Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
думал Скворцов. Его всегда подмывало
действовать. Особенно когда он любил - кого-нибудь или что-нибудь.
- Знаете, что меня удивляет? - спросила Лида. - Что нигде никаких
ограждений, часовых, документы не спрашивают. Как же это? Ходи кто хочешь?
- Именно, ходи кто хочешь. Желающих нет.
- А если кто-нибудь случайно зайдет и... пострадает?
- Нет. Кому это может прийти в голову: выйти в степь и... пострадать?
- Ну, местному населению.
- Местное население в степь не ходит, - к собственному удивлению
вмешался Тюменцев и покраснел до подворотничка. - Чего ему в степи надо?
Змеи, да тушканы, да тарантулы - больше там никого нет.
Жара усиливалась. Воздух, бегущий навстречу машине, уже не холодил, а
грел. Небо приобретало неприятный, алюминиевый оттенок. Кругом сновали,
мелко танцуя, какие-то серые точки. Лида сначала подумала, что это в
глазах, но потом поняла, что точки действительно танцуют.
- Что это за точки в воздухе?
- Мошка, - ответил Скворцов.
- Мошка?
- Нет, по-здешнему именно мошка. "Мошка" - это что-то невинное,
безобидное. "Мошка" - это бедствие. В поселке, слава богу, нынешний год ее
еще не было, а когда нападет - беда. Все в сетках ходят. Иногда грудного
везут в коляске - и он в сетке.
Он мучительно ясно видел этого толстого младенца в сетке во всем его
смешном величии, но не умел о нем рассказать.
- Почему же она нас не трогает?
- Ее на ходу машины ветром сдувает. Остановимся - увидите. Тронет.
- Мошка - она даже голубей ест, - снова вмешался Тюменцев. - Тут в
Лихаревке у одного пацана голубей разведено, красивые такие, белые, сизые,
есть и мохнатые. Когда мошка - у него голуби эти на крыше сарая так и
танцуют, ну просто танцуют. Ножки у них, у голубей, нежные, вот они и
танцуют.
Тюменцев спохватился, что слишком много сказал, и умолк. А сказал он
много потому, что нежно любил голубей, особенно мохнатых. "После
действительной разведу голубей". Это у него было запланировано. Краска
медленно отливала у Тюменцева от шеи и ушей. Он раскаивался, что много
говорил, и решил молчать уже до конца дня.
Машина подскочила на выбоине, и сразу после этого раздался взрыв. Лида
не вздрогнула, только шевельнула глазами:
- Что это?
- Квас взорвался, - сказал Тюменцев. Вот тебе и промолчал.
И точно, под ногами растекалась коричневатая пенящаяся жидкость.
Скворцов полез под скамью.
- Так и есть. Одна бутылка готова. Две еще целы. Выпьем, пока не
поздно.
Вторая бутылка взорвалась у него в руках.
- На черта нам такая самодеятельность, - сказал он, отряхиваясь.
Третью бутылку распили втроем, попеременно прикладываясь к горлышку.
Горячий квас отдавал не то соляркой, не то паленой резиной.
- Хорошо, но мало, - сказал Скворцов. - Люблю пить.
- А на седьмом объекте можно будет напиться?
- Черта с два. Воду туда возят в обрез - по литру в сутки на брата.
Хочешь пей, хочешь мойся. Большинство предпочитают пить.
Дорога повернула направо, и стало видно на горизонте небольшое
пятнышко, похожее издали на корабль.
- А это что?
- А это и есть седьмой объект.
- Знаменитая стенка?
- Она, матушка.
По мере того как они приближались, очертания большого кораблеобразного
сооружения обрисовывались яснее. Скоро стало видно, что это не корабль, а
действительно высокая, изогнутая полукругом стена. Она мрачно выделялась в
голой степи, грубо сваренная из тусклых, слегка оборжавленных броневых
листов, опертых на циклопические обветренные бревна. На верху стены сидел
маленький степной орел. Когда газик приблизился, орел развернул крылья и
неторопливо полетел в степь. Еще ближе - и стало заметно, что вся стена
усеяна небольшими пробоинами, сквозь которые беловатыми глазками
посверкивало небо.
В последнюю очередь они увидели стальной цилиндр, подвешенный на тросах
в центре подрывной площадки. Не очень большой, но значительный, он мягко
поблескивал на солнце синеватым округлым боком. Сразу было видно, что он
здесь главный.
- Узнаете свое изделие? - спросил Скворцов.
Лида побледнела под загаром и медленно ответила:
- Узнаю.
- Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо.
Не успели они выйти из машины, как на них набросилась мошка и обсела
потные лица. Из деревянной будки вышел коротконогий человек в синем
комбинезоне. Лицо его было закрыто черной сеткой. Грудастый, он напоминал
женщину в парандже.
- Здравия желаю, товарищ майор, - тонким, осипшим голосом сказал
человек в парандже.
- Здравствуйте, - ответил Скворцов, подавая ему руку. - Я вам привез
конструктора этой вот игрушки. Знакомьтесь.
- Ромнич, - сказала Лида и закашлялась. Мошка лезла в рот, в ноздри.
- Капитан Постников, - сказал человек в парандже, не подавая руки. -
Сеткой надо одеваться, - прибавил он фистулой.
- Я как раз захватил пару сеток, - сказал Скворцов и вынул из кармана
две черные нитяные сетки, похожие на авоськи, но с кисточками по краю.
Одну он накинул на голову Лиде, другую себе. Мошка затанцевала вокруг
сеток, искусно маневрируя возле ячеек, но не залетая внутрь.
Сетка странно изменила лицо Лиды Ромнич.
- А знаете, вам идет. Все-таки когда женщины носили вуали, в этом
что-то было.
- Вам тоже идет.
Капитан Постников глядел на них с откровенным презрением: тоже, мол,
нашли разговор.
- Что у вас тут произошло? - спросил его Скворцов.
- Два подрыва вчера дали. Распределение осколков не соответствует
тактико-техническому заданию. Будем браковать изделие.
- Это мы еще посмотрим. К подрыву готовы?
- Так точно. Только переходников нет. Я машину за ними послал, да она
что-то задержалась. Наверно, воду берет. Все-таки жара. Метео сорок три
обещало.
Капитан говорил тяжко, трудно, с перерывами, как будто он уже замолчал,
а потом молчать раздумал. Было видно, что ему все осточертело: жара,
степь, вся эта канитель с изделием.
- Сколько же придется ждать?
- А кто ее знает? Вы тут, в тенечке, обождите.
Скворцов и Лида отошли в короткую тень будки. От железной крыши так и
дышало жаром. Постников пошел на площадку.
- Придется ждать, - сказал Скворцов. - Вот лопухи, забыли переходники
доставить.
- А знаете, я люблю ждать.
- Странный вкус. Я как раз терпеть не могу ждать.
- Нет, я люблю. Не везде, конечно, а на полигоне. На полигоне
полагается ждать. Это словно часть полигонной службы, вроде ритуала...
- Видно, вы прирожденный полигонный работник. Любите свою работу?
- Очень, - сказала Лида. - Знаете, когда я думаю о своей работе, даже
мурашки по спине.
Она повела плечами, морща спину между лопаток.
- Вот это любовь. А по дому не скучаете?
- Нет. То есть да. Сына хочется на руки взять. Сын у меня, Вовка. Два
ему. Хороший мальчик. Кудрявый... А у вас, кажется, тоже сын?
- Вася.
- Сколько ему?
- Полтора.
- А какой он у вас? Расскажите. Я люблю про детей.
- Ну какой? Толстый, белый, увалень, глупый. Глупый, а друг он мне
большой, больше всех.
Подошел капитан Постников:
- Машина пришла, товарищ майор. Разрешите готовить подрыв?
- Пожалуйста.
- Попрошу пройти в блиндаж, - просипел Постников, упорно не глядя на
Лиду Ромнич. - Покидать блиндаж в ходе подрыва не разрешается.
- Я знаю, - сказала Лида.
- Идите вперед, Лидия Кондратьевна, я вас догоню. Видите блиндаж? Вон
там.
Она пошла по тропинке к блиндажу, полевая сумка болталась у ее бедра.
Скворцов смотрел вслед, умиляясь ее цапельной долговязости. Этакие
бамбуковые ноги, словно бы даже пустые внутри.
Постников кашлянул.
- Дай закурить, капитан, - сказал Скворцов.
- "Беломор" употребляете?
- Очень даже употребляю.
Они откинули сетки и закурили.
- Что же ты, капитан, с нашей дамой так строго, а?
- Не люблю бабья на полигоне. Приедет такая фуфлыга: ах да ох, уши
затыкает. И всегда при ней что-нибудь не так. То пиропатрон не сработает,
то контакта нет. Я тысячу раз замечал.
- Напрасно. Ромнич не такая. Она уши не затыкает. Она сама -
конструктор, полигонный работник. Даже ждать на полигоне - и то любит.
Постников подумал и сказал:
- От женщины, которая таким делом занимается, может вытошнить.
- Ну, зачем уж так. Хорошую женщину никакое дело не испортит. Я даже
одну знал женщину - борца. И ничего, славная была женщина.
- Пускай она лучше обо мне заботится, - горячо сказал Постников, сразу
потеряв медлительность. - Моя вон тоже пошла в школу преподавать, а
хозяйством ей некогда заниматься. Щи оставит - когда разогрею, а когда
холодные кушаю, без аппетита.
- Подумаешь, дело - разогреть! Были бы щи.
Это Постникову не понравилось. Он опять замедлился и сказал:
- Согласно инструкции идите в блиндаж, товарищ майор.
Скворцов спустился в блиндаж. Под землей было как под водой - полутемно
и прохладно. Всей кожей ощущая прекрасную эту прохладу, он полуощупью
пробрался к стенке. В глазах плавали радужные круги. Пахло грибами. Когда
круги исчезли, он увидел у самого своего лица свисшую с потолка гроздь
тоненьких, полупрозрачных поганок. Они росли из щели между бревнами наката
и, казалось, должны были висеть вниз головой, но нет: каждая поганка
грациозно изгибала тоненькую свою ножку и подымала вверх серую
колокольчатую шляпку.
- Смотрите, какие поганочки, - сказала Лида.
- Вижу.
Ему захотелось еще от себя прибавить что-то глупое, вроде "всюду
жизнь", но он удержался.
Зазвонил полевой телефон. Скворцов взял трубку.
- Товарищ майор, к подрыву готов, - доложил торжественный голос, совсем
непохожий на голос Постникова. Все-таки подрыв - всегда событие.
- Отлично. Давайте.
Раздался сигнал тревоги - несколько колокольных ударов по рельсу, - и
снаружи в блиндаж начали просовываться ноги в кирзовых сапогах. Солдаты
стали на земляной лестнице, упираясь пилотками в перекрытие. Наступила
тишина - особая тишина перед взрывом.
Скворцов с Лидой стояли у смотрового окошка, глядя сквозь
растрескавшееся бронестекло. Стена в отдалении рисовалась темным массивом.
Вдруг на ее фоне сверкнул огонь, взметнулась кверху черная земля, и тут же
пришел удар. Блиндаж колебнулся, с потолка посыпалась земля, гроздь
поганок дрогнула и уронила один колокольчик. Сквозь окошко было видно, как
поднятая взрывом земля медленно распускалась большим черным георгином и
медленно опадала.
- Все, - сказал Скворцов. - Можно выходить.
Кирзовые сапоги двинулись вверх по лестнице и исчезли в сияющем голубом
проеме.
После подземной прохлады зной наверху был ошеломляющим. Казалось, видно
было, как скручиваются и вконец погибают сушеные-пересушеные, но еще не до
конца сожженные травки.
У полуциркульной стены облаком стояла еще не осевшая пыль. Там, где
только что поблескивал стальной цилиндр, ничего не было - ни треноги, ни
троса, только горячая яма в пыльной земле. По всей поверхности броневой
стены проворно расползлись солдаты в выбеленных солнцем гимнастерках, с
зелеными сетками на головах - зеленоголовые муравьи. Цепляясь за веревки,
переползая от опоры к опоре, они снимали координаты пробоин и метили их
черной краской, передавая друг другу ведро и кисть. Постников мешковато
суетился внизу, сипел на крик, командовал и наносил отметки на большой
лист бумаги. Лист топорщился коробом у него в руках.
- Придется подождать, пока обмерят. Впрочем, вы любите ждать. Давайте
опять в этот самый тенечек.
Короткая тень от будки стала, если возможно, еще короче.
- Присядьте, - предложил Скворцов и расстелил на горячей земле газету.
Края газеты немедленно загнулись кверху, как будто ее положили на плиту.
Они сели - головы в тени, ноги на солнце. Лида о чем-то размышляла, теребя
кисточки на краю своей сетки.
- А знаете, Павел Сергеевич, я почти уверена, что осколки рикошетируют
от грунта.
- Не может быть. Есть противорикошетные валы...
- И все-таки рикошеты не исключены.
Она вынула из полевой сумки блокнот и карандаш:
- Погодите, я сейчас прикину.
Она написала несколько строк, прикусила карандаш, задумалась...
- Я могу вам помочь?
- Помолчите, а то собьюсь, - резковато сказала Лида.
Скворцов замолчал и стал смотреть на ее ногу. Тонкая, до блеска
отполированная солнцем, даже чуть кривоватая от худобы, чем-то похожая на
саблю нога. Он смотрел и думал: "Люблю твою ногу. Люблю твою пыльную,
исцарапанную ногу. Люблю все в тебе - красивое и некрасивое, хорошее и
плохое, мягкое и резкое. Ничто не имеет отношения ни к чему".
- Ну, так и есть, - сказала Лида. - Все, как я и предполагала.
- Рикошеты?
- Конечно. При этом профиле противорикошетных устройств должно
наблюдаться восемь - десять процентов лишних пробоин во втором поясе.
Смотрите.
- Это что, формула Сабанеева? - спросил Скворцов. Он не очень-то был
силен в теории, но некоторые фамилии помнил и при случае мог блеснуть.
- Нет, не Сабанеева.
- Ваша?
- Право, не знаю. Эта формула всегда была.
- Как всегда?
- Это у нас так говорят. Когда стали очень уж приставать с приоритетом
русских и советских ученых...
- Понимаю.
На дорожке появился Постников с бумажным листом. Скворцов и Лида
встали.
- Ну как?
- Та же петрушка, - просипел Постников. - Ясно, в конструкции ошибка.
- Это рикошеты, - сказала Лида.
Постников глядел сквозь нее.
- Сколько лишних?
- Девять процентов во втором поясе.
Лида вся вспыхнула, глаза и все.
- Слышали, Павел Сергеевич? Так и по расчету получается: от восьми до
десяти процентов! Значит, я права!
"Как идет счастье человеку, - думал Скворцов. - Как она сейчас хороша".
Для Постникова она по-прежнему не существовала.
- А и в самом деле похоже на рикошеты, - сказал Скворцов.
Постников был непробиваем.
- Валы откапывали согласно инструкции.
- Это сабанеевская инструкция, - светясь, возразила Лида. - Так она же
для наших мест, для тяжелого, влажного грунта, а здесь у вас грунт мягкий,
пылевой, совсем другая консистенция! Объясните ему, Павел Сергеевич, он
меня не слушает.
- Слушай конструктора, капитан.
Постников неохотно оборотился. Лида горячо стала объяснять ему схему
рикошета, тыча карандашом в блокнот. Скворцов не слушал, что она говорит,
он просто следил, как менялось у Постникова выражение лица, переходя от
презрительного к почтительному.
- Сечешь, капитан? - спросил Скворцов.
- Секу.
- А валы придется перекопать, - заключила Лида. - Сделаете новые, по
такому вот профилю. - Она вырвала листок из блокнота.
- Есть перекопать, товарищ конструктор.
Скворцов и Лида уходили к своей машине, а Постников смотрел им вслед.
Они уезжали, а он оставался. Потом они улетят в Москву, всякие там свои
диссертации писать, а он опять останется. В степи, в жаре, в мошке. Жара
не жара - вкалывай. И всегда так. Приедут, поглядят, покритикуют - и снова
к себе, на север. Дождь у них идет. Мостовые блестят, девушки в
разноцветных плащах, как розы. Москвичи, сукины дети. Впрочем, она ничего
баба. Раздражал его, собственно. Скворцов - болтун, пустопляс. Смеется,
зуб стальной. И чего она в нем нашла?
Машина была горячая, как сковорода.
- Игорь, домой.
Тюменцев включил двигатель. Газик затрясся.
- Между прочим, Игорь, - заметил Скворцов, - вот что мне в голову
пришло, пока я там сидел: почему ты не взял высокое напряжение прямо с
трамблера на корпус?
- Такой вариант я рассматривал, он для меня не годится. Этот вариант
работает только при включенном моторе. Я тогда на случай не должен мотор
выключать. А за пережог горючего тоже не похвалят.
- Эх, - вздохнул Скворцов, - если бы меня так девушки любили, я бы их
пугать не стал. Идите ко мне, милые, сказал бы я на твоем месте.
Тюменцев нажал стартер. "ГАЗ-69" забормотал и тронулся в путь. Дорога
уходила в степь. Скворцов сказал наконец вслух то, что думал про себя
целый день:
- Степь чем далее, тем становилась прекраснее.
17
Еще один день прошел, жаркий и необычайно тяжелый. К вечеру легче не
стало. В небе, затянутом плотной дымкой, медленно опускалось тусклое
красное солнце с резко обведенным круглым контуром. Воздух не шевелился,
скованный неопределенным ожиданием.
В каменной гостинице, раздевшись до трусов, лежали на кроватях
Чехардин, Скворцов и Манин. Вернувшись с поля, они не пошли даже купаться,
а сразу же полегли. В номере было сверхъестественно душно. Накалившиеся за
день стены немилосердно излучали жар. Чехардин и Скворцов курили, дым
неподвижно висел над каждой кроватью, не смешиваясь с окружающим воздухом.
Мании был некурящий и обычно любил постращать своих сожителей раком, и не
каким-нибудь, а нижней губы. Но сегодня он так истомился, что даже о раке
забыл.
- Хочу холодного пива, - сказал Чехардин, - чтобы в большой тяжелой
кружке, чтобы вся запотела и капельки на боках... Вульгарная московская
кружка пива.
- Разговор о пиве в настоящих условиях приравнивается к идеологической
диверсии, - отвечал Скворцов.
- Айв самом деле, - невинно сказал Манин, - почему это здешняя торговая
сеть не продает прохладительных напитков?
- Эх, Ваня-Маня, святая простота.
- А я и правда не вижу причин.
- Их более чем достаточно, - сказал Чехардин. - Организовать продажу
прохладительных напитков в здешних условиях - дело нелегкое. Нужна тара,
бочки, емкости, лед, пятое-десятое, вода, наконец. А чего ради они будут
стараться? Какие рычаги приведут в действие всю эту махину?
- Забота о живом человеке, - ответил Манин и сам застеснялся.
- Вот-вот, - усмехнулся Чехардин. - Очень типично. На словах -
марксист, а чуть до дела дойдет - типичный идеалист. Сознание первично,
материя вторична, так, что ли?
- Я этого не говорил.
- Простите, я только довел вашу мысль до логического завершения. Забота
о живом человеке! Вещь, конечно, полезная, но утверждать, что таким
рычагом вы сдвинете проблему снабжения, - значит быть идеалистом. Помимо
заботы о живом человеке нужны другие, экономические рычаги. Нужно
поставить торговую сеть в такие условия, чтобы ей было не только
душеспасительно, но и выгодно заботиться о живом человеке. Как говорил
один мой приятель: "У всякого есть совесть, но надо создать такие условия,
чтобы хочешь не хочешь, а она проявлялась".
- Это не наша, это капиталистическая мораль, - искренне страдая, сказал
Манин.
- Так я и знал, что вы пустите в ход какой-нибудь жупел. Известный
прием: подобрать подходящее к случаю бранное слово - и спор кончен. Нет,
вы попробуйте подумать, ей-богу, неплохо иногда подумать.
- Я и думаю, но не вразрез с основными принципами. А вы... ошибаетесь.
- Вполне возможно. Думающий человек не застрахован от ошибок. Это знает
каждый, кто когда-нибудь пробовал думать сам.
- Я с вами согласен, - сказал Скворцов. - Рычаги нужны. Помните, я вам
рассказывал про ту бабищу из "Лихрайпотребсоюза"? Ее бы каким-нибудь
рычагом... Сидит, как царица, и на лице - глубочайшее презрение ко мне,
живому человеку...
- Естественное презрение владельца к неимущему.
- Чем же она владеет?
- Как чем? Информацией! Пока существуют дефицитные товары, существуют и
владельцы информации. Информации о том, где, какой и в каком количестве
появится товар. Эту информацию можно продать, купить, обменять (ты - мне,
я - тебе). А власть! Возьмите хотя бы Ноя! Завези в Лихаревку вдоволь
напитков - и лопнет ваш Ной как мыльный пузырь.
- А