Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
оль в кусты за кассой и
караулили сборы...
А сборы были огромные.
И расходы все-таки превышали их.
Уж очень широк был размах Лентовского. Только маг и волшебник мог
волшебный эдем создать из раз-валин...
Когда-то здесь было разрушенное барское владение с вековым парком и
огромным прудом и развалинами дворца...
Потом француз Борель, ресторатор, устроил там не-мудрые гулянья с
рестораном, эстрадой и небольшой цирковой ареной для гимнастов. Дело это не
привива-лось, велось с хлеба на квас.
Налетел как-то сюда Лентовский. Осмотрел. На дру-гой день привез с
собой архитектора, кажется, Чичагова. Встал в позу Петра I и, как Петр I,
гордо сказал:
-- "Здесь будет город заложен..."
Стоит посреди владения Лентовский и говорит, гово-рит, размахивает
руками, будто рисует что-то... То чер-тит палкой на песке...
-- Так... Так...
-- "И запируем на просторе..."
x x x
И вырос Эрмитаж. Там, где теперь лепятся по за-дворкам убогие домишки
между Божедомским переул-ком и Самотекой, засверкали огни электричества и
ослепительных фейерверков, -- загремел оркестр из знаменитых музыкантов.
Сад Эрмитаж.
Головка московской публики. Гремит музыка перед началом спектакля. На
огромной высоте среди ажура бе-лых мачт и рей летают и крутятся акробаты,
над прудом протянут канат для русского Блондена, средина огром-ной площадки
вокруг цветника с фонтаном, за столика-ми постоянные посетители Эрмитажа...
Столики прихо-дится записывать заранее... Вот редактор "Листка" Па-стухов со
своими сотрудниками... Рядом за двумя со-ставленными столами члены
Московской английской ко-лонии, прямые, натянутые, с неподвижными
головами... Там гудит и чокается, кто шампанским, кто квасом, ком-пания из
Таганки, уже зарядившаяся где-то заранее... На углу против стильного входа
сидит в одиночестве ог-ромный полковник с аршинными черными усами. Он
за-ложил ногу за ногу, курит сигару и ловко бросает коль-ца дыма на носок
своего огромного лакового сапога...
-- Душечка, Николай Ильич, как это вы ловко, -- замечает ему, улыбаясь,
одна из трех проходящих ши-карных кокоток.
Полицмейстер Огарев милостиво улыбается и продол-жает свое занятие...
А кругом, как рыба в, аквариуме, мотается публика в ожидании
представления... Среди них художники, арти-сты, певцы -- всем им вход
бесплатный.
Антон Чехов с братом Николаем, художником, рабо-тающим у Лентовского
вместе с Шехтелем, стоят у тира и любуются одним своим приятелем, который
без прома-ха сшибает гипсовые фигурки и гасит пулькой красные огоньки
фигур...
Грянул в театре увертюру оркестр, и все хлынули в театр... Серафима
Бельская, Зорина, Лентовская, Во-лынская, Родон, Давыдов.
Прекрасные голоса, изящные манеры... Ни признака шаржа, а публика
хохочет, весела и радостна...
Сатира и Мораль.
В антракте все движутся в фантастический театр, так восторженно
описанный тогда Антоном Чеховым. Там, где чуть не вчера стояли развалины
старинных палат, поросшие травой и кустарником, мрачные и страшные при свете
луны, теперь блеск разноцветного электричества, -- картина фантастическая...
кругом ложи в рас-щелинах стен среди дикого винограда и хмеля, перед ними
столики под шелковыми, выписанными из Китая, зонтиками... А среди развалин
-- сцена, где идет пред-ставление... Откуда-то из-под земли гудит оркестр, а
сверху из-за развалин плывет густой колокольный звон... Над украшением
Эрмитажа и его театров старались де-кораторы-знаменитости: Карл Вальц,
Гельцер, Левот, выписанный из Парижа, Наврозов, Шишкин, Шехтель, Николай
Чехов, Бочаров, Фальк...
Аплодисментам и восторгам нет конца... И всюду мелькает белая поддевка
Лентовского, а за ним его адъютанты, отставной полковник Жуковский, старик
князь Оболенский, важный и исполнительный, и не менее важный молодой и
изящный барин Безобразов, тот самый, впоследствии блестящий придворный чин,
друг великих князей и представитель царя в дальнево-сточной авантюре,
кончившейся злополучной японской войной.
И тогда уж он бывал в петербургских сферах, но всег-да нуждался и из-за
этого был на посылках у Лентов-ского.
-- Жуковский, закажи ужин. Скажи Буданову, что Пастухова сегодня
кормлю, -- он знает его вкус, битки с луком, белуга в рассоле и растегай к
селянке...
-- А ты, князь, опять за уборными не смотришь?.. Посмотри, в павильоне
что!..
Остается на берегу пруда вдвоем с Безобразовым.
-- Так завтра, значит, ты едешь в Париж... Посмотри, там нет ли хороших
балерин... Тебе приказ написан, все подробно. Деньги у Сергея Иваныча. На
телеграммы де-нег не жалей...
Слушаю, Михаил Валентинович.
А утром в Эрмитаже на площадке перед театром мож-но видеть то ползающую
по песку, то вскакивающую, то размахивающую руками и снова ползущую вереницу
хо-ристов и статистов... И впереди ползет и вскакивает в бе-лой поддевке сам
Лентовский... Он репетирует какую-то народную сцену в оперетке и учит
статистов.
Лентовского рвут все на части... Он всякому нужен; всюду сам, все к
нему... То за распоряжением, то с просьбами... И великие, и малые, и
начальство, и сто-рожа, и первые персонажи и выходные... Лаконически
от-вечает на вопросы, решает коротко и сразу... После свер-кающей
бриллиантами Зориной, на которую накричал Лентовский, к нему подходит
молоденькая хористка и дрожит.
-- Вам что?.
-- М... м... мм...
-- Вам что?!
-- Михаил Контромарович, дайте мне Валентиночку...
-- Князь, дай ей Валентиночку... Дай две контромарки, небось, с
кавалером. -- И снова на кого-то кричит.
Таков был Лентовский, таков Эрмитаж в первый год своей славы.
Я сидел за Пастуховским столом. Ужинали. Сам тол-стяк буфетчик,
знаменитый кулинар С. И. Буданов, при-служивал своему другу Пастухову.
Иногда забегал Лен-товский, присаживался и снова исчезал.
Вдруг перед нами предстал елейного вида пожилой человечек в долгополом
сюртуке, в купеческом картузе, тогда модном, с суконным козырьком.
-- Николаю Ивановичу почтение-с.
-- А, сухой именинник! Ты бы вчера приходил, да угощал...
-- Дело не ушло-с, Николай Иванович.
-- Ну, садись, Исакий Парамоныч, уж я тебя угощу.
-- Не могу, дома ожидают. Пожалуйте ко мне на ми-нутку.
Пастухов встал, и они пошли по саду. Минут через десять Пастухов
вернулся и сказал:
-- Ну, вы дойдете, запишите ужин на меня... Гиляй, пойдем со мной к
Парамонычу. Зовет в пеструшки пере-кинуться, в стукалочку, вчерашние именины
справлять...
Мы уходим. В аллее присели на скамейку.
-- Сейчас я получил сведение, что в Орехово-Зуеве, на Морозовской
фабрике был вчера пожар, сгорели в казарме люди, а хозяева и полиция
заминают дело, чтоб не отвечать и не платить пострадавшим. Вали сей-час на
поезд, разузнай досконально все, перепиши по-именно погибших и
пострадавших... да смотри, чтоб точ-но все. Ну да ты сделаешь... вот тебе
деньги и никому ни слова...
Он мне сунул пачку и добавил:
-- Да ты переоденься, как на Хитров ходишь... день два пробудь, не
телеграфируй и не пиши, все разню-хай... Ну, счастливо... -- И крепко пожал
руку.
В картузе, в пиджачишке и стоптанных сапогах с пер-вым поездом я прибыл
в Орехово-Зуево и прямо в трак-тир, где молча закусил и пошел по фабрике.
Вот и место пожарища, сгорел спальный корпус в"-- 8, верхний этаж.
Казарма огромная в 17 окон, выстроен-ная так же, как и все остальные
казармы, которые я осмотрел во всех подробностях, чтобы потом из рассказов
очевидцев понять картину бедствия.
Казарма деревянная. Лестниц наружных мало, где одна, где две, да они и
бесполезны, потому что окна за-биты наглухо.
-- Чтобы ребятишки не падали, -- пояснили мне.
Таковы были казармы, а бараки еще теснее. Сами фабричные корпуса и даже
самые громадные прядиль-ни снабжены были лишь старыми деревянными
лестни-цами, то одна, то две, а то и ни одной. Спальные кор-пуса состояли из
тесных "коморок", набитых семьями, а сзади темные чуланы, в которых летом
спали от "мухоты".
Осмотрев, я долго ходил вокруг сгоревшего здания, где все время
толпился народ, хотя его все время разго-няли два полицейских сторожа.
Я пробыл на фабрике двое суток; днем толкался в на-роде, становился в
очередь, будто наниматься или полу-чать расчет, а когда доходила очередь до
меня, то исче-зал. В очередях добыл массу сведений, но говорили с
осторожкой: чуть кто подойдет -- смолкают, конторские сыщики следили вовсю.
И все-таки мне удалось восстановить картину бедст-вия.
* * *
В полночь 28 мая в спальном корпусе в"-- 8, где нахо-дились денные
рабочие с семьями и семьи находившихся на работе ночной смены, вспыхнул
пожар и быстро ох-ватил все здание. Кое-кто успел выскочить через выхо-ды,
другие стали бить окна, ломать рамы и прыгать из окон второго этажа. Новые
рамы, крепко забитые, без топора выбить было нельзя. Нашлась одна лестница,
ста-ли ее подставлять к окнам, спасли женщину с ребенком и обгорелую
отправили в больницу. Это была работни-ца Сорокина; ее муж, тоже спасенный
сыном, только что вернувшимся со смены, обгорел, обезображенный до нельзя.
Дочь их, Марфу, 11 лет, так и не нашли, -- еще обломки и пепел не раскопаны.
Говорили, что там есть сгоревшие. Рабочие выбрасывали детей, а сами прыгали
в окна. Вот как мне рассказывала жена рабочего Кула-кова:
-- Спали мы в чулане сзади казармы и, проснувшись в 12 часу, пошли на
смену. Только что я вышла, вижу в окне третьей каморки вверху огонь и валит
дым. Выбе-жал муж, и мы бросились вверх за своими вещами. Толь-ко что прошли
через кухню в коридор, а там огонь... "Спасайтесь, горим", крики... Начал
народ метаться, а уж каморки и коридор все в огне; как я выбежала на двор,
не помню, а муж скамьей раму вышиб и выскочил в окно... Народ лезет в окна,
падает, кричит, казарма пылает... Сразу загорелся корпус и к утру весь
второй этаж представлял из себя развалины, под которыми по-гребены тела
сгоревших...
В субботу найдены были обуглившиеся трупы. Жен-щина обгорела с двумя
детьми,-- это жена сторожа, только что разрешившаяся от бремени, еще два
ребенка, дети солдата Иванова, который сам лежал в больнице...
В грудах обломков и пепла найдено было 11 трупов. Детей клали в один
гроб по несколько. Похороны пред-ставляли печальную картину: в телегах везли
их на Мызинское кладбище. Кладбищ в Орехово-Зуеве было два: одно Ореховское,
почетное, а другое Мызинское, для остальных. Оно находилось в полуверсте от
церкви в не-большом сосновом лесу на песчаном кургане. Там при мне
похоронили 16 умерших в больнице и 11 найденных на пожарище.
Рабочие были в панике. Накануне моего приезда, 31 мая, в понедельник, в
казарме в"-- 5 кто-то крикнул "по-жар", и произошел переполох. В день моего
приезда в казармах окна порасковыряли сами рабочие и пригото-вили веревки
для спасения.
Когда привозили на кладбище гроба из больницы, строжайше было запрещено
говорить, что это жертвы пожара. Происшедшую катастрофу покрывали
непрони-цаемой завесой.
Перед отъездом в Москву, когда я разузнал все и даже добыл список
пострадавших и погибших, я попро-бовал повидать официальных лиц. Обратился к
больнич-ному врачу, которого я поймал на улице, но и он оказал-ся хранителем
тайны и отказался отвечать на вопросы.
-- Скажите, по крайней мере, доктор, сколько у вас в больнице
обгорелых? -- спрашиваю я, хотя список их у меня был в кармане.
-- Ничего-с, ничего не могу вам сказать, обратитесь в контору или к
полицейскому надзирателю.
-- Их двадцать девять, я знаю, но как их здоровье?
-- Ничего-с, ничего не могу вам сказать, обратитесь в контору.
-- Но скажите, хоть сколько умерло, ведь это же не секрет.
-- Ничего-с, ничего... -- и, не кончив речи, быстро ретировался.
Думаю, рисканем. Пошел разыскивать самого квар-тального. Оказывается,
он был на вокзале. Иду туда и встречаю по дороге упитанного полицейского
типа.
-- Скажите, какая, по-вашему, причина пожара?
-- Поджог! -- ответил он как-то сразу, а потом, по-смотрев на мой
костюм, добавил строго:
-- А ты кто такой за человек есть?
-- Человек, брат, я московский, а ежели спраши-ваешь, так... могу тебе
и карточку с удостоверением по-казать.
-- А, здравствуйте! Значит, оттуда?-- и подмигнул.
-- Значит, оттуда. Вторые сутки здесь каталажусь...
Все узнал. Так поджог?
-- Поджог, лестницы керосином были облиты.
-- А кто видал?
-- Там уже есть такие, найдутся, а то расходы-то ка-кие будут фабрике,
ежели не докажут поджога... Ну, а как ваш полковник поживает.
-- Какой?
-- Как какой? Известно, ваш начальник, полковник
Муравьев... Ведь вы из сыскного?
-- Вроде того, еще пострашнее... Вот глядите. И, захотев поозорничать,
я вынул из кармана книж-ку с моей карточкой, с печатным бланком
корреспон-дента "Московского листка" и показал ему.В лице изменился и
затараторил.
-- Вот оно что, ну ловко вы меня поддели... нет, что уж... только,
пожалуйста, меня не пропишите, как буд-то мы с вами не видались, сделайте
милость, сами по-нимаете, дело подначальное, а у меня семья, дети,
по-жалейте.
-- Даю вам слово, что я о вас не упомяну, только ответьте на мои
некоторые вопросы.
Мы побеседовали, я от него узнал всю подноготную жизнь фабрики, и
далеко не в пользу хозяев говорил он.
* * *
Вернулся я с вокзала домой ночью, написал коррес-понденцию, подписал ее
своим старым псевдонимом "Проезжий корнет" и привез Н. И. Пастухову рано
ут-ром к чаю.
Пастухов увел меня в кабинет, прослушал коррес-понденцию, сказал
"ладно", потом засмеялся.
-- Корнет! Так корнету и поверят, -- зачеркнул и под-писал: "Свой
человек".
-- Пусть у себя поищут, а то эти подлецы-купцы узнают и пакостить
будут, посмотрим, как они завтра за-вертятся, как караси на сковородке,
пузатые... Вот рабо-чие так обрадуются, читать газету взасос будут, а там
сами нас завалят корреспонденциями про свои беспо-рядки.
Через два дня прихожу утром к Пастухову, а тот в волнении. .
-- Сегодня к двенадцати князь (Князь В. А. Долгоруков, московский
генерал-губернатор)вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты приходи в
четыре часа к Тестову, я от князя прямо туда. Ехать боюсь!
* * *
В левом зале от входа, посредине, между двумя плю-шевыми диванами стоял
стол, который днем никто из посетителей Тестовского трактира занимать не
смел.
-- Это стол Николая Ивановича, никак нельзя, -- отказывали
бело-рубашечники всякому, кто этого не знал.
К трем часам дня я и сотрудник "Московского листка" Герзон сидели за
столом вдвоем и закусывали перед обедом. Входит Пастухов, сияющий.
-- Что вы, черти, водку с селедкой лопаете, что не спросили как
следует. Кузьма, уху из стерлядки, растегайчик пополамный, чтобы стерлядка с
осетринкой и печеночка налимья, потом котлеты поджарские, а там блин-чики с
вареньем. А пока закуску: икорки, балычка, вет-чинки -- все как следует. Да
лампопо по-горбуновски, из Трехгорного пива.
-- Ну, вот прихожу я к подъезду, к дежурному, князь завтракает. Я
скорей на задний двор, вхожу к начальни-ку секретного отделения Хотинскому;
ну, человек, конеч-но, свой, приятель, наш сотрудник, спрашиваю его: "Па-вел
Михайлович, за чем меня его сиятельство требует? Очень сердит?".
-- Вчера Морозовы ореховские приезжали оба, и Викула и Тимофей,
говорят, ваша газета бунт на фабри-ке сделала, обе фабрики шумят. Ваш
"Листок" читают по трактирам, собираются толпами, на кладбище, там тоже
читают. Князь рассердился, корреспондента, гово-рит, арестовать и выслать.
-- Ну, я ему: что же делать, Павел Михайлович, в долгу не останусь,
научите.
-- А вот что: князь будет кричать и топать, а вы ему только одно --
виноват, ваше сиятельство. А потом спро-сит, кто такой корреспондент. А
теперь я вас спрашиваю от себя: кто вам писал?
А я ему говорю: хороший сотрудник, за правду ру-чаюсь.
-- Ну, вот, говорит, это и скверно, что все правда.
Не правда, так ничего бы и не было. Написал опровер-жение и шабаш. Ну,
да все равно, корреспондента мы пожалеем. Когда князь спросит, кто писал,
скажите, что вы сами слышали на бирже разговоры о пожаре, о том, что люди
сгорели, а тут в редакцию двое молодых людей пришли с фабрики, вы им
поверили и напечатали. Он ведь этих фабрикантов сам не любит. Ну, идите.
Иду. Зовет к себе в кабинет. Вхожу. Владимир Ан-дреевич встает с кресла
в шелковом халате, идет ко мне с газетой и сердито показывает отмеченную
красным карандашом корреспонденцию.
-- Как вы смеете, ваша газета рабочих взбунтовала.
-- Виноват, ваше сиятельство,-- кланяюсь ему, -- ви-новат, виноват.
-- Что мне в вашей вине, я верю, что вас тоже под-вели. Кто писал?
Нигилист какой-нибудь?
Я рассказал ему, как меня научил Хотинский. Князь улыбнулся.
-- Написано все верно, прощаю вас на этот раз, толь-ко если такие
корреспонденции будут поступать, так вы посылайте их на просмотр к
Хотинскому... Я еще не знаю, чем дело фабрики кончится, может быть,
беспоряд-ками, главное насчет штрафов огорчило купцов; сту-пайте!
Я от него опять к Павлу Михайловичу, а тот говорит:
-- Ну, заварили вы кашу. Сейчас один из моих аген-тов вернулся...
Рабочие никак не успокоятся, а фабри-кантам в копеечку влетит... Приехал сам
прокурор су-дебной палаты на место... Сам ведет строжайшее след-ствие... За
укрывательство кое-кто из властей аресто-ван, потребовал перестройки казармы
и улучшения бы-та рабочих, сам говорил с рабочими, и это только успо-коило
их. Дело будет разбираться во Владимирском суде.
-- Ну, заварил ты кашу, Гиляй, сидеть бы тебе в Пе-ресыльной, если бы
не Павел Михайлович.
x x x
"Московский листок" сразу увеличил розницу и под-писку. Все фабрики
подписались, а мне он заплатил две-сти рублей за поездку, оригинал взял из
типографии, уничтожил его, а в книгу сотрудников гонорар не запи-сал: поди
узнай, кто писал!
Таков был Николай Иванович Пастухов.
(Года через три, в 1885 году, во время первой большой стач-ки у
Морозовых -- я в это время работал в "Русских ведомо-стях" -- в редакцию
прислали описание стачки, в котором не раз упоминалось о сгоревших рабочих,
и прямо цитировались слова из моей корреспонденции, но ни строчки не
напечатали "Русские ве-домости" -- было запрещено).
.
x x x
Вскоре Пастухов из-за утреннего чая позвал меня к себе в кабинет.
-- Гляди.
На столе лежала толстенная кипа бумаги с надписью на синей обложке М.
У. П. "Дело о разбойнике Чуркине".
-- Вчера мне исправник Афанасьев дал. Был я у него в уездном
полицейском управлении, а он мне его по секрету и дал. Тут за несколько лет
собраны протоколы и вся переписка о разбойнике Чуркине. Я буду о нем роман
писать. Тут все его похождения, а ты съезди в Гуслицы и сделай описание
местности, где он орудовал. Ра-зузнай, где он бывал, подробнее собери
сведения. Я тебе к становому карточку от исправника дам, к нему и по-едешь.
-- Карточку, пожалуй, я исправничью на всякий слу-чай возьму, а к
становому не поеду, у меня приятель