у, хлопали по плечу, желали успеха в личной жизни. Он всем
кивал и виновато улыбался, обалделый от почестей.
     -- Стулья в класс затащили?-- крикнул кто-то.
     -- Отнесли, отнесли.-- успокоила Марина Яковлевна.
     -- Еще отнесите.-- распорядился Гуров.-- возьмите из актового зала.
     Гуров, сжимая  в  ладони связку ключей, стоял  в  дверях, одной ногой в
учительской, другой в коридоре, чтобы быть в курсе всего происходящего.
     Ровно в тринадцать десять уборщица тетя Настя в надетом поверх зеленого
цветастого платья синем  мужском  пиджаке  с медалью за  победу  над Японией
вытерла подолом  руки  и  с неизвестно откуда  взявшейся  военной выправкой,
печатая шаг, подошла к выключателю звонка.
     -- Подожди.-- остановил ее директор, глядя в конец коридора.-- Я скажу,
когда начать.
     -- Дык время же!
     -- Время подождет.
     Он наклонился к завучу:
     -- Пионеры у входа выставлены?
     Марина Яковлевна испуганно развела руки:
     -- А как же! Все нормальненько...
     -- М-да-а...
     -- Класс  на взводе, Пал Палыч тоже не железный.-- тихо пропела  она.--
Может, отложим урок, то есть перенесем?
     -- Скажете  тоже!-- Гуров  поморщился, оглядел учительскую и  приглушил
голос:  -- Тут  люди из райкома, из  роно, из  других школ... Ладно! То, что
Дорофеенко  опаздывает,  в  целом  еще  лучше.  Он  войдет  в  сопровождении
пионерского строя прямо во время урока.  Улавливаете мою мысль?  И это будет
торжественный и эффектный  воспитательный момент: встреча  учителя и ученика
на глазах детей и  общественности.  Возвращение блудного сына. Это  я  шучу,
конечно,  вы поняли? В  общем, начнем! Вас я  прошу остаться у входа и лично
следить за встречей академика.
     --  Остаться?--  Марина  Яковлевна  всплеснула  руками, и глаза  у  нее
поглупели.-- А урок?
     --  Да  не  имеем мы права ставить личные  желания выше  долга.  Настя,
давай!
     -- Звони, тетя  Настя, звони! Что ты по сторонам зеваешь?-- приструнила
ее Марина Яковлевна.
     Директор повернулся ко всем:
     -- Даем звонок. Прошу,  товарищи!.. Пал Палыч, дорогой, ты готов? Тогда
вперед иди, вперед!..
     -- Почетный-то гость ваш где же?-- спросил корреспондент.
     -- Не волнуйтесь.-- успокоил Гуров.-- Всему свое время.
     Настя по привычке вытерла ладони о платье и подняла руку,  будто давала
команду  "Огонь!"  орудийному расчету.  Щелкнул выключатель,  но  звонка  не
последовало.
     --  Опять заел, проклятый! Уж  сколько раз просила  отремонтировать,  а
толку-то что.
     Она стала тормошить выключатель,  стукнула кулаком по боку. Учительская
заулыбалась.
     -- Не хочет школа спешить с твоим уроком, а, Палыч?-- сказал завроно.
     Комарик  стоял весь  белый,  а тут  вдруг покраснел, будто  это он  был
виноват, что звонок не работает.
     -- Извините.-- прошептал старик.
     Наконец  Настя  хитро шлепнула ладонью  по  выключателю снизу  вверх, и
звонок вякнул, замолчал, а потом зазвонил как полоумный, оглушая всех.
     Комарик  в  коричневом  костюме,  дурманящем   нафталином,  неуверенной
походкой  двинулся из учительской,  неся в руках указку.--  не как пику, как
тросточку. Марина  Яковлевна пожала  ему локоть  и прошла  с  ним  несколько
шагов. Он рассеянно кивнул ей.
     По   только  что  вымытому  Настей  коридору,  где  рядом  с  Дарвином,
Ломоносовым, Менделеевым и Мичуриным  розовело строгое и более значительное,
чем  все  остальные,  лицо  академика  Дорофеенко,  за  учителем  потянулась
процессия.   У   двери    девятого   "Б"   старик   остановился,   пропуская
общественность.
     Класс,  переутомившийся  от  ожидания,  загрохал партами  и вытянул шеи
навстречу  входящим.  Ученики  с  ехидцей  смотрели,  как  гости,  толкаясь,
усаживаются. Завроно грузно втиснулся  за  парту  рядом  с  корреспондентом.
Принесенных стульев  не  хватило, и ученики сами начали вставать с последних
парт и подсаживаться третьими вперед.
     Когда  Комарик  вошел, в  глаза  ему  бросилось  красное полотнище,  на
котором было написано белыми буквами: "До свидания, Павел Павлович!"
     -- Здравствуйте.-- хрипло сказал он.
     Засмеялись  каламбуру,  захлопали.  Отличница  Сарычева,  в  пионерском
галстуке  и с комсомольским значком на недетской груди, распирающей школьное
платье, подняла руку и, не ожидая разрешения, спросила:
     -- Пал Палыч, а правда, что приедет Дорофеенко?
     Она хотела  угодить, но Комарик пробурчал что-то невнятное, сел за стол
и уткнулся в журнал. Сарычева повела плечами и оглянулась на директора. Тот,
отрицательно качнув головой, приложил палец ко рту.
     В горле у Пал Палыча  першило, от напряжения  слезились глаза. Опасение
сказать  что-нибудь идеологически  неверное  сверлило сознание.  Как  назло,
заболел зуб, который  давно надо было  удалить.  Учитель все время поправлял
очки, они  мешали, больно давили на переносицу. Радуются,  что ухожу,  вдруг
мелькнуло у него. И никак не мог отогнать эту мысль, хотя в нее не верил.
     С  трудом он отметил,  кого нет,  оглянулся, на  месте ли  политическая
карта  мира. Хорошо,  хоть она висела  на месте. На  "камчатке" все  еще  не
расселись гости.
     Комарик не знал, как  должен проходить торжественный урок. Все эти  дни
думал,  что скажет ученикам  о  себе  и о  жизни. Но  уместно  ли теперь,  в
присутствии  официальных   лиц,  которым  известно  об  анонимке,  на  уроке
географии говорить о жизни вообще? Не прозвучит ли это опять аполитично?  Он
приступил,  как  обычно, к  опросу.  Двоечников  опрашивать было  неуместно,
отличников  как-то  неловко:  зачем  ему  явная показуха?  Он стал  вызывать
средних.  Средние отвечали средне,  даже хуже, чем обычно,  испуганные своей
исторической миссией.
     Оглядывая класс, учитель не мог себе  простить, что сболтнул полковнику
о Толике. Распустил нюни на старости лет. Приехал бы тот -- хорошо, а нет --
никто бы не узнал.
     Гости  шепотом  переговаривались о всякой всячине, не  имеющей к  уроку
отношения. Ребята оглядывались  на дверь, ожидая явления академика.  Сидя за
партой  с долговязым двоечником, Гуров следил за стрелкой часов  и осторожно
поглядывал то на завроно, то на инструктора райкома. Те были непроницаемы.
     Поначалу Гуров ждал, что с минуты  на минуту дверь откроется и академик
Дорофеенко,   побрякивая  лауреатскими   медалями,  прошествует  в  класс  в
сопровождении  эскорта  пионеров. Это  будет кульминационным моментом урока.
Если Комарик не сообразит вызвать знаменитого ученика  к  доске, можно будет
тактично подсказать. Выступление  академика на школьном  уроке  географии --
такое в "Вечерке" прозвучит  неплохо. Но вот уже скоро полурока.  Дорофеенко
не  появился  и  не появится,  иллюзии  ни к  чему.  Небось, Комарик  просто
свистнул, рассчитывая на поддержку, чтобы на пенсию не уходить.
     Пал  Палыч подошел  к  карте и  водя указкой  начал говорить.  Он  умел
интересно рассказывать.  Но сейчас директор, слушая его вполуха, наблюдал за
классом. Не  слушают. Думают о своем, зевают,  записочки передают, хихикают.
Для них  это  важное мероприятие  на другой  волне. Нет,  старость понять  и
уважить можем только мы, взрослые. Не слишком ли жестоко поступает школа? Но
ведь так  устроен мир. Мне велели только нажать кнопку. Даже с  точки зрения
общечеловеческой  морали, хотя  она нам  и не  указ, иного  выхода не  дано.
Молодежь  подпирает  и  выталкивает  стариков.  Замена  у  меня  на  примете
подходящая:  географичка  молодая,  вроде  неглупая,  русская, партийная.  А
главное, симпатичная внешне. Есть на что глаз положить, и не только глаз.
     Комарик вдруг замолк. Спазм сдавил  горло. Слова запрыгали, заметались,
заклокотали, бессильные сорваться с языка. Страх сказать не то давил на него
всю жизнь, урезал его ум, обкорнал знания. Он чувствовал, что превратился  в
ничтожество, но что он мог поделать, как мог  иначе жить? Наступила неловкая
тишина.  Глотнул,  начал фразу, снова глотнул.  Гуров поднял  бровь, подумал
было: вот  и забывать стал старик,  склероз.  Наконец Пал Палыч  совладал  с
собой,  откашлялся,  заговорил.  Внутренние  часы  его  сработали.  Едва  он
произнес последнее слово, зазвенел звонок.
     Отличница  Сарычева вытянула из-под парты букет  цветов в  целлофане и,
поправляя  совсем  короткое, детское, платье, поднесла учителю. Второй букет
остался у нее под партой.
     Класс задвигался, загалдел. Все смешалось: хозяева, гости, толпящиеся у
дверей ученики второй смены, прослышавшие о том, что приехал живой академик,
который висит в коридоре.
     -- Пал Палыч пал.-- сострил завроно на ухо корреспонденту.
     -- Ну как урок? Понравился?-- на всякий случай спросил Гуров.
     -- Неплохо.-- похвалил корреспондент и глянул на часы.
     Он думал о том,  что потратил два часа,  а без  академика  не дадут  на
полосе больше десяти  строк --  копеечный гонорар. Хорошо еще, фотарь зря не
таскался.
     Инструктор райкома наклонился к завроно:
     -- Академик-то ваш, того, зажирел.  Когда у нас на  учете  состоял,  на
цыпочках  в  райком  бегал. Между нами  говоря, лауреатские  свои  бляшки он
получал знаете за что? За расшифровку фотографий со спутников-шпионов. Его в
загранку  одного не выпускают, опасно. А дачку себе не в Новосибирске, а под
Москвой отгрохал -- у нашего секретаря райкома и то победней...
     Стоя в окружении  долговязых  детей,  счастливых уже оттого, что  можно
орать, старик беспокоился  о Толике. Не  мог  же  тот просто  забыть. Обещал
ведь, значит,  что-то помешало. Скучно прошел  урок, серо. Виноват я сам, не
оправдал того, чего от меня  ждали. И  Гуров  будет  ворчать: про идейный-то
уровень я забыл. Надо было вставить что-нибудь актуальное.
     --  Пал  Палыч,  миленький!--  вбежала в класс Марина Яковлевна.--  Все
прошло замечательно!
     Она обняла Комарика за шею и шепнула ему на ухо:
     -- Мне полковник, то есть директор,  давал порученьице, но  я весь урок
мысленно была с вами.
     Она  посмотрела  в  бегающие,  слезящиеся  глаза  старика,  хотела  его
поцеловать, но в присутствии директора постеснялась.
     -- Знаете, почему Дорофеенко не успел?-- найдясь, обратился Пал Палыч к
директору.-- Погода  в  Сибири  нелетная. Я  утром прогноз краем уха слышал.
Думал, не коснется, а там пурга. Когда пурга, то...
     Уборщица Настя, запыхавшись, вбежала в  класс, мигом  отыскала  глазами
Гурова,  вынула из обтертого кармана пиджака бумагу, разгладила об  живот  и
протянула директору.
     -- Не время сейчас, Настя, иди отсюда.-- отмахнулся Гуров.-- Видишь же!
     -- Дык,  телеграмма-молния.--  объяснила  Настя.-- Уж  я  бегла, бегла,
думала, никак запозднею.
     Гуров надорвал телеграмму, пробежал взглядом и крикнул:
     -- Товарищи! Не расходитесь! Телеграмма-молния! Молния!..
     Все приостановились,  затихли.  Несколько  учеников  влезли  на  парты.
Кто-то хлопнул крышкой -- на него цыкнули.
     -- Оглашаю.-- театрально произнес Гуров.-- "Приношу искренние извинения
связи   невозможностью    прибыть   торжество.   Точка.    Задержан   важным
государственным   делом.  Точка.  Сердечно  поздравляю  коллектив  учителей,
запятая,  учащихся,   запятая,  крепко  жму  руку,  запятая,  обнимаю  Павла
Павловича  Комарика.   Точка.   Подпись:   верный  его  ученик  --  академик
Дорофеенко".
     Зааплодировали.  Гуров  протянул  телеграмму  Комарику, старик взял  ее
двумя руками,  как  хлеб-соль, и поклонился. Он смотрел в  нее,  но  строчки
прыгали, и прочесть ничего не удавалось.
     -- Радость-то!-- громко воскликнула Марина Яковлевна.-- Радость какая!
     -- Есть мнение, товарищи.--  сказал директор, забирая телеграмму из рук
Пал Палыча.-- зачитать телеграмму во всех классах на торжественных линейках.
     -- Может, не надо?-- тихо сказала завуч на ухо директору.
     -- То есть как?!-- Гуров в недоумении посмотрел на нее.
     Она опять наклонилась к его уху, прошептала:
     -- Я сама ее послала.
     -- Из Новосибирска?
     -- Дочка телеграфистки в моем классе. Я  сбегала на почту, попросила, и
все нормальненько...
     -- М-да!-- Гуров почесал затылок и прищурил глаза.
     В  коридоре  гости,  учителя  и  ученики  смешались в  толпе.  Директор
проворно  забежал  вперед,  расставил  руки,  процеживая учеников и  собирая
гостей. Когда гости приостановились, он объявил:
     -- Высоких гостей прошу  ко мне в  кабинет: краткое совещание по итогам
урока. Учителя могу быть свободны...
     Он повернулся и поспешил в кабинет откупоривать бутылки.
     Второй  букет,  оказавшийся ненужным,  длинноногие  ученицы стали  было
растаскивать по цветочку. Но Марина Яковлевна, заметив  это, отобрала цветы,
сказав,  что их  надо отнести  в учительскую. В учительской она передумала и
забрала букет домой.
     Про Пал Палыча забыли.  Он  уходил из класса после всех.  В  дверях  он
оглянулся на красное полотнище над доской и подумал: что, если попросить еще
один  последний  урок?  Такой,  чтобы, кроме  учеников,  никого  не  было...
Разрешит полковник или нет?

                     1966.



   Юрий Дружников.
   Деньги круглые

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Юрий Дружников, 1963-1988
     Источник: Ю.Дружников. Соб.соч. в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1.
---------------------------------------------------------------

                                Микророман


        1.

     Разбудил Машу напряженный разговор за дверью.
     -- Я устала, устала! Тебе плевать: отвалил в парк и обо всем забыл. А у
меня дети...
     Это мама.
     -- Каждый раз  одно и то же.  Завтра зарплата, завтра! С луны ты что ль
свалилась?
     Это отец.
     -- Завтра? А дети? Им надо жрать сегодня!
     -- Делала бы аборты, как все, не стонала бы теперь.
     -- Сам же сказал: ладно, рожай.
     -- Мало ли что! У тебя головы нету? С одним-то вертелись на сковородке.
Я что, из тумбочки бабки достаю? На кой всякое дерьмо покупаешь?
     -- Тарелки -- не дерьмо, дефицит, все брали.
     -- Ладно, тарелки... А юбка зеленая откуда?
     --  Юбку  мне  Евдокия  отдала,  ношеную.  От тебя  такого  подарка  не
дождешься. Почему одна я должна биться как рыба об лед?  Вон, у  Фаины мужик
дак мужик...
     Это опять  мама. Евдокия  -- одна соседка, проводница поезда "Москва --
Берлин",  Фаина  --  другая,  у нее  муж  в "Утильсырье"  талоны  на  "Графа
Монте-Кристо" за макулатуру выдает.
     --  У  Фаины  мужик  абсолютно  ежедневно  в   дом  чегой-то  приносит.
Е-же-днев-но.
     -- Он же ворюга!
     -- А на деньгах, между прочим, этого не написано.
     -- Скоро сядет!
     -- Пока сядет, он знаешь сколько для семьи нагребет? А ты?
     -- Фаина и сама будь здоров в колбасном отделе имеет, не тебе чета.  Ты
шоколадки  за  справки получаешь.  Брала  бы  деньгами,  раз ты у нас  такой
оперативный работник. Где то, что за прописку дают?
     --  Так ведь это не каждый день.  И  потом, начальник паспортного стола
почти  все себе забирает,  знаешь  ведь.  Зато  я  талоны  лишние на  заказы
приношу. Есть-то ты каждый день просишь!
     Маша  хотела  выбежать  и  сказать,  что ей ничего не надо.  Только  не
ссорьтесь. Ведь это она, Маша, виновата, что родилась. Аборт -- такая штука:
Маша уже была, а потом раз -- и нету. Мама ее пожалела. Но лучше промолчать.
Ей ответят: "Не  лезь!  Не твое  дело". Хотя почему не ее?  Ведь это она  да
Санька -- дети, из-за которых...
     Каждый  день,  едва  отец  к ночи вернется, мать  заводит разговор  про
деньги.  Маша  от крика  просыпается.  Раньше она думала,  что деньги -- это
монеты, которые ей  давали на мороженое. Однажды,  в разгар ссоры, вынула из
своей коробочки:
     -- Сейчас я вам дам денег.
     Отец спросил:
     -- А бумажек у тебя нема?
     Побежала в свой угол за диваном и принесла мелко нарезанные листочки из
тетради,  которыми  она играла  в  магазин.  На листках  было  написано: "10
рублей", "100 рублей".
     -- Во-во! -- обрадовался отец. -- И подари их матери. Пускай купит все,
что ей во сне приснится.
     Теперь-то Маша прекрасно знает, что такое деньги. Деньги -- это то, что
нигде  не  продают, а за что-нибудь  дают.  Но не  всем.  Кому  больше, кому
меньше. Некоторые  умные люди знают, где они  спрятаны,  и  сами  берут, без
спроса. Отец  твердит, что ему лично деньги ни  к чему,  он и  без них может
упереться рогом и все  достать из-под  земли. Но не желает,  устал. Устал  и
хочет хоть немного пожить честно, не думая о деньгах с утра до ночи. Мама же
говорит, мол, честность и даром теперь никому не  нужна. Поэтому папа все же
деньги приносит. Он отдает их матери. Мама берет -- улыбается и целует отца.
А не принесет -- не целует.
     Сегодня воскресенье. Отец уходит в смену то днем, то вечером,  то ночью
и даже  в  воскресенье.  Дома он всегда спит или просто лежит  на диване, не
шевелится и смотрит в потолок. Иногда говорит:
     -- Вон там опять паутина. Чем же ты целый день занимаешься?
     А мама паспортисткой  в домоуправлении работает:  то  полдня утром,  то
полдня вечером. Они и видятся-то редко, а то бы еще больше ругались.
     -- Пап, давай телевизор посмотрим?
     -- За день я такого телевизора насмотрелся, что сыт по горло.
     Маша берет книжку,  садится к нему на  живот  и смотрит  картинки. Отец
дремлет, Маша движется: то вверх, то  вниз. Сейчас он, значит, проснулся  и,
собираясь уходить, примирительно говорит матери:
     -- Да брось нервы себе трепать! Будто впервой... Выкрутишься!
     --  Избаловался  на  всем готовеньком,  -- ведет  свою  линию  мать. --
Хватит! Бери себе половину детей и поступай как хочешь.
     Одна половина детей -- Санька, другая  --  Маша. Конечно,  отец возьмет
Машу.  Санька -- разгильдяй,  папа с ним  все  время на взводе.  Мама,  хоть
Санька уже почти с нее  ростом, стеганет его отцовским  ремнем, если что. Он
поревет и бурчит:
     -- Все равно не буду!
     Но слушается, за милую душу.
     -- Пошли, Машка! -- решительно говорит отец. -- Ты одета?
     -- Бант завяжешь?
     -- Может, тебе еще брильянты в уши? Из-за банта я к напарнику опоздаю.
     До Савеловского вокзала они приехали в набитом  до отказа автобусе, а к
парку долго перли пешком через сквер и через стройку.  Маша еле поспевала, а
когда дошли, обрадовалась: будем кататься!  Она сразу узнала папину "Волгу".
Серая, крыша красная и номер легкий: 23-43 ММТ. На крыле закрашенный след от
длинной вмятины. Это  когда  папа в  самосвал  врезался.  Но  абсолютно  все
говорили, что самосвал сам виноват.
     Напарник  дядя Тихон  стоял небритый и рукавом от старой рубашки ладони
вытирал. Тихон увидел отца с Машей, сдвинул назад фуражку, прищурился:
     -- Ха! Опять разводишься?
     -- На день взял.
     --  Тоже  дело.  Что  разводись, что  не разводись -- один  компот. Щас
отбивала к тебе с ней прицепится...
     -- Уговорю! Куда ж мне ее девать? В комиссионку пока детей не берут. Ну
как сцепление?
     --  Ведет  сцепление!  Ваша  милость  с бабой  цапались, а  я  тут  его
подтягивал на яме полчаса.  Надо новый диск, на складе говорят, будет  после
первого. Ха! Какого месяца первое -- вот вопрос.
     -- Диск давно бьет.
     -- Бьет и все по карману!
     -- Машка, садись! -- скомандовал отец.
     Ловко открыв  дверцу,  она ухватилась за руль, поерзала  по  сиденью  и
устроилась напротив  счетчика, положив на  коленки  руки.  Силясь  прочитать
цифры, отбитые  на  счетчике,  сморщила  нос,  на  котором  красовались  три
огромные веснушки и целый хоровод мелких. Счетчик показывал одни бублики.
     --  Ха!  Между прочим,  с утра у меня опять инструктаж был, -- вспомнил
Тихон. -- Тот же юный пионер  в  кожаном  пинжачке,  при красном галстуке  с
искрой,  колесики  со  скрипом.  Парторгу  велел  меня  разыскать,  а  потом
удалиться, чтобы мы, значит, наедине остались.
     -- Взял бы да и схилял. На кой тебе время тратить?