швы острую колючку. Из ранки  идет  кровь.
Она каплет на песок и свертывается в коричневые  шарики.  Прихрамывая  и
стараясь ступать на пятку, бегу дальше, пока меня не останавливает сгус-
тившаяся толпа. Из распахнутых гигантских ворот храма  стройными  рядами
выходят воины. За ними шествуют жрецы в белых одеждах. Их гладко  выбри-
тые головы сияют на солнце. Они что-то поют, громко  и  торжественно.  В
конце процессии показываются высоко поднятые золотые носилки с полупроз-
рачным, колеблемым ветром балдахином. Они приближаются. На них стоит зо-
лотое кресло. В кресле сидит Бог.
   Я падаю вниз лицом на сухую колючую траву и не  шевелюсь.  Полежав  с
минуту и чуть осмелев, осторожно приподымаю голову. Бог  совсем  близко.
Он сидит прямо и неподвижно. Концы его полосатого головного платка  спа-
дают ему на ключицы. На лбу, свернувшись в клубок, лежит золотая  кобра.
Плечи бога узки и покаты. Руки тонки и нежны. На груди под белой  тканью
две выпуклости... Бог - женщина! Ее лицо пронзительно, беспощадно краси-
во. Черные брови круто взлетают вверх и плавно опускаются к вискам, поч-
ти достигая маленьких розовых ушей. Светлые  миндалины  глаз  оконтурены
сине-зеленой краской и выглядят огромными. Нос прямой,  с  еле  заметной
горбинкой. Рот небольшой, с пухлой нижней губкой... Божество  глядит  на
меня, скосив глаза. "Ксюша!" - кричу я и просыпаюсь.

   Полежав немножко в темноте, я включаю свет, подхожу к книжной  полке,
беру альбом "Сокровища Каирского музея" и пристально разглядываю уцелев-
шие головы каменных статуй Хатшепсут, найденные среди развалин ее знаме-
нитого храма. Потом я сажусь за письменный стол, придвигаю к  себе  лист
бумаги и начинаю писать письмо в Нижний Новгород.

   "Радость моя!
   Какое наслаждение писать тебе так - "радость моя"! Эти два слова  мне
хочется написать сто раз  подряд:  радость  моя!  радость  моя!  радость
моя!.. Эти два  слова  мне  хочется  шептать  еле  слышно:  ра-а-а-дость
моя-а-а! Эти два слова мне хочется прокричать во все горло: РАДОСТЬ МОЯ!
   Знал я радость творчества. Она была велика. Случалось, что я тонул  в
ней, захлебывался ею. Хватит мне радости, думал я, не нужно мне больше.

   И вот пришла радость любви. О, какая это свежая, терпкая, жаркая  ра-
дость!
   Я гляжу на тебя, изнемогая от изумления.
   Кто придумал тебя? Из каких немыслимых отдаленностей ты явилась?  Кем
ты подарена мне столь внезапно? И за что?
   Я люблю в тебе все. Я люблю тебя всю, без остатка.
   Я люблю твои жесты, твой смех и твою привычку подергивать плечами.  Я
люблю, как шевелишь ты пальцами, сложенными на колене, и как ставишь  ты
ступни при ходьбе. Я люблю, как, удивляясь, приподымаешь ты брови, и при
этом тоненькая складочка появляется у тебя на лбу. Я люблю изгибы  твоих
локтей, когда, подняв руки, ты вынимаешь шпильки из своих волос. Я  люб-
лю, как ты чихаешь и сморкаешься в платочек. Я люблю слизывать  с  твоих
щек соленые теплые слезы и касаться губами твоих ноздрей.
   Счастья нет! - вздыхают все. Счастья нет! - твердит все  человечество
вот уже пять тысяч лет. "И правда, - думал я.  -  Какое  там,  к  черту,
счастье! Это всего лишь призрак,  мираж,  хитроумная  приманка  -  вроде
блесны, на которую ловят щук. Приходится лишь довольствоваться  надеждой
на счастье, ожиданием счастья, тоской по счастью". Бывали минуты,  когда
мне чудилось, что оно, это коварное, неуловимое счастье,  где-то  совсем
рядышком - стоит лишь протянуть руну и я схвачу его за крыло. И,  протя-
нув руку, я хватал пустоту.
   Я любил тебя еще до своего рождения.  Моя  любовь  появилась  в  мире
раньше меня, и она останется в нем после меня, она никогда не  исчезнет.
Священны камни, по которым ты ступаешь. Священен воздух, которым ты  ды-
шишь. Священна пылинка, которая садится тебе на плечо. Священно  облако,
проплывшее над тобою.
   Но все же удивительно! Как ухитрилась ты разыскать меня в этих  безд-
нах пространства, в этих безмерностях времени? Но непонятно: как удалось
мне встретить тебя в неразберихе истории?
   Поздравь меня, моя радость. Вышел из печати третий сборник моих  сти-
хов. Я буду счастлив подарить тебе экземпляр с дарственной надписью.
   Не слишком ли много поешь ты для обитателей волжских  берегов?  Питер
уже давно по тебе скучает. Красив ли Нижний? Я никогда в нем не был,  но
слышал, что красив. Какие почести воздают тебе жители града сего?  Много
ли мебели попорчено нижегородцами на твоих концертах? С кем ты  кокетни-
чаешь на званых обедах и ужинах? Кто преследует  тебя  своим  назойливым
вниманием? И, наконец, когда мне встречать тебя на Московском вокзале?
   Целую тебя целомудренно в щеку у самого уха. Здесь растут мои любимые
тонкие, светлые, еле заметные волоски".
   Стихи о Ксении не пишутся, не даются, ускользают от меня. Я чувствую,
что они где-то поблизости. Я даже вижу  их  расплывчатые  контуры,  даже
слышу их неясные звуки, их тихую, приглушенную музыку. Притаившись, что-
бы их не вспугнуть, я жду подходящего момента, чтобы вскочить, схватить,
овладеть... Вот, кажется, момент удобный. Вскакиваю  -  и  никакого  ре-
зультата. И снова маячат предо мною силуэты несозданных творений, и сно-
ва звучит в ушах их невнятная мелодия. Но почему, почему они не пишутся?
   Я хитрю. Притворяюсь, что забыл о них, что они мне  надоели,  что  не
намерен больше за ними охотиться.
   А сам потихоньку собираюсь с силами и тщательно обдумываю план  напа-
дения, чтобы уж без промаха...
   Ясным солнечным утром, хорошо выспавшись и плотно позавтракав, я  ос-
торожно, почти не дыша, сажусь за машинку,  стараясь  не  делатъ  лишних
движений, вставляю чистый лист  бумаги  и,  подождав  с  минуту,  ударяю
пальцами по клавишам.
   На бумаге появляются первые две строчки.
   Нет, это банально. И приторно. И примитивно. И вообще  не  то.  Давно
уже не писал подобной дряни.
   Появляются еще четыре строки.
   Это вроде бы получше, но все же не совсем то. К тому же нечто похожее
я уже писал когда-то. Повторяюсь. Топчусь на месте. Мне уже  не  хватает
силенок. Я устал. Я уже ни на что не способен. Поэзия с усмешкой отходит
от меня в сторону. Ей скучно со мною. Она зевает.
   Вот еще шесть строк.
   Это почти сносно. Даже красиво. Но хотелось бы чего-то  другого,  че-
го-то посвежее, поярче, посильнее.
   Просидев с полчаса, бессмысленно уставившись на  бумагу,  я  встаю  и
долго хожу по комнате, засунув руки в карманы домашней куртки.
   Что за чертовщина? О ком же мне еще писать-то, как не о  ней?  И  где
мне еще искать вдохновения? Сейчас дверь откроется, и она войдет,  шурша
юбками. Войдет и спросит, прямо и строго взглянув мне  в  глаза:  "Когда
же, наконец? Я ждала так долго! Мне надоело ждать!  Вы  притворщик,  су-
дарь! Вы обманшик! О, как я в вас ошиблась! О, как я наказана за  довер-
чивость! О, как не везет мне в любви! О, как я несчастна!"  И  упадет  в
кресло, прижимая к лицу платочек, одуряя меня дьявольским запахом  своих
духов.
   Но отчего, отчего, отчего стихи о Ксюше так упорно противятся мне? Не
оттого ли, что я слишком ее люблю? Но разве это возможно - любить женщи-
ну слишком, разве существует норма любви? Глупость какая! Сколько бы  ни
любил, можно любить и больше. Да, да, свою избранницу следует любить как
можно больше, любить безмерно, безоглядно, безудержно,  любить  во  весь
дух! А как же иначе? И разве такая великая любовь не вдохновляет на  ве-
ликие творения? Или, быть может, истинная любовь и  истинное  творчество
несовместимы и одно из них непременно вытесняет другое? И в этом  прояв-
ляется некий закон бытия,  нарушать  который  опасно?  Воистину,  экстаз
творчества и любовный экстаз, слившись воедино, переполнят сердце, и оно
не выдержит! А может быть, дело в том, что я счастлив  в  любви,  что  я
пользуюсь взаимностью, что любимая женщина мне принадлежит? Да, не в том
ли дело, что любовь моя такая земная: всю энергию души поглощает страсть
и на творчество ничего не остается?
   Не оттого ли тот, увенчанный лаврами  на  Капитолии,  и  создал  свое
бессмертное, что Лаура всегда была от него вдалеке? Вполне возможно, что
он и не стремился к сближению, понимая, что ревнивые музы тут же  отвер-
нутся от него, едва лишь это случится.  Поговаривают  также,  что  любви
попросту не было. Была лишь мечта о любви. И на эту красивую мечту  клю-
нуло простодушное человечество. Ну да бог с ним, с  увенчанным  лаврами.
Просто я исписался, и все. Настя права - пора браться за прозу.

   Письмо из Нижнего.

   "Милый мой, бесценный мой, счастье мое!
   Какое письмо ты мне написал! О, какое письмо! О, какое! Никто никогда
не писал мне ничего подобного!
   И в книгах я ничего похожего не читала! Вижу, вижу, что любишь  меня!
И любовь твоя светлая, высокая, настоящая. Когда прочитала, расплакалась
от радости, от нежности к тебе, милый.
   И правда - какая это удача, что мы нашли друг друга! Что, если бы  не
нашли? Что, если бы ты родился позднее и я встретила бы тебя случайно на
улице маленьким мальчиком в коротких штанишках и сказала бы себе: "Какой
очаровательный мальчик!" - и не знала бы, что это ты? А ты, заметив  ме-
ня, подумал бы: "Какая красивая тетенька!" - и тоже не понял бы, что это
я. Понимаешь, как это было бы страшно? Иу оставь эту мысль до  пенсии  и
ищи что-нибудь другое. Запомни: твой сон должен быть масштабным!
   Масштабным! Это надо же такое придумать! Какого масштаба? Один к  од-
ному? Один к десяти?.. Это же не географическая карта!
   Я не послушал Регину и продолжал разрабатывать программу с наводнени-
ем. Там были интересные находки, и главное - сама атмосфера тревоги, по-
рождаемая балтийским ветром и пляской хмурых, будто раздраженных  чем-то
волн.
   Наконец все было готово. Регина  назначила  предварительный  просмотр
моей части работы для членов худсовета. Договорились, что я покажу  свой
сон ночью, не пользуясь услугами Петрова.
   - Что ты решил показывать? - спросила Регина.
   - Наводнение.
   - Дурак!.. Ну, ничего. Есть еще время поправить.
   Вечером я пришел в гостиницу, опустил в стакан с водою никелированный
кипятильник и приготовил кипяток. Заварил чай с мятой, выпил, растянулся
на койке.
   Чтец-декламатор вернулся с концерта, напевая. Он  вернулся  не  один.
Вместе с ним напевала какая-то дама.
   Я достал из портфеля список членов худсовета и пробежал его  глазами.
Подумав, взял карандаш и приписал Петрова и Яну. Подумав еще, добавил  к
списку жену и дочь.
   Это были те, кто должен был увидеть.
   Затем я разделся, залез под одеяло, выключил свет и закрыл глаза.
   Сначала не было ничего. Я проваливался в сон, как в  пропасть.  Ветер
свистел в ушах. Потом я услышал плеск волн и успокоился. Начиналась экс-
позиция наводнения. Ветер гнал низкие облака и срывал с волн шапки пены.
   Однако обстановка была незнакомой. Вдруг я понял, что вижу берег Чер-
ного моря неподалеку от Аю-Дага. Шел теплый дождь, смеркалось. Я стоял у
входа в какую-то пещеру, в глубине которой мерцал огонь. Из пещеры доно-
силась песня.
   Я пошел туда и увидел костер, вокруг которого сидели человек  двенад-
цать молодых людей - юношей и девушек. Многие в обнимку.  Они  задумчиво
смотрели на огонь и пели.
   Я увидел дочь. Она сидела, положив голову на плечо юноше. Это был тот
самый курсант, но уже не в военной форме, как тогда  на  моем  концерте.
Дочь сделала мне знак рукой: подходи. Я подошел ближе и сел у костра.
   Я вглядывался в огонь. По другую сторону костра, за горячим  маревом,
я видел улыбающееся лицо дочери. В огне полыхали странные какие-то вещи,
вовсе не предназначенные для костра: ружья, телевизоры, полированная ме-
бель, замки, лопаты, таблички "Вход воспрещен!",  ошейники,  бронетранс-
портеры, сердечные капли, фуражки, пивные  кружки,  учебники,  кастрюли,
афиши и многое другое.
   Пылали лица, обращенные к огню. Горячий воздух искажал  их,  колебля,
так что я уже не узнавал никого, и вдруг почувствовал, что меня  с  ними
нет, хотя я прекрасно вижу все, что происходит. Круг  постепенно  расши-
рялся, будто огонь оплавлял ближние лица, и  они  таяли,  уступая  место
другим, более многочисленным.
   В этих новых кругах виделись другие молодые люди, их было значительно
больше, и одеты они были иначе.
   Какое-то лицо там, за маревом, напомнило  мне  своими  чертами  жену,
другое, мальчишеское - меня самого. Кто они были - наши внуки, правнуки?
Огонь оплавлял их, освобождая место новому поколению. Теперь  это  стало
напоминать огромный стадион, как в Лужниках, в центре которого, на  фут-
больном поле, пылал костер. Пространство вокруг было безгранично  и  на-
полнено лицами, желавшими попасть к огню.
   Вдруг мне удалось отодвинуться от этой картины на какое-то  космичес-
кое расстояние, и я увидел, что она похожа на фитилек свечи,  выжигающий
вокруг себя прозрачный воск. Он стекал вниз, на другую  сторону  земного
шара и там застывал в виде горных гряд и ущелий.
   А здесь, на освободившейся стороне Земли, росла ровная мягкая  трава,
и по ней шли двое совсем молодых людей. Это были мы с женой. Мы  толкали
перед собой коляску, в которой, как капитан на мостике, стояла наша  го-
довалая дочь, держась за поднятый верх коляски, - стояла  еще  непрочно,
чуть покачиваясь, - и указывала пальчиком дорогу.
   Меня разбудил телефонный звонок. Я машинально взглянул на часы.  Было
семь часов утра. Я схватил трубку, успев с ужасом подумать о том, что не
имею понятия об увиденном ночью сне. Откуда он взялся?
   Звонила Регина.
   - Доброе утро, - сказала она. Голос был ласковый и грустный. - Ну что
мне с тобою делать?.. Дурашка, это же не для худсовета!
   - Что - "это"? - спросил я.
   - Ну, эти мальчики, девочки, символические костры, песенки под  гита-
ру... Мне очень понравилось, очень! Ты здесь какой-то новый, юный... По-
чему мне ничего не сказал? Я обижусь... - Голос стал слегка  кокетливым,
но Регина быстро взяла себя в руки. - Я постараюсь сделать на  худсовете
все возможное, но ты сам понимаешь...
   - Значит, ты видела?
   - Ты еще не проснулся? Конечно, видела? Четкость, цветопередача  пот-
рясающие! Видишь, а ты боялся!
   Никогда я не чувствовал такой неуверенности. Откровенно  говоря,  сон
мне тоже понравился. Что-то в нем было такое...
   Но какое отношение к нему имел я? Неужели он возник на уровне подсоз-
нания и вытеснил рационально придуманный сон? Такого  раньше  не  случа-
лось. Как быть дальше, если мои творения мне уже не подчиняются?
   Объяснение оказалось гораздо проще, чем я думал.
   Я вышел из подъезда гостиницы, направляясь на худсовет. На противопо-
ложной стороне улицы стояла дочь. Она почему-то сияла. Увидев меня,  она
бросилась через дорогу, не обращая внимания на машины. Она подбежала  ко
мне и неожиданно поцеловала.
   - Ну? Ну? Ты видел? - возбужденно восклицала она.
   - Видел, - мрачно кивнул я.
   - И как? Тебе понравилось? - спросила она уже осторожнее.
   - Знаешь, я честно тебе скажу: это не мой сон. Я не знаю,  откуда  он
взялся. Что-то там было мое, но в целом... Да, сейчас я понял -  это  не
мой сон.
   - Конечно, не твой! - радостно закричала она. - Папа, это же  я  сни-
лась! Это я тебе снилась специально! Мы тогда были в Крыму... -  затара-
торила она.
   - Погоди, погоди... Это сделала ты?!
   - Ну да! Что тут такого! В конце концов, есть во мне  твои  гены  или
нет?.. Летом я научилась сниться. Сначала Витьке, потом  маме,  а  вчера
решила показать тебе. Мы в этой пещере часто собирались,  это  вся  наша
компания. Я думала, тебе будет интересно.
   - Еще бы! А дальше, когда круг расширялся?
   - Это я немного фантазировала, - смутилась она. - А что, плохо?
   "Господи, этого только не хватало! - подумал я. - За что ей такое на-
казание?" Она стояла восторженная, глаза сияли, она даже подпрыгивала на
носочках, не в силах скрыть возбуждения.
   Ее сон оказался сильнее моего. А я был, так  сказать,  ретранслятором
для Регины и членов худсовета. Через полчаса худсовет обсудит творчество
моей дочери и вынесет приговор.
   "Совсем недурно, сизый нос!" - как сказала бы Регина.
   - Спасибо, - сказал я и поцеловал ее в щеку. -  Только  не  увлекайся
этим. Тебе надо учиться.
   - Вот еще! - дернула она плечиком. - Я сама знаю. Это  я  так,  между
делом.
   - Ну вот и хорошо. Мама рада?
   - Не очень.
   - Вот и правильно. Она умная женщина, - сказал я, и вдруг губы у меня
запрыгали, кровь ударила в голову, я совершенно потерял контроль над со-
бой. - Это фигня! Это чертовня! Это хреновина! - кричал  я.  -  Она  уже
разлучила нас с нею! Теперь она потеряет и тебя!
   - Что ты? Что ты? - испугалась она. На глазах появились слезы. -  Ка-
кой ты нервный стал, папа...
   Как я и предполагал, худсовет не принял сна моей дочери. Сделано  это
было в очень вежливой, прямо-таки доброжелательной манере. Много говори-
ли о поисках, трудностях, инерции зрительского  мышления  и  кассовости.
Регина предложила считать сон внеплановой  работой.  Его  разрешили  де-
монстрировать на студенческих вечерах.
   Кому разрешили?..
   Кончилось тем, что худсовет предложил мне в соавторы сценариста.  Это
был профессиональный эстрадный драматург по фамилии Рытиков.  Оказалось,
что у него уже готов план сценария. У Рытикова был костюм со  множеством
карманов. В каждом из них лежало по сценарию, скетчу, репризе или тексту
песенки. Рытиков напоминал человекообразную обезьянку. Когда искал  сце-
нарий в карманах, было похоже, что он чешется.
   В сценарии у него все что-то строили и пели.
   После худсовета Регина повела меня к себе в кабинет. Она шла  впереди
по коридору, сухо кивая встречным артистам и режиссерам. Я понуро плелся
за нею. Проходя мимо, встречные изображали на лице сочувственную улыбку,
в которой сквозило заметное удовлетворение. Решение худсовета  уже  раз-
неслось по этажам.
   Регина вошла в кабинет, пропустила меня и заперла дверь на ключ.
   - Ты должен согласиться, - сказала она тоном, не допускающим возраже-
ний. - Звание лауреата у тебя в кармане. Год  будешь  катать  программу,
потом получишь заслуженного. Пойми, что тебе нужно  добиться  положения,
чтобы сниться так, как ты хочешь!
   - Да-да, - сказал я. - У меня была такая иллюзия. Только я уже  снил-
ся, как хочу и кому хочу, семь лет назад.
   - Ну зачем я с тобой вожусь? Зачем? - прошептала она, прикрывая  лицо
ладонями.
   - Я не прошу, - сказал я.
   - Как же! Мы гордые! - обозлилась она. - Ты  хочешь  пополнить  толпу
непризнанных гениев? Ненавижу!.. Ходят, кривят губы,  устало  улыбаются,
ни черта не де-ла-ют! Ненавижу!
   - Хорошо. Я скажу... Худсовет видел сон  моей  дочери.  Я  ничего  не
смог. По-видимому, у меня это прошло.
   - Что? Что? - спросила она, округляя глаза.
   - Это. Как болезнь проходит...
   - Господи! - выдохнула она. - Прости, я не знала. Как же это я не по-
чувствовала?.. Тогда немедленно отдыхать, лечиться, немедленно! Это вре-
менно, я уверена, так бывает. Я все организую.
   - Не надо, - сказал я.
   Регина засуетилась, раскрывая и листая записные книжки, шаря в ящиках
письменного стола. Она вдруг стала похожа на старушку. Нашла телефон ка-
кого-то врача, стала звонить...
   Я вышел из кабинета.
   У подъезда меня поджидала Яна.
   - Поговорим? - сказала она.
   - Поговорим, - пожал я плечами.
   Мы молча пошли рядом. Яна зябко куталась в воротник шубки. Еще не бы-
ло сказано ни слова, а я ощущал себя виноватым. Она всегда умела сделать
так, что я ощущал вину.
   - Это ведь не ты сделал? - наконец спросила она.
   - Что?
   - Сегодня ночью.
   - Не я.
   - А кто?
   - Дочь.
   Яна, усмехнувшись, выглянула из-за высокого воротника.
   - Не стыдно? - спросила она.
   Я снова пожал плечами.
   - Я ведь чувствовала, - покачала головою она. - Зачем ты так?
   - Я не хотел.
   - Врешь, - холодно сказала она.
   - Я! Я! Я!.. Я это сделал! - закричал я. - От начала и до конца! При-
думал, исполнил и передал!
   Она внимательно п