его ботинки, со шнурками которых он как раз возился.
Нет, не поцеловать, а облизать их, и чем тщательнее, тем лучше! Закончив
завязывать шнурки, мой ангел, видимо заметив, с каким вожделением я
рассматриваю его ботинки, поднял на меня глаза и, кивнув перед собой,
произнес:

- Ну давай. Что же ты стоишь?

В первую секунду я подумала, что ангел угадал мое желание, но тут же
сообразила: он просто предлагает мне сесть рядом с ним на пол, решил, что я
устала стоять. Разумеется, противоречить ангелу я не могла и потому тут же
опустилась перед ним на жесткий коричневый палас. Как близко от меня
оказалось теперь его прекрасное лицо! Я чувствовала, что каждый взгляд,
которым я окидывала эти ангельские черты, отнимает у меня силы, будто кровь
из проколотого пальца по капле стекает вниз...

- Чего же ты смеялся, Андреас? Может, расскажешь? - к нам наклонился
белобрысый ежик МС Герхарда.

- Потому что, - ответил Андреас, все еще усмехаясь, - ты, вроде бы, и
правильную теорию выдумал, но функционировать она не будет.

- Почему это? - обиделся МС.

- Ты же сам не веришь в то, что поешь, а значит у тебя это все на уровне
пародии, бродячего балагана.

- Так значит ты считаешь, что я неубедителен? - с вызовом спросил Герхард.

- Да нет, ты по-своему очень убедителен, - Андреас примирительно похлопал
его по плечу. - Но, знаешь, если в твоей натуре это не заложено, то не
сможешь ты властвовать над аудиторией, какие бы вы там с вашим продюсером
тексты ни выдумывали.

- Ну да, - Герхард недовольно поджал губы, - посмотрел бы я, как бы у тебя
это на сцене получилось.

- У меня бы, я думаю, получилось, - серьезно сказал Андреас. - Но, знаешь,
я бы с такими текстами из убеждения на сцену не вышел.

- Из какого такого убеждения? - поинтересовался МС.

- Да из того же, из какого я на такие концерты никогда даже в качестве
публики не хожу.

- Он просто не любит техно, - заметил кто-то с дивана.

- Не в этом дело, - возразил Андреас. - Просто мне противен тот стадный
инстинкт, который заставляет людей размахивать руками, толпясь у сцены.
Такое времяпровождение, по-моему, ниже человеческого достоинства, и если б
мне предложили выйти к этой толпе, чтобы управлять ею, наподобии
какого-нибудь гуру, то меня, пожалуй, вырвало бы от отвращения, еще прежде
чем я успел бы сказать или спеть хоть слово. Ненавижу подобные игры во
власть и могущество, какая бы роль мне при этом ни досталась.

Кто-то снова включил проигрыватель погромче, и МС Герхард пошел к другой
группе, чтобы прокомментировать следующую песню.

"Revolution, it's a new revolution!" - доносилось до нас.

- Revolution? - усмехнулся Андреас, обращаясь ко мне. - Это уже во вкусе
Фабиана.

- Какого Фабиана? - удивилась я.

- Не знаешь Фабиана? Он здесь, в принципе, хозяин. Мы сейчас у него дома
находимся и его день рождения справляем.

- Правда? - мне стало очень неудобно. - Так это день рождения? А я и не
знала, мне никто не сказал. Я думала - просто так, вечеринка.

- Да ладно, - успокоил меня Андреас. - Фабиан, на самом деле, уже,
наверное, в четвертый раз в этом году день рождения справляет, то с одной
компанией, то с другой. Так что это уже практически действительно в сторону
обыкновенной вечеринки мутировало. А поздравлений, я думаю, он все равно
больше слышать не может, поэтому не переживай... Да вот он, кстати, сам
сюда идет.

В комнате появился высокий парень в очках с прической, будто нарочно
приведенной в некий продуманный художественный беспорядок, и с подчеркнуто
одухотворенным выражением лица, которое, казалось, говорило: "Я сейчас
взлечу". Заметив сидящего на полу Андреаса, Фабиан тут же улыбнулся
чарующей, но при этом какой-то снисходительной улыбкой и немного
торжественно, как человек, знающий цену каждому своему движению,
приблизился к своему гостю, протягивая ему сверху вниз руку, как мне
показалось, для поцелуя. Однако Андреас ограничился тем, что пожал ее.

- Я и не знал, что ты уже здесь, - заметил Фабиан после обмена
приветствиями.

- И неудивительно: в таких хоромах за каждым не уследишь, - отозвался
Андреас. - Славную квартирку тебе родители подарили. Сколько комнат? Пять?

- Шесть.

- Ну вот видишь, так бы ты до нашей комнаты за всю вечеринку и не добрался,
если б у нас тут "Revolution" крутить не начали, - он кивнул в сторону
проигрывателя.

Фабиан изобразил на лице некоторое недоумение:

- Что за "revolution"? Что ты имеешь в виду?

- Ну революция, - объяснил ему Андреас. - Это когда богатые убивают бедных
и забирают их имущество. То есть наоборот, конечно: бедные убивают богатых.
Тебе же такое нравится, ты же сам говорил.

Фабиан немного театрально поморщился:

- Когда я это говорил? Не помню что-то.

- Ну как же не помнишь? А та статья в университетском журнале? Ты мне сам
показывал. Она, вроде, так и называлась - "Вперед на баррикады!"

- "Назад на баррикады!" - поправил его Фабиан. - Я имел в виду: назад к
студенческому движению шестидесятых-семидесятых. Но к революции я, в
принципе, ни к какой не призывал, - добавил он с покровительственной ноткой
в голосе.

- А для чего же тогда баррикады? - развел руками Андреас. - Для развлечения
что ли?

- О баррикадах как таковых там, если помнишь, тоже речи не было, -
разъяснил Фабиан. - Это просто символ борьбы, метафора, если тебе это,
конечно, о чем-то говорит, - он выждал значительную паузу. - В любом
случае, я хотел побудить студентов к некоторой политической активности, в
левую сторону, разумеется. Хотя, если ненароком до баррикад дойдет и даже
до революции, то я, в принципе, ничего против не имею, потому что богатым в
нашем обществе что-то уж слишком хорошо живется.

- Тебе виднее, - усмехнулся Андреас.

- Я только не понимаю твоей иронии, - немного обиженно проговорил Фабиан. -
Ты-то как раз должен был бы со мной согласиться...

- С какой стати? Только потому что у меня меньше денег, чем у тебя и у
большинства твоих друзей, я еще не обязан поддерживать твои великие
революционные теории.

- Очень жаль, - сухо заметил Фабиан.

- Послушай, если ты так серьезно озабочен социальной несправедливостью, то
почему ты не пойдешь и не раздашь свои деньги бедным вместо того, чтобы
статейки в журнальчик писать.

- Ты же знаешь, - Фабиан начал заметно выходить из себя, - что все деньги
принадлежат не мне, а моему отцу... Впрочем, если хочешь, подойди ко мне
потом - я дам тебе немного на карманные расходы, - с этими словами он
развернулся и направился в другую комнату.

- Как тебе такой революционер? - спросил меня Андреас, когда Фабиан скрылся
из виду. - Мало ему отцовской фирмы, мало неограниченных финансовых
возможностей, он еще и власти хочет. Но не той власти, которую дают деньги.
Нет, та ему слишком банальна, хотя она у него, разумеется, всегда про запас
имеется. Ему хочется свеженькой и интересненькой власти - власти
образованного, сытого, а потому на удивление духовного и бескорыстного
господина над голодной невежественной толпой, инстинктивно протягивающей
руки к чужому добру. С каким наслаждением он, должно быть, представляет
себя во главе несчастных нищих, зараженных бешенством классовой ненависти
через его изобретательные статейки. Да, он хочет заражать, не будучи сам
больным, хочет руководить толпой грабителей, ощущая себя при этом на
стороне высоких идеалов. Как же не преклониться перед таким вождем? Ведь
идущий на баррикады нищий делает это ради куска хлеба, то есть подчиняясь
голосу элементарного корыстолюбия, а Фабиан, у которого и так все есть, ему
только по доброте душевной помогает, из безграничного внутреннего
благородства, так сказать. Вот он - настоящий герой! Думаю, правда, шансов
справиться с ролью доброго господина у него еще меньше, чем у МС Герхарда:
народу у нас, слава Богу, пока неплохо живется. По крайней мере, не так
плохо, как бы этого хотелось Фабиану, - добавил он с усмешкой. - Ну ладно,
- Андреас поднялся пола, - я пойду. Думаю, никто здесь особо возражать не
будет. А то мне завтра рано вставать. Тебя, кстати, как зовут?

- Надя, - пролепетала я.

- Приятно было с тобой поболтать, Надя, - подмигнув мне, он скрылся где-то
в вибрирующих от льющегося из динамиков саунда лабиринтах шестикомнатной
квартиры Фабиана.

Мне было ужасно тяжело смириться с тем, что этот ангел, едва явившись
передо мной, едва полоснув мне сердце острой бритвой и заставив его
изливаться мучительным желанием, навсегда исчез из моей жизни. Что делать?
К кому обратиться? Быть может, к профессору Петерсу? Он ведь специалист по
ангелам и вообще может все. Впрочем, Андреас ведь ненавидит авторитеты, он
не послушается ни Петерса, ни латинского господина с кнутом и философским
трактатом в руках.

Подобные мысли мучали меня всю ночь после той вечеринки, а утром я
обнаружила, что неожиданно успокоилась.

"Ну и что? - думала я. - Такое иногда случается в жизни: ангелы пролетают
мимо, возбуждая в нас надежду на небесное блаженство, а потом снова
пропадают где-то в облаках, так и не выполнив молчаливого обещания, которое
мы угадываем в их божественно прекрасных чертах. Разве такая уж большая
трагедия, что нам не дано следовать за ними на небо?"

Рассудив подобным образом, я поднялась с постели, готовая к следующему дню
на земле. Было воскресенье, и в общежитии царила какая-то особенная тишина:
многие студенты уезжали на выходные к родителям или друзьям. Мне,
естественно, было некуда ехать, и потому я пошла на кухню, чтобы, как
всегда, приготовить себе кофе. Собираясь уже начать поиски сливок, я
обнаружила на холодильнике оставленную там кем-то рекламку. Без особого
любопытства взяла я ее в руки, чтобы рассмотреть поближе. Рекламка
приглашала желающих на бесплатный утренний концерт-мессу в Домском Соборе с
участием хора, исполняющего духовную музыку Скарлатти и Перголези. Как ни
странно, прожив в Кельне уже около месяца, я еще ни разу не заходила внутрь
этого знаменитого на весь мир собора. Однако снаружи еще в первый день
приезда он произвел на меня потрясающее, даже немного пугающее впечатление
- в центре бесформенного и скупого на украшения Кельна эта вздымающаяся
вверх ажурная громадина выглядела не более уместно, чем нью-йоркские
небоскребы, которые ни с того, ни с сего воздвигли бы вдруг рядом с
афинскими развалинами. Я слышала, что средневековые зодчие задумали Домский
Собор как воплощение идеи о Рае, куда праведники попадут после Страшного
Суда. Да, он действительно кажется свалившимся откуда-то с неба, а не
построенным руками человека. Но, как ни странно, глядя на него, чувствуешь,
что райское блаженство не приближается, а наоборот - удаляется куда-то
очень далеко: такую неприступность излучают эти совершенные с
художественной точки зрения стены.

Несмотря на противоречивые чувства по отношению к Собору, я все же очень
обрадовалась случаю посетить его изнутри, да еще и послушать под его
сводами хоровой концерт. У меня оставалось всего полчаса: надо было
торопиться, если я хотела успеть.

Но трамвай задержался, и, когда я наконец перешагнула порог церкви, ступив
на каменный пол, чье холодное дыхание ощущалось даже через подошвы туфель,
концерт уже начался. Народу было не так уж много: выстроившиеся аккуратными
рядами скамейки для прихожан наполовину пустовали. Несмотря на строгий
взгляд служителя в красной накидке, прохаживающегося между рядами и
следившего за порядком, я все-таки решилась подойти поближе к возвышению
перед алтарем, где разместился хор. Опустившись на одну из передних
скамеек, я стала прислушиваться к изливающейся на меня мелодии. Но вместо
того, чтобы служить бальзамом моей душе, не оправившейся еще от вчерашней
раны, это гармоничное сплетение голосов почему-то наносило моему сердцу все
новые безжалостные удары, слегка приоткрывая передо мной балдахин, за
которым находилось небесное блаженство, но не давая мне ни малейшего шанса
каким-нибудь образом целиком проскользнуть в этот волшебный мир. Я подняла
глаза к темно-серым, до хрупкости изящным готическим сводам, уходящим в
почти невероятные выси, туда, где уже порхали вырвавшиеся на волю звуки
музыки, и мое сердце затрепетало от восторга и тоски.

"Miserere nostri, Domine, miserere nostri... Te Deum laudamus, te Dominum
confitemur",(3) - пел хор.

Да, Domine, если ты позовешь меня, если хоть жестом намекнешь на свою
благосклонность или хоть ударом кнута дашь знать, что ты меня заметил, я с
радостью позволю тебе сделать со мной все, что угодно, ибо чувствую
потребность в твоей власти и признаю за всем хаосом мира твой мудрый и
дальновидный рассчет. Высоко сидишь, далеко глядишь...

Мой взгляд скользнул по лицам поющих в хоре мужчин и женщин, и вдруг я чуть
не вскрикнула от удивления, увидев во втором ряду на мужской половине моего
ангела со вчерашней вечеринки. Впрочем, ничего удивительного в том, что
ангел встречается мне на этот раз именно в церкви, конечно, не было. Вполне
нормально. Кому же еще могли поручить петь восславляющие Бога гимны? Хотя
остальные певцы вовсе не имели ни в своем облике, ни в манере держаться во
время выступления ничего ангельского: кто-то равнодушно смотрел перед собой
в ожидании своей очереди что-нибудь пропеть, кто-то так сосредоточенно
сжимал в руках ноты, что пот выступал у него на лбу, кто-то даже, как я
заметила, тайком посматривал на часы. Только лицо Андреаса выражало
вдохновение, достойное звуков, льющихся из его уст. Если Бог на самом деле
существует, он непременно должен был внять молитвам, возносимым к нему с
такой искренностью и смирением. Но было в блеске его глаз и что-то
требовательное, непокорное, будто не одолжения ждал он от всемогущего
хозяина мира, а отстаивал свое законное право быть услышанным. Но так ведь
и подобает ангелам, которые даже согласно теории господина Петерса стоят
намного ближе к небесной сфере, чем мы, простые смертные, а значит они и с
Богом связаны другими, очень близкими, почти кровными узами. Недаром в их
власти замолвить за нас словечко перед тем, кто повергает в трепет
вселенную своей таинственной непредсказуемостью. Пожилая женщина в шляпке с
вуалью, сидевшая рядом со мной, опустилась на колени, устремив взгляд к
алтарю: она, безусловно, тоже догадывалась, кто такой Андреас, и спешила
задобрить его своей набожностью, чтобы он походатайствовал  за нее, когда
снова вернется на небо.

Музыкальная месса закончилась. Священник произнес несколько заключительных
слов, и слушатели стали медленно расходиться, так и не поаплодировав
исполнителям. То ли в церкви это не принято, то ли музыка окончательно
задавила их своим великолепием. Между рядами возникли суровые служители с
коробочками для пожертвований. Певцы тоже постепенно спускались вниз, где
многих уже ожидали родственники и знакомые. Андреас, которого, очевидно,
никто не встречал, заметил меня и направился в мою сторону. На его лице
играла улыбка, но не та формально-приветливая улыбка, которую люди обычно
одевают по инерции, когда собираются с кем-нибудь заговорить, нет - эта
улыбка вообще не относилась ни к кому конкретно. Так мечтательно-задумчиво
и вместе с тем облегченно улыбаются ангелы, после того, как очередная их
миссия увенчалась успехом.

- Вот уж не ожидал тебя здесь встретить, - сказал он, приблизившись ко мне.
- Как вы там вчера, долго еще сидели у Фабиана?

Я пожала плечами:

- Не знаю, я ушла примерно через полчаса после тебя.

- И с утра пораньше уже в церкви? - он снова чарующе улыбнулся. -
Похвально-похвально. Ну и что, понравилось тебе? Мы, вроде, сегодня были не
совсем в форме...

- Я не заметила. То есть я и не могла заметить, потому что, честно говоря,
совсем не разбираюсь в музыке.

"А в чем я вообще разбираюсь, "честно говоря"?" - неожиданно пришло мне в
голову.

- Для меня, - продолжала я, - переплетение всех этих чудесных мелодий
просто торжественное и грустное месиво.

- Почему грустное? - спросил Андреас, но не удивленно, а с каким-то
особенным интересом, будто и сам так думал и хотел теперь получить от
других подтверждение своего мнения.

- Ну во-первых, мне грустно оттого, что я, в принципе, осознаю, каким
прекрасным цветком должна раскрыться эта музыка перед человеком понимающим,
но сама пока неспособна проложить себе путь к полноценному наслаждению с
учетом всех оттенков и деталей. А во-вторых... печально, что религиозный
экстаз, в который, несмотря ни на какую музыкальную безграмотность, а может
быть, именно благодаря ей, погружает ваша месса, наверное так и пропадет
даром...

При слове "экстаз" проходивший как раз мимо нас церковный служитель строго
взглянул в нашу сторону.

- Пойдем отсюда, - шепнул мне Андреас.

Я покорно последовала за ним. Мы покинули собор через какой-то боковой
выход и оказались недалеко от спуска, ведущего прямо к берегу Рейна. После
полутьмы, царившей внутри собора, нежное весеннее солнце слепило нам глаза.
Прохладный ветерок накатывал на нас свои нежные волны.

- Если хочешь, - предложил Андреас, - можешь прогуляться со мной по Рейну.
Мне все равно через час на работу, так что возвращаться домой не имеет
смысла.

- Опять петь? - спросила я.

- Да нет, - рассмеялся он. - Еще одного концерта я бы сегодня не выдержал.
Впрочем, хор - это не работа никакая, а просто так, для удовольствия,
что-то вроде хобби. Нам за концерты никто и не платит, все пожертвования
идут в фонд Собора, ну и на дирижера, который с нами репетирует. Так что
деньги зарабатывать приходится совсем в другом месте.

- Тогда тебе, наверное, надо переодеться, - предположила я.

Андреас и вправду после выступления так и остался в черном парадном костюме
с белой рубашкой и с бабочкой у воротника. Этот наряд удивительно шел ему и
заставлял многих прохожих, практично одетых для воскресной прогулки в
джинсы и свитера, с удивлением поглядывать на нас.

- К счастью, переодеваться не надо, - ответил Андреас. - Для моей работы
этот костюм вполне сгодится. Вернее, это и есть мой рабочий костюм, а для
концертов я его уже так, во вторую очередь применяю.

- Где же ты работаешь? - удивилась я. - В кино? На телевиденье?

Мне вспомнилось, что по телевизору, стоявшему в холле нашего общежития
часто показывали сериалы, почти полностью состоящие из сцен на балах для
высшего общества и торжественных приемах. На этих приемах герои важно
прохаживались взад и вперед с бокалами шампанского в руке, там они
влюблялись, плели свои интриги, там же снова расставались, а иногда даже и
умирали. И все мужчины, появлявшиеся в этих сериалах, носили такие же
элегантные костюмы, как Андреас. Подобные размышления и заставили меня
высказать свое предположение.

Андреас рассмеялся:

- Ну почти, почти. Совсем близко. Попробуй еще разок - может, угадаешь...
На самом деле, я работаю в ресторане.

- Ах, в ресторане?

Мне почему-то представилось, как Андреас в величественно-небрежной позе, но
все с той же ангельской всепрощающей улыбкой сидит за богато накрытым
столом, к которому согнувшие спины дарители приносят все новые и новые
яства.

- Да, в ресторане, - подтвердил он. - Официантом.

- Правда? - я немного удивленно посмотрела на него.

- А что тут особенного? Работа как работа. Платят, правда, не ахти как,
зато чаевые всегда есть.

Мы спустились к Рейну и слились с потоком гуляющих вдоль променады.

- Так что ты там про религиозный экстаз говорила? - вернулся Андреас к
теме, начатой мною еще в соборе. - Неужели и вправду так пробирает?

Меня удивил его иронический тон.

- А ты? Ты разве ничего не чувствовал, когда пел? - спросила я.

- Конечно, чувствовал. Красивую музыку чувствовал. Чего еще надо?

- Разве ты не думал о смысле тех молитв, из которых состоит месса?

- Если честно, я ни слова не понимаю по латыни, - признался он. - А наш
дирижер заботится только о том, чтоб мы произношение чисто автоматически
правильно усвоили. Вот тебе и весь религиозный экстаз... Хотя, знаешь, так,
наверное, оно и лучше: если б я все понимал, то, может, вообще такие вещи
петь не с