку. С тех пор и по сей
день у меня отпала охота к спиртному.
     Когда Анечке  исполнилось  шесть  лет,  папа начал  учить ее играть  на
скрипке.  На этом и  закончилось  ее детство.  Я  играла в  куклы,  а Анечка
становилась  к пюпитру.  Уголок  свой  я  организовала  за  шкафом  и  могла
просиживать там часами. Игрушек у нас не было,  и приходилось  пускать в ход
фантазию. Однажды пришло мне в голову поиграть в магазин. Я принесла за шкаф
булку, сахар, печенье и организовала прилавок. Дело было  только за деньгами
- и  торговля бы пошла полным ходом. В этот момент  взгляд мой упал на стол,
где  лежали  Анечкины ноты. Это  была потрясающая  идея -  нарезать  из  нот
деньги. Я  взяла  ножницы и аккуратно нарезала  полоски  разной длины: много
точечек - большие деньги, мало - маленькие. Игра была в самом разгаре, когда
я услышала сердитый папин голос,  обращенный к Анечке:  "Что  значит  ты  не
знаешь, где твои  ноты?  А где твоя  голова  - ты знаешь?!" Анечка  стояла у
пустого пюпитра и боялась на папу взглянуть. "Я оставила их  на  столе", - с
сомнением  произнесла она, уже сама себе не веря. Папа  разозлился и кричал,
что ничего путного  из моей  сестры  не получится. Смысл происходящего начал
медленно,  но устрашающе доходить до меня. Я тихонько собрала все  обрезки и
остатки  изуродованных нот,  положила их себе в трусики  и поспешно вышла из
комнаты. В  это время Лариса,  соседка, выносила в  ведре  мусор. Я выкинула
ноты к ней в  ведро и, облегченно вздохнув, спокойно и уверенно прошла  мимо
Анечки с папой в свой угол.
     Через  некоторое время папа успокоился, дал  Анечке другие ноты, и  они
начали заниматься. Часа через три к  нам приехал в гости папин родной брат -
дядя Яша. Он был шумный  и  веселый. Обнимая папу, он сообщил, что купил для
нас  с Анечкой билеты в  кукольный  театр. "Ленку  ты можешь  взять,  а  Аня
наказана  и останется дома",  -  ответил  папа. И мы с  дядей Яшей ушли. Шел
спектакль "Аленький цветочек". Моя любимая сказка. В антракте дядя Яша купил
мне конфет и газированной  воды.  Конфеты я съела, а фантики решила подарить
Анечке.  Дело в том, что в то  время мы очень увлекались игрой  в "фантики".
Суть ее заключалась в том,  что фантики  определенным образом  складывались,
образуя  квадрат.  Затем такой квадратик клали на ладонь  и  били ладонью по
столу. Фантик  отлетал и  приземлялся на стол. Следующий играющий проделывал
то  же  самое  со  своим фантиком,  стараясь накрыть  первый. Если  ему  это
удавалось, он забирал оба фантика себе. Конфет в обертке тогда  было мало, и
каждый фантик мы очень берегли.
     Вернувшись домой  со  спектакля, я застала Анечку с  Цилей, играющими в
фантики. Я подошла к моей сестричке, вытащила горсть разноцветных оберток  и
сказала, гордясь своей щедростью: "Посмотри, что я принесла тебе в подарок!"
Анечка взглянула на фантики, потом на меня и сказала с горечью: "Эх, ты! Все
конфеты съела,  а мне принесла бумажки!" Я помню,  как  мне стало стыдно.  Я
помню это чувство до сих пор. "Прости", - прошептала я и отошла.
     Вечером  папа  с  удивлением  всем  рассказывал,  что  ноты  как  будто
испарились. "Я перерыл  весь  дом, - говорил он,  - но их как будто нечистая
сила унесла". Случайно  этот  разговор услышала Лариса.  "Вы ищете  ноты?  -
спросила  она. - Да ведь Леночка какие-то ноты  выбросила мне в ведро". Папа
потерял  дар речи.  "Уйди с моих глаз, -  гневно  сказал он. - Мне неприятно
тебя видеть!" Я забралась за шкаф  и горько заплакала. Лучше бы папа наказал
меня, ударил, наорал. А он просто презирал  меня.  Я плакала  и  давала себе
слово никогда, никогда в жизни не быть такой трусливой и никогда не лгать.
     Вообще  воспитывал нас папа наглядными примерами.  Помню, ранней весной
пошли  мы с  ним в канцелярский магазин. Папа купил  огромный  рулон плотной
зеленой бумаги. Такой  бумагой покрывали  обычно  письменный стол, чтобы  не
запачкать его чернилами. И мне захотелось этот рулон нести самой. "Это очень
тяжело для тебя", - сказал папа. Но я ныла и  приставала к  нему до тех пор,
пока он не сказал: "Я дам тебе эту бумагу при одном условии: ты будешь нести
ее до самого  дома". Я тут же  согласилась  и взяла  рулон.  Через  минуту я
поняла, что нести его тяжело  и неудобно. Его не за что было  ухватить, и он
выскальзывал из моих рук.  "Я больше не хочу", - сказала я, протягивая рулон
папе.  "Я предупреждал  тебя, -  ответил папа. - Ты  мне не поверила. Теперь
неси  его сама. В следующий раз  будешь думать и прислушиваться к тому,  что
тебе  говорят".  Никакие мои мольбы  не  помогли. Папа шел  ровным шагом, не
обращая на меня внимания.  Минут через пять рулон выскользнул из моих  рук и
упал в грязь. Я остановилась, с ужасом  глядя на него. Папа спокойно сказал:
"Ты обещала донести  его  до  дома". Сил у меня уже не было. Я  нагнулась  и
покатила его перед собой. Когда мы добрели до дома,  рулон уже никому не был
нужен. Этот урок я запомнила на всю жизнь и всегда верила папиному слову.
     В  квартире  на Литейном  мы  прожили два  года, а  потом  переехали  в
небольшую  отдельную квартиру на улице 8-я Советская. Мама пошла  учиться  в
институт  Советской торговли.  Училась она на  вечернем  отделении,  а утром
работала, поэтому мы ее практически не видели. У папы спектакли начинались в
восемь вечера, и он весь день был с нами. Папа заплетал нам косички, готовил
обед  и читал  книжки. И  мы  буквально обожали  его.  Когда  кто-нибудь  из
знакомых  просил  меня  передать  маме   какое-нибудь  сообщение,  я  всегда
отвечала:  "Я  лучше  скажу  это  папе".  "Почему?" -  удивлялись  знакомые.
"Понимаете, - серьезно отвечала я,  - у нас  папа  - это мама,  а мама - это
папа". Такое "соотношение сил" оставалось в нашем доме всегда.
     Когда мне  было пять лет,  я уже умела читать по  слогам,  но  это было
неинтересно, и я предпочитала, чтобы папа читал мне вслух. Однажды  он начал
читать мне рассказ Тургенева "Муму". Я слушала, затаив дыхание. В том месте,
когда барыня  приказала своему крепостному глухонемому  Герасиму утопить его
любимую собачку,  папа  отложил книгу и сказал: "Ну, а дальше читай сама". Я
умоляла  его,  давала обещание  каждый  день читать  самостоятельно, но папа
стоял на своем: "Если  ты хочешь  узнать, что произошло с Муму, ты дочитаешь
рассказ сама". И я дочитала. Заливаясь слезами от жалости к Муму и Герасиму,
я по слогам пробиралась к печальному  концу. Дочитав  рассказ и  убедившись,
что Муму в конце-концов утонула,  я не могла  в это поверить. До сих пор все
сказки  и  рассказы,  которые читал мне  папа, имели счастливый конец. Я  не
могла представить себе, что бывает  по-другому.  В пять лет папа разбил этот
миф, подготавливая меня к суровой  реальности окружающей жизни. Именно с тех
пор я начала читать самостоятельно.
     Когда  папа сердился на  нас, мы понимали его с одного взгляда.  Ему не
надо было  повторять нам свое требование  два  раза.  Если мы не  слушались,
достаточно было  ему посмотреть на  нас внимательно и строго, как мы  тут же
переставали  баловаться.  Происходило  это  совсем  не  потому,  что  мы его
боялись.  Просто  мы  безумно  дорожили  его  отношением  и  не  хотели  его
расстраивать. С папой мы ходили гулять, в зоопарк, в кино. Он без устали мог
рассказывать  нам  удивительные истории. У  него всегда  находилось  время и
терпение отвечать на наши бесконечные вопросы. Он  находился рядом с нами во
время наших болезней и был всегда удивительно нежен и заботлив. Даже сейчас,
по прошествии  многих лет, я помню тепло и  ласку папиных рук, и мне хочется
возвратиться в мое  детство, сесть к  папе на колени, прижаться к его щеке и
замереть от восторга и любви к нему.
     Папа  никогда  не поднимал на нас руку, именно  поэтому на всю жизнь  я
запомнила случай, когда он в первый и  последний раз  отшлепал меня. Я уже к
тому времени училась во втором классе. Занятия в школе начинались в три часа
дня. Утром я отправилась гулять, и папа несколько раз повторил мне, чтобы  я
вернулась домой  не  позже двух часов  дня.  Я вышла  на  улицу. Был  яркий,
солнечный весенний день. Встретила подружек, и мы пошли к ним во двор играть
в  "скакалки".  Дворы в  нашем районе были проходные и  напоминали лабиринт.
Даже когда  мы, девочки, назначали  встречу друг  другу в чьем-нибудь дворе,
нам  надо  было как-то  уточнить  место.  Например,  мы  говорили:  "Давайте
встретимся в том  дворе Нелльки Корниловой, в котором три мусорных бачка". В
тот  день мы  с упоением скакали через  веревочку  в одном из  таких дворов,
"ленинградских колодцев",  как их  прозвали взрослые. По части  "скакалок" я
была виртуозом и  энтузиастом. Это был первый день после  долгой зимы, когда
мы смогли начать наши любимые игры. Я забыла обо всем  на  свете. Куртка моя
валялась в грязи, волосы растрепаны,  платье испачкано. О времени  не  думал
никто. В этот момент в  арке двора появился папа. Если бы от неожиданности я
могла  зависнуть в  воздухе,  я  бы так и сделала.  Ноги мои перестали  меня
слушаться, и я запуталась в веревке. Папа  подошел ко мне, отбросил скакалку
в сторону, одной рукой поднял мою куртку, а другой резко взял меня  за руку.
При  этом он не произнес ни  слова.  Так же  молча  мы шли  домой: папа чуть
впереди, я - моя рука в его - сзади. Когда мы зашли  в парадную и  поднялись
на второй этаж, папа не выдержал. Тут же, на лестничной  площадке, он всыпал
мне, как говорят, по первое число. Вечером я слышала, как он рассказывал все
маме и страшно  переживал,  что  не  сдержался.  "Но ты  пойми,  Мусенька, -
жаловался он маме, - эта разбойница свела меня  с  ума. Ведь я же обегал все
дворы,  передумал черт  знает  что.  А  она скачет себе - и  только  ветер в
голове!"
     С  Анечкой мы жили очень дружно, и я не могу вспомнить ни одной ссоры с
ней.  Она всегда относилась ко  мне, как  к маленькой девочке, нуждающейся в
защите  и покровительстве,  и  я с удовольствием и  обожанием исполняла  эту
роль.  В те  немногие  часы, когда она  была свободна от занятий, мы  сидели
вместе  и  выдумывали  фантастические истории,  в  которых  мы были главными
героинями. Ее авторитет  для меня был непререкаем, и это чувство сохранилось
во мне практически до  сих пор. По характеру  и темпераменту мы  были  очень
разными.  Она - серьезная,  вдумчивая,  любившая погружаться в себя,  и я  -
веселая,  взбалмошная,  вечно  окруженная  подружками. Возможно,  именно эта
"разность"  помогала  нам  дополнять  друг  друга  и  делала   наше  общение
необходимым и бесконфликтным.
     Когда  я  перешла в пятый  класс, мы  переехали  в  значительно большую
трехкомнатную  квартиру на  Невском  проспекте 146. Нам  с  Анечкой пришлось
поменять школу.  Анечка уже к тому времени  серьезно занималась на  скрипке,
ходила кроме обычной  школы в  музыкальную и была всегда занята. Практически
все свое время она посвящала скрипке. Конечно,  не всегда она  занималась  с
удовольствием, но она знала, что вопрос о занятиях  на скрипке обсуждению не
подлежит. Обычно папа занимался сам в одной комнате, Анечка - в другой, и до
меня  доносилась  эта  какофония  звуков.  Иногда,  если  Анечке  попадалась
интересная  книга,  она   ставила  ее  на  пюпитр,  поверх   нот,  и,  играя
автоматически  бесконечные  упражнения, с увлечением читала  ее. Не дай Б-г,
если  папа  заставал ее за такими  занятиями. Измена скрипке - единственное,
что выводило его по настоящему из  себя.  Когда  Анечка еще была маленькая и
занималась с  папой  первый год,  я часто слышала,  как он  кричал  ей: "Ну,
почему, как только  ты возьмешь в руки скрипку, ты обязательно хочешь  пить,
потом  писать,  потом  еще  что-нибудь!  Будь  любезна  закончить  со  всеми
посторонними делами до занятий".  Иногда Анечка в  те  моменты, когда  у нее
что-нибудь  на  скрипке не  получалось, и папа был  раздражен,  предпочитала
написать в  штаны, чем  признаться  папе,  что  она хочет в туалет. Сидя  за
своими уроками, я  слышала, как папа  кричит: "Выше си-бемоль!  Болван! Тебе
что, слон на ухо наступил?!" Больше всего меня поражало, что, закончив такое
занятие,  папа подходил к  Анечке, обнимал  ее  и  говорил: "Вот сегодня  ты
позанималась как  следует. Молодец! Я очень тобой доволен!" Нет, я не хотела
бы заниматься на скрипке!
     Итак,  мы  поменяли школу, и  я пришла в  незнакомый класс. "Новенькую"
встретили  враждебно. Со  мной  никто не разговаривал  и  на  переменках  не
подходил,  но если на  уроках я отвечала  на вопрос, на который никто не мог
ответить, со  всех сторон  в мою  сторону  несся шепот:  "Воображуля!" Из-за
всего этого  я страшно  переживала. А заводилой такого ко мне отношения была
самая симпатичная,  самая  бойкая, самая веселая  и  самая  умная  девочка в
классе  - Таня Белогородская. Она  была всеобщей  любимицей - и  учителей, и
учеников.  Однажды я заболела  и  в школу не пришла. В первый день никто  из
класса не навестил меня.  А на второй день Таня зашла ко мне. Она была тихой
и серьезной.  "Я принесла тебе письмо, - сказала она. - Если захочешь, потом
позвони  мне".  И ушла. Я  вскрыла  конверт.  Таня писала,  как она виновата
передо  мной и как  настроила весь  класс  против меня. Писала, что ей очень
стыдно  и что больше такое не повторится.  И если я  прощу ее, то она просит
меня позвонить  ей по  телефону.  Господи, как я была рада.  Я понимала, как
трудно  было ей,  такой  гордой,  написать  это покаянное письмо. С тех  пор
началась наша  дружба. Прошло  сорок лет, но не было и не будет у меня более
преданного и любимого друга, чем Татьяна. Мы дружим до сих пор. В моей жизни
было  много  горя и измен близких людей, но никогда  моя подруга не  предала
меня. Через много лет на допросе в КГБ следователь был вынужден признать: "У
вас хорошая подруга, Елена Марковна. В этом вам можно позавидовать". Я знала
это и без него. С подругой мне в жизни повезло, а это не так уж мало.
     Закончила я школу с  золотой медалью.  Таня, кстати, тоже. Мама к этому
времени  работала  на  торговой  базе   инспектором  по   качеству  плодовых
продуктов.   Человеком  она  была  исключительно   инициативным,  деловым  и
трудоспособным.  Работа  полностью  поглощала  ее. На  ней  лежала  огромная
ответственность.  И  как я  понимаю теперь, она была  настоящим бизнесменом.
Однако  такая  деятельность  в условиях советской  экономики  не  только  не
поощрялась, но была исключительно  опасной.  Всю жизнь мама играла с огнем и
укрощала его. Она безумно  любила  свою  семью  и рисковала  ради  нее.  Она
создавала нам комфортную жизнь, не имея времени сходить в  парикмахерскую. Я
помню в  детстве меня  всегда  раздражала  ее занятость.  Бывало,  в  редких
случаях, когда  она сидела с нами и разговаривала,  она  вдруг  на полуслове
вставала  и  шла звонить кому-нибудь по телефону. Я страшно обижалась.  Папа
никогда  так не  поступал. Уже будучи взрослой, я поняла,  какой непосильный
груз  мама  взвалила  на  свои  плечи  и  несла  его  одна,  предоставив нам
возможность шагать налегке.
     Папу мама обожала всю жизнь. Папа был очень  красивый. Даже в  старости
он еще  обращал  на  себя  внимание.  Помню,  бабушка, мамина  мама,  как-то
рассказала  мне, что  в  молодости, до  свадьбы,  папа  пользовался огромным
успехом у женщин. Я, честно говоря, думаю, что и после свадьбы тоже. Но не в
этом  дело.  Когда мама с  папой  поженились,  бабушка вначале жила  с ними.
Однажды, когда  мамы с  папой не  было дома,  раздался  звонок в дверь. "Кто
там?"  - спросила  бабушка.  "Я -  теща  Марка  Лейкина.  Хотела  бы  с  ним
поговорить", - ответил женский голос. "Это становится интересным, - подумала
бабушка. -  Если она теща, то кто же  тогда  я?!" Оказалось, что  до свадьбы
папа несколько  лет жил с какой-то балериной. Связь  их  зарегистрирована не
была, но мать  этой  балерины была уверена, что это серьезно и на всю жизнь.
Когда  папа вдруг исчез, она разыскала его  и хотела вернуть "домой", думая,
что у  него очередное  легкое  увлечение. Бабушка,  поговорив с  этой мнимой
тещей, страшно расстроилась. Когда мама вернулась домой, бабушка  рассказала
ей все и добавила: "Мусенька,  пока не поздно, оставь его. Он  испортит тебе
жизнь". На что  мама ответила: "Разломать  брак  не сложно, гораздо  труднее
поставить  под  него  фундамент.  Вот  этим  я  и  займусь".  И  занялась. И
построила. Надежно и прочно. Недаром она была архитектором.
     Когда я закончила школу, Анечка уже  жила  в Москве. Случилось это так.
После  седьмого  класса  обычной  и  музыкальной  школ  Анечка  поступила  в
специальную  му