в общем-то,  не было,  если не считать случаев, когда
Екатерина  Дмитриевна  могла  -  имела основание - приревновать своего
благоверного к кому-то из гостей женского пола или,  как это случилось
однажды,  к  молодой врачихе из спецполиклиники,  которой больной Лева
слишком уж упоенно вешал лапшу на уши,  как выразилась Екатерина после
того, как бедная врачиха удалилась, - и что тут было!
   Она оказалась ревнивой!
   Вот уж чего был лишен сам Лев. Впрочем, Екатерина и не давала серь-
езных поводов,  при том,  что была хороша и соблазнительна и  окружена
мужчинами. И, представьте, она не хитрила. Ей никто не был нужен, кро-
ме ее Льва.  Так она прямо и заявляла,  открытым текстом,  в те  разы,
когда объявлялся некий претендент.  Это мог быть,  сами понимаете,  не
каждый встречный, а только человек ее круга, не иначе, и в обстоятель-
ствах особых,  лучше всего - подальше от Москвы,  скажем, где-нибудь в
городе Будапеште, в командировке. Как раз в городе Будапеште, в отеле,
во  втором часу ночи Екатерина Дмитриевна выталкивала из номера своего
спутника по делегации, перед тем основательно набравшегося на приеме в
посольстве.  Сама Екатерина хоть и не пила,  по обыкновению, но все же
пригубила бокал шампанского на этот раз.  Казалось бы, что могло поме-
шать совершиться греху в эту ночь,  но...  Екатерина Дмитриевна была и
оставалась верной супругой,  о чем напрямик и в грубых выражениях,  не
стесняясь, заявила спутнику. Это был человек в больших чинах, и еще не
стар,  и,  как выяснилось,  охотник до приключений,  особенно вдали от
отечества. И тем не менее оказался за дверью!
   Лев, в  свою очередь,  также мог бы сказать,  что не нуждается ни в
ком, кроме собственной жены, хотя время от времени и отдавал дань тра-
диции,  существовавшей в его кругу, и позволял себе так называемые ле-
вые заходы. После таких эпизодов Лев, как человек, склонный к самоана-
лизу, мучился раскаяньем, зарекался и еще больше любил Катю.
   Им и впрямь не нужен был никто,  включая друзей и близких, от кото-
рых они почему-то быстро уставали,  к концу вечера начинали откровенно
томиться,  а лучшие часы жизни были те,  когда они оставались вдвоем и
ложились, что уж тут говорить. Привычка и время, случается, не притуп-
ляют желания,  а даже и обостряют их.  Уходит молодость, с нею то, что
было отрадой для глаз,  но остается то,  что чувствуют кожей.  Так и в
природе:  слепому дано слышать так,  как недоступно зрячему, слабеющее
зрение возмещается обострившимся  слухом,  осязанием,  обонянием,  все
пять органов чувств стоят на страже,  готовые подкрепить друг друга...
Среди ночи Лев заводил разговоры, она слушала полусонная, иногда отве-
чала,  а то вдруг оживлялась: начинали смеяться. Смеяться они умели, и
часто не к месту и по любому поводу - это было ее,  Катино,  свойство,
перешедшее уже и к нему, как оно и бывает у супругов.
   А уж  отпуска,  их  отпуска в августе-сентябре,  совместные вояжи и
приключения - тут был сплошной праздник. Конечно, никаких санаториев и
путевок,  положенных ей по чину, об этом и разговору не было: садились
в машину и - на юг! В первое же лето он посадил ее за руль, Катя и тут
оказалась  способной  ученицей:  уже  к концу отпуска она гоняла почем
зря, а в следующем августе вели машину по очереди.
   Если б кто увидел ее сейчас - за рулем,  в джинсах,  где-нибудь  на
заправочной  станции  между  Джанкоем и Симферополем,  - не поверил бы
своим глазам. И еще бог весть что подумал бы. Притворяется, не иначе -
либо здесь,  либо там...  Однажды так и встретили кого-то из сослужив-
цев,  и тот поспешил удалиться,  а в другой раз другой знакомый что-то
бормотал...
   В Балашихе  у  бабушки  росла дочь Света.  Имя это ей никак не шло:
чернявая,  худенькая,  похожая,  надо понимать,  на отца-кавказца - уж
скорее  какая-нибудь  Фатьма  или  в крайнем случае Нина,  но никак не
Светлана.  Во всем остальном Света была в мать,  или скорее в бабушку:
старательная,  неприхотливая. Исправно училась, исправно навещала мать
по выходным и уж непременно в праздники,  не забывая отдельно  поздра-
вить и открыткой.  С отчимом,  если можно так назвать Льва Яковлевича,
Света держалась корректно. Как относилась к нему? Скорее всего, никак.
Уже девицей, в восьмом или девятом классе, Света стала чаще наезжать к
ним в Москву,  иногда ей нужны были деньги на какую-нибудь покупку - в
пределах вполне скромных, не более того, что имелось у подруг: сапоги,
джинсы,  однажды - магнитофон.  Екатерина Дмитриевна и Лев  Яковлевич,
можно сказать, не знали с ней хлопот.
   Иногда возникало:  а  не  взять ли ее к нам,  все-таки Москва,  вот
окончит школу,  поступит в институт, не ездить же электричкой из Бала-
шихи.  Тему эту начинал Лев,  понятное дело, для приличия, но разговор
повисал в воздухе.  Школу Света окончила, в институт поступила, оказа-
лось,  что и ездить не так сложно: из Балашихи пустили автобус до мет-
ро...
   Своих детей они так и не завели.
   Была еще одна тема, не то чтобы запретная, но все же достаточно бо-
лезненная или,  скажем так, настолько деликатная, чтобы ее всуе не ка-
саться:  Левина книга - цель и венец всей его,  а теперь уж и их общей
жизни.  Временами Лев все же рабон тал - писал, нельзя сказать, что он
так и пролежал все годы на диване.  Писал - хотя и лежа,  но и великий
наш Пушкин тоже, как известно, любил сочинять в горизонтальном положе-
нии.  Катя, надо отдать ей должное, с пониманьем и даже трепетом отно-
силась  к  творческому  труду,  понимая всю его исключительную особен-
ность.  Это осталось у нее на всю жизнь.  Иногда Лев сам, без ее расс-
просов,  заговаривал о заветной книге,  случалось,  и читал ей готовые
страницы,  чаще рассказывал задуманное, всегда находя в ней восторжен-
ного слушателя.  В книге был,  между прочим,  подмосковный текстильный
городок,  куда судьба забросила героя; фабрика с ветхим оборудованием,
еще времен хозяев Алексеевых; трехэтажные кирпичные корпуса-общежития,
казармы,  как они назывались еще с тех времен.  Хозяева Алексеевы были
те самые,  из которых вышел великий артист Станиславский, и дальше ав-
тор прочерчивал историю МХАТа,  горькую участь  русской  интеллигенции
при новой уже власти: боялись, ненавидели и служили.
   Конечно, и речи не могло быть о том, что это все когда-нибудь может
увидеть свет в напечатанном виде.  И больше того:  написанные страницы
требовали осторожного хранения, даже, может быть, конспирации - с этим
шутить не приходится,  случается, изымают даже копирку. В другое время
Лев  не удержался бы и прочел пару-тройку готовых глав близким прияте-
лям, а уж тот кусок, где шли философские рассуждения о природе власти,
наверняка пустил бы по кругу.  Но сейчас,  в его ситуации, это значило
бы подвести Катю. То есть он все-таки считался с ее положением, прини-
мал его как должное,  да и пользовался, чего уж там, всеми его выгода-
ми, хоть и писал крамолу. Так они и жили в согласии.
   После очередного творческого приступа подворачивалась халтура,  ка-
кой-нибудь перевод с туркменского по подстрочнику (с некоторых пор Ль-
ва Яковлевича стали привечать в издательствах),  потом наступала  пора
увлечений - отправлялся в Прибалтику за кактусами,  потом вдруг впадал
в отчаяние:  жизнь не удалась.  Ночами в темноте он прижимался к  ней,
обнимал  ее  плотно  и говорил,  говорил ей все,  в чем мог признаться
только себе,  себе и ей. Кто это из великих сказал: мы ревнуем женщину
потому, что поверяли ей все сокровенное, и, изменяя, она как бы преда-
ет эти тайны.  Ей,  Кате,  были вверены все потаенные мысли, сомнения,
слезы,  вся беззащитность седеющего мальчика Льва Шустова. Он засыпал,
уткнувшись лбом в ее шею,  обвив ее руками,  словно ища защиты, и она,
освободив руку, натягивала сползшее одеяло ему на спину.
   Наутро, оставив его в постели,  она поднималась, наспех завтракала,
гляделась в зеркало. В половине девятого у подъезда стояла машина, на-
чинался ее рабочий день.
                                        6
   "Чем отличается  троллейбус  от трамвая?  - рассуждал когда-то Иван
Иванович Гусев. - Трамвай идет строго по рельсам, а троллейбус может и
отклониться - метр влево,  метр вправо. Будь как троллейбус, - напутс-
твовал он Катю, - маневрируй, но поглядывай на провода!"
   Екатерина Дмитриевна с легкостью усвоила и этот урок.
   Вокруг еще оставались,  курсировали,  и в немалом числе, люди-трам-
ваи.  Но  времена  менялись.  Это был уже тот период в жизни общества,
когда на смену  защитному  френчу  и  фуражке  пришел  цивильный  кос-
тюм-тройка,  а  к нему галстук и шляпа,  а по зиме пыжиковая шапка,  у
женщин норковая. У женщин же соответственно жакет, белая блузка с кру-
жевами,  гладкая юбка, туфли-лодочки, косметика в осторожных пределах,
все в меру. Не синий чулок, не Надежда Константиновна, но и не эстрад-
ная дива.
   Почему, можете  ли  вы объяснить,  форма одежды,  фактор галстука и
шляпы или,  скажем,  наличия или отсутствия бороды и усов  приобретает
историческое  значение  в  жизни государства?  Представьте себе бороду
Карла Маркса или бородку Владимира Ильича у вождей эпохи сороковых или
тех же шестидесятых-семидесятых годов! В чем тут секрет?
   Жакет секретаря  райкома  был,  таким образом,  не прихотью личного
вкуса,  но строгой исторической нормой, которой ты должна соответство-
вать, как самой должности.
   Люди-троллейбусы жили  по своим законам,  как и их предшественники.
Конечно,  никакого коммунизма никто из них  не  исповедовал,  никакого
Маркса-Энгельса сроду не читал,  это были всего лишь названия, ярлыки,
псевдонимы чего-то,  что было просто властью одних людей над  другими.
Екатерина  Дмитриевна  была достаточно умна,  чтобы не строить на этот
счет никаких иллюзий.  Маркса и Энгельса она тоже не читала,  хотя Лев
утверждал,  что старики были прекрасные полемисты,  и принес откуда-то
"Анти-Дюринг". Вникать было, конечно же, трудновато.
   Как и предсказывал Иван Иванович,  Катя постепенно перемещалась  из
кабинета в кабинет,  все выше и выше,  как поется в песне, - и как раз
потому,  тут он тоже был прав, что не прилагала к этому никаких особых
усилий,  жила как все,  не выделяясь,  не отличаясь, не вступая в зону
интриг и, следовательно, риска, то есть не будучи опасной.
   И тут, в самый раз, ее приметили наверху.
   Это был момент в ее жизни,  о котором Екатерина Дмитриевна не расп-
ространялась,  и даже сам Лев узнал о нем много позднее, - с некоторых
пор она перестала рассказывать все,  проведя как бы некоторую  границу
между службой и домом. Итак, однажды Екатерина Дмитриевна оказалась на
совещании в Кремле,  в составе довольно узком,  у важного лица, одного
из тех,  кто управлял страной. Человек этот, как считалось, был храни-
телем чистоты партийных рядов, чему соответствовала аскетическая худо-
ба и болезненный блеск глаз. В отличие от своих коллег, в то время уже
не чуждых эпикурейства,  человек этот не расставался с защитной фураж-
кой  и лишь после долгих уговоров и чуть ли не специальных постановле-
ний (так говорили) сменил ее на мягкую шляпу,  принятую в коллективном
руководстве. Вот это-то лицо и удостоило своим благосклонным вниманием
скромного районного второго секретаря с пучком на  затылке.  "Задержи-
тесь",  - было сказано Екатерине Дмитриевне в конце совещания, и минут
сорок после этого, дело неслыханное, они проговорили с глазу на глаз в
просторном кабинете. Был подан чай с баранками - знак особого располо-
жения.  Вопросы касались положения в районе,  роста партийных рядов  и
тому подобных материй. Екатерина Дмитриевна отвечала конкретно, как ее
учили,  ощущая между  тем  внимательный,  пронизывающий,  откровенный,
влажный  мужской взгляд хозяина кабинета и время от времени теряясь от
этого взгляда. Вот, собственно, и все, что позволило себе важное лицо,
ничего более, метр в сторону, в данном случае влево. На прощанье хозя-
ин кабинета - то ли в знак партийного доверия,  то ли  все  же  что-то
подразумевая,  записал на бумажном квадратике номер телефона и со сло-
вами:  "Звони,  если что" - отпустил гостью. Об этих квадратин ках - с
целью  экономии бумаги - и бисерном почерке важного лица ходили леген-
ды,  и вот Екатерина Дмитриевна вышла из кабинета обладательницей дра-
гоценной реликвии.
   Минуло полгода,  встреча в кремлевском кабинете, казалось, отошла в
прошлое,  и вдруг об Екатерине Дмитриевне вспомнили и произвели  ее  в
депутаты  -  с  чего  бы это?  - а вскоре перевели на работу в горком.
"Кто-то тебя пасет!" - заметил не без зависти бывший,  теперь уже быв-
ший Катин начальник.  Екатерина Дмитриевна, как и полагалось, лишь ус-
мехнулась в ответ загадочно.  В этом кругу не принято было высказывать
радость  по  случаю назначения или обиду,  если тебя обошли.  Подобная
несдержанность,  бывало,  дорого обходилась все тем же обиженным: их и
вовсе вышвыривали, как карьеристов, партия карьеристов не жаловала...
   Теперь Екатерина  Дмитриевна занимала уже большой кабинет в горкоме
- с приемной и комнатой отдыха, с помощником и секретарем, с двухсмен-
ной машиной,  то есть не с одним, а двумя шоферами, что было признаком
высокого положения и вызывало особую зависть тех,  у кого один  шофер.
Но,  видит бог,  она никого не подсиживала, не суетилась, и не избыток
энергии,  не телодвижения, а скорее отсутствие оных возносило ее вверх
силой самого потока,  волной, на которой она всего лишь старалась дер-
жаться.
   Дома оставался Лев с его недописанным романом.
                                        7
   "Конь о четырех ногах и тот спотыкается" - говаривал Иван  Иванович
Гусев.  И еще на эту тему:  "Никогда не знаешь,  где и на чем посколь-
знешься".  К чему бы это?  Лишь много позднее ей пришлось оценить муд-
рость такого, странного на первый взгляд, предостережения.
   А пока что она с головой ушла в новую работу,  во многом непонятную
и интересную: теперь ее бросили на идеологию и культуру. Так это и на-
зывалось в просторечии:  бросили,  - а почему именно ее, об этом можно
было только гадать.  Не иначе, здесь требовался сейчас не столько "Ан-
ти-Дюринг", сколько женское обаяние и женская обходительность, так, по
крайней мере,  объяснял Лев. Или, скажем так, дипломатичность, то есть
способность  что-то  с  чем-то  примирить,  или  даже скорее кого-то с
кем-то,  и выслушать обе стороны, да так, чтобы каждой из них оставить
шанс.  В герметической, непроницаемой тишине кабинета все звало к уми-
ротворению,  было им наполнено, дышало им: неслышные движения, плавные
голоса,  ласковые  мелодии телефонов.  Сама хозяйка с красивым лицом и
грудью, оттопыривающей строгий в обтяжку жакет, казалась олицетворени-
ем  покоя,  взгляд ее был внимателен и чуть насмешлив,  речь не лишена
юмора, память на имена-отчества приводила в изумление...
   Она осваивалась в новой роли.
   В один из первых дней она допытывалась у Льва:  кто такие правые  и
кто левые? Лев разъяснял популярно: левые - те, что за свободу и прог-
ресс, правые - наоборот. Она кивала: так-так, - видимо, обдумывая, как
обходиться с теми и другими, чтобы держать равновесие, а как иначе?
   К новому  назначению жены Лев отнесся на этот раз серьезно,  не шу-
тил,  как раньше,  по поводу номенклатурных благ.  Тут уж  нужно  было
что-нибудь одно:  если насмешничать, то и не пользоваться, а Лев, хоть
и не раскатывал в жениной машине, ездил на своей, но ездил, случалось,
и за продуктами в ихний магазинчик, - туда если знаете, за кино "Удар-
ник",  - да и что-то еще перепадало,  не говоря уж о деньгах,  которые
все-таки были нужны. Комплексов на этот счет у него не было, ханжества
тем более, и слава богу, но подшучивать тоже ни к чему.
   Тем более что на такой должности можно сделать немало  полезного  -
как раз в плане поддержки всего честного и свободного. И в этом смысле
хорошо, что - Катя. А ну поставили бы какого-нибудь долдона с четырьмя
классами, тоскующего по Сталину!
   Было интересно.  Кате  выпало познакомиться с людьми,  чьи лица она
раньше видела только по телевизору.  Писатели,  академики,  режиссеры,
артисты  -  все они,  по крайней мере большинство,  оказывались людьми
приветливыми и симпатичными, хоть порой и с причудами. Обе стороны - и
консерваторы,  и  защитники прогресса - были,  например,  на удивленье
едины в том, что касалось почетных званий и наград, и равно обижались,
когда почему-либо оказывались обойденными.  Ей в этом кабинете они яв-
лялись такими,  какими друг друга не знали; чувствовалось, что они хо-
тят здесь понравиться,  и Екатерина Дмитриевна отвечала тем же.  Удив-
ленье и восторг перед чудом сочинения слов и фраз все еще жили в  ней.
Сама  Екатерина Дмитриевна была не в ладах с пером и бумагой,  доклады
ей писали помощники,  а правил и переписывал - втайне,  конечно, - Лев
Яковлевич вечером дома.
   Они старались понравиться, потому что от этого для них что-то зави-
село - так,  по крайней мере, казалось им самим. На самом деле, конеч-
но,  от нее мало что зависело,  вот что характерно.  Метр влево,  метр
вправо. Троллейбус строго держал маршрут, не отклоняясь более положен-
ного и все же маневрируя. Где можно, Екатерина Дмитриевна шла навстре-
чу просьбам,  допускала послабления и в результате  прослыла  деятелем
либерального толка. (Тут недавно один драматург, известный моралист, в
своих воспоминаниях особо отметил Екатерину Дмитриевну в связи с  тем,
что она когда-то,  будучи при должности, помогла ему, оказывается, съ-
ездить в Японию,  распорядившись в том числе насчет валюты.  За  такие
милости, как видите, можно полюбить начальство на всю жизнь.)
   Неприятности грянули,  как  всегда,  в  момент,  когда их не ждешь.
Споткнулась Екатерина Дмитриевна вот уж поистине на ровном  месте,  и,
увы, не без участия Льва, хотя и косвенного.
   В кругу Левиных старых друзей был некто Вася С.,  художник-авангар-
дист, прославившийся когда-то на той самой знаменитой выставке в Мане-
же, которую посетил Хрущев. Вася был одним из тех, на кого обрушил Ни-
кита свой гнев, обозвав всех "пидарасами". С тех пор Вася остепенился,
занялся книжной графикой,  даже,  говорят, разбогател. Вчерашние гони-
мые,  как это у нас бывает,  оказались в итоге в выигрыше,  по крайней
мере, Вася, как обиженный, вскоре же получил хорошую мастерскую, о чем
всем рассказывал. И вот уж годы спустя он надумал съездить туристом за
границу,  и  тут случилась осечка:  оказалось,  он все еще невыездной.
Компетентные органы, надо понимать, оставались во власти рутины, нужен
был  чей-то  мощный толчок.  Лев избегал обращаться к жене с подобными
просьбами,  но на этот раз дело было уж куда как ясное.  "Пусть он мне
позвонит",  - разрешила Катя, и на следующий день Вася был принят; го-
ворили,  правда,  на "вы".  Еще через два дня он благополучно улетел с
группой в Мюнхен,  а на десятый день группа вернулась в Москву без Ва-
си.
   Жил Вася холостяком.  В его однокомнатной квартире были  обнаружены
непотраченные деньги,  в холодильнике сыр и колбаса.  Похоже, что Вася
собирался вернуться,  но в последний момент решил попытать  счастья  в
Мюнхене. О сыре и колбасе он, очевидно, не подумал, об Екатерине Дмит-
риевне и ее поручительстве - тем более.
   Было два неприятных разговора,  один из них - в очень высоком каби-
нете. Здесь были употреблены слова, значение которых понятно лишь пос-
вященным: п о д с т а в и т ь с я, з а с в е т и т ь с я и о т м ы т ь
с я.  Каждый из этих глаголов имел непосредственное отношение к проис-
шедшему: подставилась, конечно же, она, Екатерина Дмитриевна; засвети-
лась - она же; и ей же предстояло отмыться, то есть, на простом языке,
снять или загладить вину.  Был помянут - впервые - и муж Лев Яковлевич
с его сомнительной компанией (вот что означало: засветиться). "Иди ра-
ботай",  - сказано было на прощанье. Тут тоже был свой шифр. Ей как бы
отпускали грех, но - до поры. Екатерина Дмитриевна была достаточно ис-
кушена в тонкостях и знаках аппаратной ж