Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
ится в Нью-Йорке, но тогда начнется следствие, пойдут слухи, возникнут
подозрения, и вся эта грязная история через неделю появится в газетах! У
меня только одна надежда, одна возможность: я должен послать верного
человека - сам я слишком стар для этого, - и этот верный человек должен
отправиться как можно скорее в Нью-Йорк опасной дорогой через Скалистые
горы, явиться туда раньше Хэклера и либо силой, либо хитростью завладеть
бумагами. Джордж Уолфорд, вы тот человек, на котором я остановил свой выбор.
- Я, сэр?
Я был ошеломлен. Перед моим умственным взором, словно панорама, возник
длинный путь, тогда еще только проложенный, путь, пересекающий весь
громадный континент от океана до океана, путь, полный опасностей. Все, что я
слышал или читал о путешествиях через прерии, о голоде, пожарах, диких
зверях и еще более безжалостных людях, - все это сразу всплыло в моей
памяти. Я подумал об огромных расстояниях, невероятных трудностях, требующих
нечеловеческих усилий, о ледяном барьере, воздвигнутом Скалистыми горами,
дабы преградить продвижение дерзкого Человека, и хотя я не слабее духом, чем
мои ближние, на лице моем, вероятно, отразились страх и смятение. Так оно
наверняка и было, потому что мистер Хаусерман простонал:
- Donner! {Черт подери! (нем.)} Што ше нам теперь телать?
- Уолфорд! - произнес мистер Сполдинг. - Я не хочу лицемерить. Я прошу
вас решиться на дело, заведомо связанное с громадным напряжением, лишениями
и опасностями. Я прошу вас рискнуть своей жизнью ради чести фирмы и моего
семейства. Я бы не отважился на подобную просьбу, не имея в виду
соответствующей награды. Выслушайте меня! Я не предлагаю вам за эту услугу
денег. Возвращайтесь с успехом - и вы станете компаньоном в фирме "Сполдинг
и Хаусерман". А если вы с Эммой все еще питаете те же чувства, что и три
месяца назад, то...
Трепеща от радости, я перебил своего хозяина:
- Я отправлюсь, сэр, с величайшей охотой и готовностью!
- О храпрый мальтшик! Я снал, што он сокласится! - воскликнул немец, а
кассир радостно потер руки.
- Когда вы будете готовы к отъезду? - осведомился мистер Сполдинг.
- Немедленно. Через полчаса, если вам угодно.
- Можно и через час, - произнес мистер Сполдинг, улыбаясь при виде моей
горячности. - К этому времени Бодессон подаст экипаж с самыми лучшими
лошадьми. Старайтесь беречь силы для прерий. Я знаю, у вас есть
шестизарядный револьвер, возьмите только самое необходимое. Вы получите
достаточную сумму денег - можете тратить их свободно и щедро, не жалейте ни
лошадей, ни золота. Я отдал бы половину своего состояния, лишь бы вы
поскорее очутились на мощеных улицах Нью-Йорка. Вы, можно сказать, настоящий
полномочный посол, Джордж, и только ваши ум и отвага помогут вам достичь
цели. А теперь собирайтесь в дорогу. Я медлил.
- Что-нибудь еще? - спросил мистер Сполдинг с благодушной улыбкой.
- Не могу ли я поговорить минутку - один только миг! - с мисс Сполдинг?
- Она сейчас у постели брата, - торопливо откликнулся престарелый
джентльмен. - Но... да, вы правы. Вы непременно повидаетесь перед отъездом.
Мне казалось, что я очутился у себя дома в один прыжок. За десять минут
я лихорадочно собрал свои пожитки - просто поразительно, сколько человек
способен сделать за десять минут, когда он испытывает душевный подъем, -
зарядил револьвер, уложил кое-что в небольшой саквояж и, как борзая,
помчался обратно. Мистер Сполдинг дал мне еще более подробные инструкции и
вручил тяжелый сверток с золотом и серебром, а также толстую пачку
ассигнаций. Ассигнации я должен был приберечь для цивилизованного мира, а в
глуши мне оставалась единственная надежда - подкупить полудиких обитателей
Запада звонкой монетой. Мистер Сполдинг еще беседовал со мной, когда
Бодессон, один из главных извозопромышленников Сан-Франциско, подал к дверям
отличную пару испанских лошадей. Тогда мистер Сполдинг поднялся наверх и
вернулся с дочерью. Милая Эмма! Как она побледнела и похудела! Но глаза ее
были все такими же сияющими и любящими, а слова, полные надежды и
преданности, вдохнули в меня еще больше смелости и решимости добиться своего
или умереть. Прощание наше было очень кратким. Торопливый шепот - страстное
подтверждение прежних клятв и заверений, - на единый миг я заключил ее в
объятья и поцеловал в щеку, а в следующий - уже кинулся к экипажу. Я сел
рядом с Бодессоном - кнут щелкнул, взмыленные лошади рванулись по улице, я
оглянулся и послал прощальный привет мистеру Сполдингу и Эмме, махающей
платком. Затем мы завернули за угол и понеслись по дороге.
Бодессону хорошо заплатили, и он гнал горячих лошадей не одну милю
подряд. Путешествие мое начиналось благополучно и с добрыми
предзнаменованиями. Душа моя была полна надежды. Жизнерадостный
француз-креол, сидящий рядом со мной, был веселым спутником, он пел
канадские песни, насвистывал, весело понукал гнедых и беспрерывно болтал.
- Мсье собрался в прерии! О, tres bien! Прерии - это ошень
interessantes! Ошень, ошень! Но мсье надо быть осторожным и не отказываться
от охраны, иначе les sauvages, свирепые индейцы снимут с мсье cheveux, или,
как вы называете, скальп! {Очень хорошо! Интересно! Дикари, волосы
(франц.).}
И так без устали. Он думал, что я отправляюсь по делам в
Солт-Лейк-Сити, и даже не сомневался, что дальше я последую с караваном под
охраной драгун. Интересно, что бы он сказал, узнав, что я собираюсь пересечь
этот голодный и опасный край один?
Мое путешествие к восточным границам Калифорнии было не столь
примечательным, чтобы останавливаться на нем подробно. Я тратил деньги
щедрой рукой и мог почти непрерывно двигаться в более или менее сносных
колясках, причем ухитрялся ехать довольно быстро по самым скверным дорогам.
Спал я в экипажах ночью, урывками погружаясь в дрему, прерываемую качкой и
тряской. Порою и звон монеты не мог склонить мексиканских или американских
кучеров отправиться ночью по каменистой дороге, и тогда я восстанавливал
свои силы более длительным отдыхом, готовый с рассветом мчаться дальше. Я
хорошо знал, что меня ждет впереди, и знал, что эта усталость - детская игра
по сравнению с дальнейшим. Я уже бывал в прериях, по крайней мере в тех, что
лежат к востоку от Скалистых гор. Мистер Сполдинг был уверен, что я хороший
наездник, мастерски владею огнестрельным оружием и обладаю отменным
здоровьем. Эти качества вообще-то не присущи клерку, но я и вырос не для
конторского стола. Мой отец считался довольно богатым человеком, но после
его смерти я, в силу затруднительных обстоятельств, вынужден был сам
бороться с нуждой. В Оксфорде я держал охотничьих собак и был страстным
любителем охоты. Я привык к тяжелым физическим упражнениям, и теперь мои
мускулы и выносливость должны были сослужить мне службу. Я отнюдь не
обольщал себя, отлично сознавая, что отважился на предприятие, полное риска.
Я мог умереть с голоду в пустыне, где белели кости бесчисленных
переселенцев. Я мог погибнуть мучительной смертью во время пожаров, которые
порою огненными змеями проносятся по бескрайнему морю трав. И если мой
скальп не закоптится в дыму какого-нибудь индейского вигвама, .то лихорадка
или просто потеря сил оборвут мою жизнь и все мои надежды. А что, если я
доберусь до Нью-Йорка слишком поздно?! Меня все время терзала мысль о том,
что Джорэм Хэклер спешит на север на борту быстроходного пакетбота. И я даже
начинал колотить ногой в пол неуклюжей почтовой кареты, точно мог этим
ускорить свое продвижение. Как я молил небо, чтобы неблагоприятный ветер
задержал пакетбот на его пути из Аспинуолла в Нью-Йорк!
Добравшись до Карсон-Сити, находящегося на самой границе прерий, я дал
себе небольшой отдых, чтобы подготовиться к предстоящему многотрудному
переходу. Я отлично знал, что самый опасный и тяжелый участок пути лежит
между Калифорнией и поселениями мормонов *. И, только выбравшись с
территории Юта *, я мог считать себя в безопасности от стрел и томагавков
дикарей. В Карсоне я увидел множество возвращающихся назад переселенцев,
золотоискателей, везущих свою добычу в Восточные Штаты, обращенных мормонов
и торговцев, распродавших содержимое своих фургонов на рынках Калифорнии.
Все эти люди ожидали очередного конвоя драгун, под охраной которого они
следовали дальше. Для меня было невозможно двигаться так медленно, и я сразу
же закупил мешок вяленого мяса, мешок поджаренной кукурузы, несколько одеял
и прочих вещей, а также сильную лошадь с красивой сбруей и мексиканским
седлом. Последнюю я купил у лошадника-американца, которого страшно забавляла
сама мысль о том, что я собираюсь в одиночку пересечь прерии. "Что и
говорить, мистер, нрав у вас решительный, - сказал он. - Все это хорошо,
только сдается мне, оно бы лучше еще раз на этот счет пораскинуть мозгами. А
то охотники за скальпами сдерут с вас шевелюру, это уж как пить дать. Не
верите мне? Что ж, ступайте потолкуйте с другими!" И он потащил меня к
какому-то трактиру, у крыльца которого толпилось множество мужчин и женщин,
французов, испанцев, немцев, янки и мулатов, которые стояли сгрудившись
вокруг долговязого темноволосого парня в полувоенной форменной одежде, по
которой его можно было принять за полицейского, если бы не красная
фланелевая рубаха и мексиканское сомбреро. У этого человека были тонкие
подвижные черты лица, и видно было, что тяжелая работа на свежем воздухе в
любую погоду превратила его тело в сплошные мускулы. На нем были сапоги со
шпорами и обшитые кожей штаны, в руках хлыст, которым он пощелкивал, весело
болтая с толпой, встречавшей смехом каждую его шутку - очевидно, он был тут
любимцем. Это был один из почтальонов "Пони-Экспресс", дожидавшийся почты,
которую вот-вот должен был привезти курьер из Сан-Франциско.
- Так-то, полковник, так-то, красотки, - услышал я его слова. - Прямо
скажу, жалко, конечно, покидать вас, но служба - она служба, не так ли? Если
индейцы не сковырнут меня...
- Тебя, Сим? Возьмешь тебя голыми руками! - восторженно кричал один из
его приятелей.
- Скажешь тоже, - скромничал Сим, хотя хвастливый огонек так и сверкал
в его беспокойных глазах. - Эти бестии уже пытались раз-другой добраться до
Сима Грайндрода, да только узнали, что об такой орешек зубы обломаешь. Если
уж парень родом из Кентукки, а там у нас народ крепкий, так не больно-то
легко с него скальп содрать... К вашим услугам, сударь!
Взгляд его остановился на мне.
- Сим! - завопил лошадник. - Этот джентльмен собирается пересечь прерии
в одиночку, будто по Бродвею прогуляться. Что ты скажешь на это?
Вокруг захохотали. Сим с притворным почтением снял шляпу.
- Ого-го! - воскликнул он. - А пороху-то сколько у этих городских
франтов! А змеи, мистер, это вам что? Да и удобств там для благородной
публики не припасли. Гляди, лошадь у вас угонят или койоты ее задерут, а
сами заблудитесь да помрете без обеда, если только не наскочите на индейцев.
А уж если наскочите - помяни, господи, царя Давида!..
Многие сочли бы это за явную насмешку, но я слишком хорошо знал
характер американцев, чтобы рассердиться. Сим, очевидно, принял меня за
самоуверенного горожанина, который безрассудно лезет прямо в пасть ко льву,
и добродушно пытался охладить мой пыл. С некоторым трудом мне удалось
отвести его в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз. Я рассказал ему,
что еду в Восточные Штаты по неотложному делу и что если он мне поможет, то
я щедро заплачу ему за оказанную услугу. Я подумал, что если мне удастся
воспользоваться сменными лошадьми, которые на каждой почтовой станции
ожидают верховых почтальонов, то я смогу с большой скоростью проделать часть
пути. Но Сим, по натуре человек незлой, тут же развеял мою надежду в прах.
Подобная сделка, заявил он, "не по правилам". Служащие "Пони-Экспресс" не
смеют на это идти. И думать нечего. Ждите каравана.
Я не стал ждать каравана и выехал в тот же день. Когда я ехал по
длинной извилистой улице Карсона, люди провожали меня полуироническими
напутствиями, а лошадник-янки качал головой и кривил рот, словно считал меня
человеком конченым.
Какой прок сидеть сложа руки! Я решительно двинулся в путь. Ехал я на
сильной лошади - кентуккийских или тенессийских кровей, - которую потом
рассчитывал продать за большие деньги на западной границе прерий. Дорогу при
дневном свете найти было нетрудно. Я скакал по широкой тропе, проложенной
бесчисленными фургонами и вьючным скотом. У меня был компас, но пользоваться
им не приходилось. Так, миля за милей, за день я проскакал немалое
расстояние. Кое-где, следуя меж разветвлявшихся речушек - притоков Карсона,
я выезжал к фермам, где без труда находил корм для лошади и пищу для себя. Я
принял два решения: первое - по возможности экономить мой небольшой запас
вяленого мяса, и второе - отказываться от гостеприимно предлагаемого виски,
ибо считал, что в таком трудном путешествии нужно обходиться только водой.
Так я проехал весь день с небольшими передышками, выжимая из моего
утомившегося скакуна все, на что он был способен, и двигался по тропе до тех
пор, пока светила луна. Затем, с наступлением темноты, я спешился, снял с
коня седло и поводья, стреножил его и привязал так, чтобы он мог пастись.
Затем я лег, завернулся в одеяла, подложил под голову седло и крепко уснул,
держа оружие наготове.
Вдруг глубокой темной ночью я проснулся, не сразу сообразив, где
нахожусь. Лошадь моя была неспокойна, и ее резкие движения разбудили меня. Я
услышал в высокой траве шорох, царапанье, легкие шаги в зарослях, какие-то
скулящие звуки, точно подвыванье голодных собак, почуявших пищу. Собаки?
Какие там собаки! Волки! И лошадь, от которой зависела моя жизнь, дрожала и
лоснилась от испарины. Я не развел костра из опасения, что свет привлечет
какую-нибудь бродячую шайку дикарей, зато теперь нас окружили койоты,
которые слетелись точно мухи на мед. За себя я не боялся: американский волк
нисколько не похож на "серого злодея" германских лесов или пиренейских
снегов. Но мой бедный скакун, уставший после долгой и утомительной скачки,
был в опасности, и колотившая его дрожь еще больше его изматывала. Я встал и
принялся искать топливо. К счастью, я находился еще в богатом влагой краю, с
кустарниками и подлесками, где гигантские тополя вздымали свои
величественные стволы по берегам ручьев. Вскоре я наткнулся на кустарник и,
нарубив острым тяжелым ножом целую охапку сучьев, вернулся с ними назад,
расчистил небольшой участок от травы, которая была довольно высока и легко
могла вспыхнуть. Потом я достал жестяную коробку со спичками и развел
костер, хотя это и было не так-то просто из-за обильной росы, большими
каплями сверкавшей на кустах и траве, а отсыревшее дерево только исходило
клубами едкого и черного дыма, прежде чем я добился, чтобы почерневшие
головни разгорелись жарким пламенем. Все это время я то и дело испускал
устрашающие крики, бренчал жестяной кружкой о ствол револьвера, чтобы
отпугивать койотов; к тому же еще приходилось ласково похлопывать и
успокаивать бедную лошадь, которая так натягивала привязь, что в любой
момент могла ее порвать. Наконец, к моей великой радости, запылал яркий и
веселый огонь, его пляшущие отблески осветили небольшой кусок прерии, и
вблизи, на самом краю освещенного пространства, я увидел крадущихся койотов,
самых мелких и трусливых, но зато и самых коварных из американских волков.
Неожиданно я швырнул горящую головню в гущу стаи, и койоты тотчас скрылись
во тьме, но еще с полчаса я мог слышать их обиженный вой, который становился
все тише и тише, пока совсем не заглох вдали. Как только волки исчезли,
лошадь успокоилась, и через час я мог вернуться к моей постели и прерванному
сну, предварительно подкинув в огонь новую охапку сучьев. Спустя некоторое
время я проснулся от сильного холода. Я открыл глаза. Костер потух, угли
багровели и один за другим угасали. Над головой виднелось блеклое небо и
бесконечная россыпь звезд с тем тусклым и слабым мерцанием, которое
возвещает рассвет. Было очень холодно. В воздухе слышался какой-то посвист,
трава металась во все стороны. Дул сильный ветер - северный! Это был первый
порыв холодного северного ветра, ежегодно налетающего с концом гнилой погоды
на юге. Он нес с собой пронизывающий леденящий холод с полярных льдов и
Скалистых гор, но я радостно приветствовал его, вспомнив, что он будет дуть
как раз в лоб почтовому пароходу, рассекающему воды Мексиканского залива и
несущему на борту Джорэма Хэклера и его добычу. Есть еще шанс обогнать его!
А ветер все крепчал; он переходил уже в ураган, и я ежился, несмотря на
теплый пончо * и одеяла. Лошадь моя легла на землю и дрожала от холода. Мне
пришлось прикрыть ее одеялом; это была породистая лошадь, очень резвая, но
не такая выносливая и подходящая для прерий, как мустанги, выросшие на этих
равнинах. Ветер не ослабел и тогда, когда взошло солнце, багровое и
зловещее. Меня охватила новая тревога. Я уже слыхал о путниках, на долгие
дни задержанных в прериях яростным буйным ветром. А время было мне так
дорого! Медленно тянулось это холодное утро, сердце мое сжималось, и я начал
приходить в отчаяние. Я оцепенел и застыл; капли росы от внезапного холода
превратились в льдинки, и теперь каждая травинка, казалось, была украшена
алмазами, которые сверкали и переливались под косыми лучами солнца. К девяти
часам ветер стал стихать, ослабевал он медленно и постепенно, и в половине
одиннадцатого я решил, что могу продолжать путь. Завтрак мой был далеко не
роскошный. Седлая коня и скатывая одеяла, я наспех проглотил кусок мяса и
горсть поджаренной кукурузы. Затем я выдернул железный колышек, свернул
коновязь на манер лассо, подвязал к луке седла и сел на коня. Я был более
приспособлен к жизни в прериях, чем можно было ожидать. Несколько лет назад,
еще до моей службы у Сполдинга и Хаусермана, я провел несколько недель в
форте на границе с дикими территориями, пользуясь гостеприимством офицеров
кавалерийского полка Соединенных Штатов. Я сопровождал моих хозяев в охотах
и разведывательных вылазках против враждебных индейцев, мне нравилось
привязывать коня, разводить костры и тому подобное, и я даже не представлял
себе тогда, что настанет время, когда все мое земное счастье будет зависеть
от моего совершенства в подобных искусствах. Как только в бледно-голубом
небе поднялось солнце, природа приняла более веселый облик; льдинки и иней
растаяли, воздух, - едва прошел жестокий холод, - стал бодрящим и приятным.
Я двинулся дальше, следуя тропой, проложенной фургонами, то взбираясь на
покатые склоны, то снова опускаясь. С некоторым испугом я заметил, что конь
мой гарцует уже не так резво, как накануне, когда он покидал Карсон. Сначала
он послушно подчинялся моему голосу и коленям и бодро ускорял шаг, но вскоре
начал сдавать, плохо слушался удил и его то и дело приходилось пришпоривать.
Очевидно, я слишком утомил его накануне. Он двигался вяло и понуро, и это
уже говорило о многом. Что же делать? У меня была куча денег, но деньги не
могут служить талисманом в пустыне. Между тем местом, где я находился, и
Солт-Лейк-Сит