ь из-за всякой
ерунды. Но у той было чистое манипуляторство: крюк над входной  дверью;  она
накинет  петлю  и  ждет,  стоя  на табуретке. А там приходят, мама или папа,
дверь толкнут , а она - хлобысь! Табуретка из-под ног, красотка  уже  висит,
дергается,  тепленькая  еще.  Ну, ее конечно, вынимают, утешают, ублажают. А
эта дура, - чуть что - опять за свое. И как-то в очередной  раз  ее  отец  ,
входя,  толкнул дверь, (что там, за дверью, вы уже поняли) но зайти так и не
успел. Его окликнула соседка и  трепалась  с  ним  о  чем-то  на  лестничной
клетке,  минут  с  десять. А эта придурочная тем временем уже и посинела. Не
откачали, конечно. И смех, и грех... Но если причина  существенная  и  рядом
нет  мамы  с  папой...  Так  оно и началось. Я ее оберегал, хранил и лелеял.
Потом сам не заметил, как вляпался. Однажды, когда она спала, а  я  сидел  в
соседней  комнате,  я  в порыве какого-то дурацкого самоотречения взмолился:
"Господи! Если что-то  плохое  должно  с  ней  произойти,  пусть  это  лучше
случится со мной!"
     И  вот  однажды  она  пристала ко мне, чтоб я достал ей яду. "На всякий
случай, если станет совсем невмоготу". Так, мол,  спокойней.  Пристала,  как
банный  лист.  В  конце  концов,  я  принес  ей баночку, где на этикетке сам
нарисовал зловещие череп и кости, чтобы, не дай бог, ни с чем не перепутать.
Она спросила:
     - Какая здесь доза?
     - Отравить  соседей  не  хватит,-  говорю,-  но  если  на  одного,   то
достаточно и для здорового мужика, не то что тебе, хилой.
     - Как оно действует?
     - Это не цианистый калий. Мгновенно не умрешь.
     - Жаль. Это больно? Я боли боюсь. Больше мне бояться нечего.
     - Нет.  Эта  штука начинает действовать не раньше, чем через полчаса. А
то и час.
     - Боже, какой ужас! Это ж с ума сойти можно!
     - Если (я постучал об дерево) так уж сильно припрет, с ума... не с ума.
Снявши голову, по волосам не плачут.  Главное,  потом  ты  просто  незаметно
уснешь.  И  все.  А  ужас - это то, что ты заставляешь меня этим заниматься!
Последней реплики она, вроде как и не слышала:
     - Но столько времени!
     - Зато это дает тебе как следует  подумать.  Оно  всасывается  в  кровь
достаточно  медленно  и,  в  принципе,  не поздно... пока ты... ну, пока эти
полчаса... Вот идиотка! И я - ничуть не лучше! Когда  ты  перестанешь  дурью
маяться?
     - А что, другого ты ничего не мог достать?
     - Что?  Крысиный  яд?  Корчиться в агонии и харкать кровью? Тогда лучше
просто прыгать с моста. Правда, лучше. Но там, когда летишь, передумать  уже
нельзя.  Асфальт. Боже, что мы, психи, обсуждаем?! И вобще: почему ты еще до
сих пор одета?
     Все забросил, к черту, тогда. Нет, конечно, не жалею. Да и  бесполезное
это  дело  - жалеть о чем-то. Носился, как с пасхальной свечкой. И к радости
своей, почувствовал, что это приносит плоды. Она постепенно оживала. Никакие
потери не могли меня  тогда  смутить,  даже  самые  серьезные.  Хорошее  это
ощущение, если сам себе не принадлежишь! Как хорошо! Любовь!
     И  вот, это все разом кончилось. Заяц из известной всем сказки размотал
бинты и подумал, куда бы ему скакнуть от забот медведя. Ведь при своей ясной
головке она была наибольшим снобом, из всех,  кого  я  знал.  С  этой  точки
зрения я - вариант бесперспективный. Но, ежели поискать, найти всегда можно.
Что-то  "стоящее". Посолиднее. С брюшком и благородными сединами. Ведь нашла
же. Самое смешное, что невероятный дурак. Поверьте, я это не со зла. Зато  с
личным  шофером.  И  такой  же  сноб.  Это у них с ней было общее. Только не
смешите меня насчет того, что "любовь зла..."  Воображаю,  как  он  гаденько
подсмеивался.  А  она  наверняка никогда не спрашивала его, куда он убегает,
когда он спешил домой, к своей почтенной женушке и деткам. Я узнал  об  этом
далеко  не  сразу.  Меня,  таким  образом  "пожалели".  Однако,  если уж так
случилось - самое глупое, что можно учудить, это выяснять, почему. Что  я  и
сделал.
     - Здравствуй.
     - Зачем ты пришел?
     - А  ты  зачем вчера приходила? Или мне приснилось? После всего! В тебе
пробудилась пламенная страсть? Неужели для тебя нет ничего...
     - Святого, ты имеешь в виду? Единственное святое - это живой человек. А
не дух. И после смерти, скорее всего, тоже ничего  нет.  А  сколько  раз  мы
живем?  -  она прошла на кухню и поставила чайник на плиту. Я зашел следом и
окинул взглядом хорошо знакомую обстановку. Даже моя скляночка, с черепом  и
костями,  мирно  стояла на полочке, плотно закупоренная притертой пробкой. Я
не знал, что ей возразить:
     - При таком раскладе мне начинает казаться, что ни разу. Но скажи:  что
же тогда в человеке живого? Что?
     - Не  жди, что я произнесу : "душа". Это все сказки для трусов. Это про
тебя.
     - А знаешь, отчего тебе не хочется  жить?  Верней,  не  хотелось?  Тебя
просто тошнило от того, что не за что было бояться. И цепляться не за что. А
в невесомости всегда тошнит. (иллюстрирующий жест)
     - Ты вульгарен.
     - Плевать. То, что ты любишь делать в белых перчатках, надо бы делать в
резиновых.  Трус  -  это  не  тот, кто боится. Боятся все. Трус это тот, кто
останавливается.
     Меня убивал этот безразличный и беззаботный тон. Я крепко  взял  ее  за
руку и схватил с полки гвоздь:
     - Ну  что,  милая?  Проверим, так ли это? А заодно проверим, где в этой
розетке ноль, а где - фаза. Всего две дырочки. В одну из  них.  оказывается,
можно  пролезть  ,  даже  вдвоем.  Это  тот случай, когда верблюд пролазит в
игольное ушко. Тебе же нечего бояться?
     - Ты псих. Ты сумасшедший. Насмотрелся дешевых  фильмов.  Ведешь  себя,
как  маньяк.  Нет, даже как маньяк из мыльной оперы. Прекрати, я прошу тебя,
это отвратительно! Уйди! - Ее рука резко вырвалась и она отошла на шаг.
     - Уйти? А что, это мысль... - гвоздь скользнул в отверстие,  но  больше
ничего не произошло,- Ноль. Фаза в другой дырочке. Ее ноздри раздувались, но
это  было  не  то  выражение, когда она за кого-то переживала: скорей, такое
выражение может быть на лице водителя, когда его машину помяли  и  скрылись,
куда подальше:
     - То,  что  ты делаешь - это глупо. Я понимаю, что тебе больно. Ну что,
ты хочешь, чтобы я притворялась? Ведь  будет  еще  больней.  Тут  же  ничего
нельзя обьяснить. И не нужно.
     - А ты что, никогда не притворялась? Или с самого начала?
     - Нет,-  ее  голос  несколько  смягчился,-  Это  все  была правда. Я не
играла. Но я хуже, гораздо хуже, чем  ты  думаешь.  А  ты  этого  не  хочешь
понять.
     - Самое  печальное,  что  я  это  вижу.  Хотя  ты  на самом деле так не
думаешь. Я и вижу это, и в то же время... Зачем ты вешала мне лапшу?
     -Ты сам себе ее навесил. Так получилось само собой.  И  сейчас  уже  не
можешь поверить. Все. Сказке конец. Какая разница теперь?
     - А какая разница между нулем и фазой? Есть, небось?
     - Пойми, ты ведь просто переносишь на меня...
     - "Перенос"!  Скажите  на  милость!  Фрейдом  обчиталась! А кто на меня
переносил? Кто распускал слюни и сопли? Ах, любовь! Ах, я без тебя не  могу!
Или  это  были  обноски с чужого плеча? Кто из нас на кого переносил? Можешь
хоть раз сказать правду?
     - Но ты же не хочешь правды.
     - Да.(пауза) Я не хочу правды. Я хочу только тебя.
     Ветер чуть-чуть посвежел. Одинокая яхта выползла в пустынное  заспанное
море.  Девчонка  на  палубе  загорала  нагишом.  Рыжий  пес спал на берегу и
девочки его не интересовали.
     Она сказала это так, словно ее здесь не было:
     - Так мучиться нельзя. Ведь ты болен.
     - И глупо было бы скрывать.
     - Но так и я с ума сойду. А это хуже смерти.
     - Ты что, была там? Ах, да, ты же у нас материалистка. После всего, что
ты сделала, я бы искренне желал,  чтобы  устройство  мира  совпало  с  твоей
схемой. Ибо в противном случае - гореть тебе в аду. Это уж точно.
     - А сам ты куда расчитываешь попасть?
     - В  том-то  и дело. Я - кандидат туда же, и мне будет неприятно на это
смотреть.
     - Ты еще можешь шутить.
     - Нет, это просто такая манера выражаться.
     Мой взгляд сполз по ее ногам и остановился  на  пачке  писем,  небрежно
брошенной  на  пол,  у  изголовья  дивана.  Ее  записки,  признания, которые
хранились у меня. И которые она просто  тихо  украла.  Так  вот,  зачем  она
приходила  в  последний раз! Уже после того, как все точки были расставлены.
Пришла, жаловалась на тоску, ностальгировала и даже  отдалась.  Нет,  не  со
скрежетом  зубовным,  а  вполне натурально, даже вдохновенно, если так можно
сказать. Оказывается, все из-за этих дурацких писем. Неужели она решила, что
это может ее как-то компрометировать? Чушь какая. Боялась, что я их  сам  не
отдам?  Но я - не фетишист. А что вытворяла в постели! Как никогда... Почему
же молча стащила?
     - А помнишь свой сон про опасные бритвы? - спросил я ее.
     - Ты хочешь сказать, что этому кошмару не будет конца? -  в  ее  глазах
сверкнула  холодная  искра  отчаяния,-  Ты никогда не дашь мне забыть?.. Она
тяжело задумалась и молчала долго  и  мучительно.  Потом  вздохнула,  словно
решившись на что-то:
     - Я пойду сделаю кофе. Ты, что, перестал ходить на работу? Мне звонили.
Почему  тебя  у меня ищут? Давай сделаем так: сейчас мы попьем кофе, а потом
ты дашь мне слово уйти и поспать. Ты весь  извелся.  И  я  тоже.  Давай,  ты
вечером прийдешь. Обещаю. А сейчас... Она ушла на кухню.
     Неужели она верит, что все еще может наладиться? Но вот кофе уже подан:
     - У меня осталось чуть-чуть,- как бы извиняясь, сказала она,- поэтому я
сделала с молоком.
     - Никогда  не  пил  такой  гадости.  Но  теперь  -  все  равно.  Пойду,
пепельницу вытряхну.
     Я вышел на кухню. Накурили мы, действительно, изрядно. И вдруг я увидел
скляночку. Ту самую. Только абсолютно пустую. Что она задумала? Поэтому и  с
молоком. Внезапное открытие меня потрясло. Я вернулся в комнату, как во сне.
Вялые  мухи  ползали  по  окну, иногда неуклюже вспархивая, противно жужжа и
бьясь об стекло. Лето кончилось. Она замешкалась с сигаретой:
     - А ты что, пепельницу обратно не принес? Ладно, сиди, я сама.
     Когда она вернулась, курила уже взахлеб, прикуривая одну от другой. Что
у нее на уме? Хочет уйти? Избавить меня? Или что? Неужели так и  не  скажет,
не подаст виду?
     Я  поднес чашку к губам. Она молча сглотнула. Пока я пил, отвела глаза.
Жуткое подозрение окрепло, пока она усиленно разглядывала свой маникюр.  Мне
нужно было что-то сказать:
     - Когда  я  знаю,  что  сейчас  должен  уходить,  мне  этот кофе - чаша
Сократа.
     - Да, но ты же прийдешь потом. Вечером. И, кроме того, ты же не Сократ.
- она посмотрела на меня и заставила себя улыбнуться. Тут что-то  большое  и
тяжелое  упало у меня внутри. Что будет со всеми девятью жизнями кошки, если
на нее свалится токарный станок? Она НЕ ДОЛЖНА была улыбаться,  если  я  был
прав. Она могла бы промолчать. Я готов был убить ее за эту улыбку. И осенний
сквозняк потянул по ногам.
     Когда  она  спокойно выцедила свою чашку, мы еще некоторое время что-то
говорили, хотя каждый уже думал о своем и ответы шли  невпопад.  Наконец,  я
почувствовал, что она сидит, как на иголках:
     - А сейчас, пожалуйста, уходи. Ты же дал слово.
     И тут я уже не мог не сделать ответный ход:
     - Разумеется.  Джентельменский  договор.  Кстати:  когда  ты  вышла  за
пепельницей, одна из этих  нахальных  мух  залетела  к  тебе  в  чашку.  Как
истинный  джентельмен, я выловил муху и выпил это сам, а тебе я оставил свой
кофе, нетронутый.
     Она медленно по очереди посмотрела  на  наши  пустые  чашки.  Глаза  ее
округлились  и  жуткий,  обреченный взгляд был направлен куда-то вовнутрь. В
полной тишине мне послышалось, будто у нее на  голове  зашевелились  волосы.
Сигарета сломалась в ее пальцах и она глянула на часы. Наконец, выдавила:
     - Иди. Сейчас уходи. Я прошу тебя!
     - Хорошо.  Только не кури так много, вон, серая уже вся. И от этого еще
зубы желтеют.
     Когда за мной захлопнулась  дверь,  я  еще  некоторое  время  стоял  на
лестнице и не мог прийти в себя. Слышал, как открывается кран и льется вода,
как снялась трубка и набрался двузначный номер. Но я почему-то не думаю, что
она  звонила в "контору" или пожарникам. Напрасные метанья... Теперь я точно
знал, что это была наша последняя встреча. Дело в том, что еще тогда, давно,
я не сказал ей всей правды о том как и насколько быстро  действует  вещество
из склянки.
     Ветер  окреп и теперь одинокая яхта маячила где-то совсем далеко. Рыжий
пес куда-то исчез,  словно  его  и  не  было.  На  лице  говорящего  застыло
безразличное выражение:
     - Все  хорошее рано или поздно обращается во зло. Это пошлость. Но я по
глупости своей не хочу с этим мириться. Нельзя варить козленка в молоке  его
матери.  Я долго не мог понять, почему среди таких важных заповедей, как "не
убей", "не укради", содержится обыкновенный,  сугубо  кулинарный  совет.  Но
ведь  молоко  для  козленка - это источник жизни. Поэтому мы и не должны так
делать. Просто не должны.  Даже  не  задумываясь,  почему.  А  это  огромное
облегчение.  И  если  мне  скажут,  что  я  не  задумываюсь только из лени и
тупости, я  согласен  выглядеть  дураком.  К  черту  достоинство,  если  это
достоинство  негодяев!  И в отличие от рассказа с эффектной концовкой, жизнь
скорей, похожа на формулу с бесконечным количеством уточнений, как бы ни был
велик соблазн свести все  к  красивому  афоризму.  Но  сколько  бы  не  было
уточнений, есть нечто, что безусловно должно стоять перед скобкой.
     Рассказчик умолк, а его слушатель сидел, обхватив голову руками:
     - Я потрясен. Я действительно потрясен. Такого лицемерия свет не видел.
Да вы  просто  чудовище!  Нет,  правда: вы ведь дурачили меня битый час? Ну,
скажите же, или у меня мозги потекут из ушей: это все - мастерское вранье?
     - К сожалению, все это - правда.
     - Вы еще разлагольствовали о жестокости и милосердии! Но  даже  зная  о
том, как поступила она, вы же могли все остановить и не доводить до греха! И
если  вы  знали,  что  видите  ее в последний раз, как у вас язык повернулся
шутить.. ..вот это... насчет желтеющих зубов. Кто же вы после этого?  И  как
можно жить с этим?
     - Я  и сам не знаю. Но, во всяком случае, не обольщаюсь на свой счет. А
почему, говорите, язык повернулся? Это,  пожалуй,  самое  интересное  место.
Связь  тут  совершенно  прямая.  И  вам  я скажу ВСЮ правду: Та склянка... С
черепом и костями... В ней был первосортный зубной порошок.

ПРОЩАНИЕ
     Вот так вот, люди. Кто мог  знать,  что  мы  еще  свидемся...  Не  надо
плакать.  Вы  же знаете, что смерть человека не мешает жизни продолжаться. А
иногда она может оказаться настоящим облегчением. По крайней мере  я  сейчас
так  чувствую. То, что затмевает мелкие распри и заставляет подумать о душе.
Не обращайте внимания, если у меня вдруг дрогнет или сорвется голос.  Сейчас
было  бы смешно вам переживать о моем здоровье. Но, ей-богу, видеть вас всех
вместе - это как в кино. Смерть объявляет большой сбор. Нет  священника?  Вы
же  знаете,  я  никогда  особо не чтил ритуал. Хотя, если вам так спокойней,
ладно, позовите. Мне лично все равно. Вот черт,  губы  сохнут,  а  еще  надо
успеть  столько сказать... Говорят, прощай, белый свет, прощай мир. Но мир -
это же в первую очередь люди, человеки. И живем мы в миру. Жаль только,  что
не  в  мире  и  согласии. Но смерть примирит. Вот вы, дорогая моя соседка: я
вижу ваши заплаканные глаза и мне приятно увериться в том, что и вы - просто
человек,  а  не  тот  зловредный урод, что подливал помои мне в суп. Вы, мой
начальник. Не помешанный на власти садист, а обычный чело...  С  облегчением
вижу,  что  и  в вас пробудилось что-то людское. Так и вы меня простите. Мне
уже не так плохо, как вам, ведь все закончится... И ты,  мой  дорогой  друг,
которому я так доверял. Ты же больше меня не предашь? Даже если б и хотел...
Вы  все  были  моим  отражением, в каждом из вас - частица меня. Я больше не
могу говорить. Долгие  проводы  -  лишние  слезы.  Чувствую,  время  пришло.
Прощайте, мои дорогие!
     - Ганс, ты перезарядил? Кончай их всех.