Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
м пришел? Я ведь просила тебя сюда не ходить...
- Я за тобой. Собирайся. Легавые за нами по пятам идут. Уходим за
Каспий, за море.
- Нет, - сказала тихо Катерина. - Не пойду.
- Почему не пойдешь?
- Я другого, миленький, люблю.
- Так... - не ожидал атаман. - Время другое - и любовь другая? Вчера
еще меня любила...
- Не время виновато - сердце.
Оттолкнул Катерину атаман. Увидел Чубатого:
- Босяка полюбила?
- Мне что бос, что обут, лишь бы сердцу был мил.
Атаман достал обрез.
- Добром, Катя, прошу: поехали! Знаешь ведь, ты мне одна люба.
- Нет, миленький, - покачала головой.
- Нет?
Не успела ответить, выстрелил атаман ей в сердце. Поглядел на Чубато-
го. Тот бледен стоял, не шевелился. Крикнул атаман:
- Уходим! - и вышел.
15 Забегали вооруженные люди по чайной.
- Водку бери! - закричал один другому. - Семен!
- Девку хватай, Степан!
Волосы Ганны разметались по подушке, лица не видно. Схватили Ганну
прямо в одеяле, потащили.
- Пусти им петуха напоследок!
Деревня горела. Скакали лошади во весь опор. На телеге в одеяле лежа-
ла Ганна. Лежала - смотрела: будто в ней уже бушевал пожар, рушились
балки, горели люди.
- Тебе бы только водку пить, Степан.
- А тебе только девок любить, Семен.
- Водка да девка - слаще ведь ничего на свете нет.
- Ну уж нет...
- А скажи - что? То-то же...
Бандиты гуляли в лесу. Сидели у костра, пили. Рассматривали, что наг-
рабить успели. Степан кольца примеривал:
- Эх, последний раз на родной земле гуляем, мужики!
В лесу один за пеньком сидел атаман. Пил из кружки водку не закусы-
вая. О чем-то думал.
Подошел к нему Семен.
- Атаман! Там парни трофей привезли, тебя зовут.
- Что за трофей?
- Женский. Девку, короче. Парням невтерпеж. Иди пробу сними, а мы за
тобой.
По вспаханному.
- Без меня, - сказал как отрезал атаман.
16
- Неси, Степан, - приказал Семен.
Степан принес одеяло с Ганной. Положил на снег. Развернули. Испуганно
Ганна из лоскутков глядела.
- Тю, да то мала!
- Мала не мала, лишь бы эта самая у ней была... - сказал Семен.
- Да то дурочка деревенская. Убогая она, - сомневался все тот же па-
рень. - Грех.
- Все одно в аду гореть, - ответил Семен. - А что убогая... Так они,
убогие, у нас всю жизнь отобрали... Едри их в корень! Держи ее, ребята!
Первым у нее буду!
Навалились на Ганну со всех сторон. Ганна выворачивалась, била Семена
в лицо, кусалась. Парни держали ее за руки, за ноги. Как распятая на
снегу лежала.
- Ну, Семен, давай...
Вдруг раздался выстрел.
Мужик бежал:
- Атаман застрелился!
17 Атаман сидел уткнув голову в пенек.
- Из-за Катьки... - сплюнул Семен. - Нас на бабу променял!
Бежал часовой:
- Атас! Легавые скачут!
- По коням! - скомандовал Семен.
18 Проскакали кони над Ганной. Потом другие кони прискакали, с людьми
в шинелях, повертелись у костра, унеслись за выстрелами.
Не заметили Ганну.
19 Ганна встала, побрела за людьми в лес. Шла в разорванной белой ру-
бахе, падала в сугроб, снова шла.
Вышла на поляну. Луна освещала поляну. Увидела вдруг руку отсеченную
Степана, в кольцах. Чуть дальше мертвого Семена увидела. Рядом Степан
лежал, обняв человека в шинели. Тут и там лежали вперемешку мертвые те-
ла. Увидела лицо энкавэдэшника со шрамом. Черный от крови снег был около
него.
Подвывая от страха и ужаса, прошла Ганна поляну.
Шла, увязая в снегу. От дерева к дереву. У ели густой села отдохнуть.
Сидела, дрожала. Закрыла глаза. Незаметно как - заснула.
20 То ли сон пришел к Ганне, то ли видение.
Увидела Ганна плывущее над землей светящееся облако. И на том облаке
или сугробе стояла женщина с необычайно красивым лицом. Лицо было Ганне
знакомо, родное лицо. На иконке у тетки Харыты она это лицо видела.
- Божья Мать... - прошептала Ганна.
Божья Мать слегка кивнула, улыбнулась.
- Ты любимая дочь Господа, - сказала Ганне.
- Я? - удивилась Ганна. - Но почему я?
- Ты страдала, - легко сказала Божья Мать.
Голос у нее был как у тетки Харыты.
- Что я должна делать? - заволновалась Ганна.
- Иди и лечи людей. Вскроются реки - плыви к другим людям.
- Тоже лечить?
- Там узнаешь.
- Но, может быть, я умерла?
- Ты не умрешь. Иди. - И Божья Мать растаяла. Только облако горело
серебряно.
21 Ганна открыла глаза, зажмурилась: глаза ослепил горевший на солнце
снег.
Был день. Вокруг Ганны снег растаял. Ганна встала. Сделала босыми но-
гами шаг. Зашипело под ногой. Ганна посмотрела вниз: с шипеньем таял
снег вокруг ее ноги. Сделала другой шаг: снег под ногой растаял.
22 В рваной белой рубахе, босая, простоволосая, входила она в дерев-
ню.
- Ганна-дурочка! Дурочка! - закричали привычно мальчишки.
От Ганны шел свет. Мальчишки замолчали, расступились.
Зашла Ганна в пустую церковь - все свечи сами зажглись.
- Ганна - святая! Святая! - зашептали вокруг.
Подвели к ней нищего. Слепой, в струпьях весь.
- Где святая? Дайте дотронуться... - попросил.
Дотронулась Ганна до него: струпья спали, бельма в синие глаза прев-
ратились.
- Вижу! Я вижу! - закричал нищий.
- Чудо! Чудо! - упали на колени все.
23 Наступила весна. Сидела Ганна у могучего дерева.
К дереву - очередь тянулась, вся дорога людьми и подводами запружена.
К Ганне лечиться едут со всего света.
- Со всего света к ней люди идут, - говорили в очереди.
- Она одна такая в мире, больше нет нигде такой!
Стояли, очереди своей ждали: слепые и глухие, хромые и прокаженные.
24 Хромой перед Ганной стоял, на костылях.
- Дочка, спаси. Один остался, хозяйка моя умерла. Как без хозяйки и
без ног прожить? Скажи?
Ганна ногу его натерла мазью, что-то пошептала, ладошкой похлопала.
Костыль из рук забрала, отошла. Старик постоял, постоял и как годова-
лый мальчик пошел: шаг, еще один, еще шаг...
- Неужто иду?
- А ты потанцуй, - посоветовали из толпы.
Пошел вприсядку отплясывать. Народ в ладоши хлопал.
- Еще, дед, молодуху отхватишь себе! - смеялись.
25 Привели женщину. Она билась, изо рта пена шла. Идти не хотела,
упиралась.
- Бесы в ней гнездо свое свили, - объяснила мать. - Кричат ночью на
разные голоса. Помоги!
Подошла к женщине Ганна. Закричала бесноватая на разные голоса. И
по-волчьи выла, и по-собачьи залаяла. Встала Ганна перед ней. Начала
повторять все движения бесноватой. Та руки возденет - и Ганна поднимет.
Та кружится - и Ганна закружилась. Все быстрее кружилась бесноватая.
Вдруг свалилась как подкошенная. Дергалось тело, вздрагивало. Ганна над
телом встала. Будто что-то вытягивала из него, жало или корень. Вытяну-
ла, села в изнеможении, лоб мокрый вытерла и улыбнулась.
Женщина встала с земли, подошла к матери, сказала ей как ни в чем не
бывало:
- Мама, что мы тут делаем? Пойдем домой.
26 Отец прибежал:
- Дочь умирает! Горит вся, как свечечка сгорает!
Побежала Ганна с отцом девочки.
Девочка в доме лежала, бредила:
- Дай мне аленький цветочек, тата! Дай мне, пожалуйста! Дай, прошу
тебя, дай, таточка, дай!..
Ганна напоила ее из бутылочки, что с собой принесла. Посидела рядом
закрыв глаза. Девочка очнулась:
- Тата, ты мне сейчас приснился...
27 Шла Ганна обратно. Гроб несли с мальчиком маленьким. Остановились
около Ганны.
Мать в ноги Ганне бросилась:
- Оживи его! - В глазах мольба и вера: - Оживи!
Ганна покачала головой: нет!
- Ты все можешь! Верни мне сына!
Нет, покачала головой Ганна. Пошла и заплакала.
Сквозь толпу больных шла, плакала навзрыд.
28 Слепой, только что прозревший, Ганну спрашивал:
- Это небо?
Ганна, улыбаясь, кивала.
- Это дерево?
Ганна кивнула.
- Это солнце?
Не успела Ганна ответить. Во двор к дереву уже кого-то несли на но-
силках.
- Пропустите! Пропустите меня к ней немедленно! - говорили с носилок.
Сжалась Ганна испуганно. На носилках Тракторина Петровна лежала,
смотрела на Ганну.
- Ганна? Глазам своим не верю. Ты?! Вылечи меня... Ты покалечила, ты
и лечи!
- приказала.
Ганна попятилась, повернулась, побежала за дерево. Встала там, зады-
шала взволнованно. Дышала и дышала, успокоиться не могла.
Прозревший слепой подошел к Ганне, спросил:
- Ты не хочешь лечить ее?
Нет, покачала головой Ганна.
- Прогнать ее? Давай прогоню!
Нет, покачала Ганна головой. Постояла. Потом решилась. Вышла.
Подошла к Тракторине Петровне, повернула ее, начала разминать позвон-
ки.
- Больно! - кричала Тракторина Петровна. - Больно! Сил моих нет тер-
петь!
Ганна!
Отошла Ганна, взглядом приказала Тракторине Петровне: вставай!
Как завороженная Тракторина Петровна встала, пошла к Ганне.
Стояли, глядели друг на друга.
- Так это ты святая? - сказала Тракторина Петровна. - Я всегда знала,
что ты плохо кончишь.
29 На рассвете от реки грохот пошел. Лед тронулся.
Ганна проснулась, прислушалась. Схватила платок, выбежала.
- Куда она? - спросил больной.
- Почуяла что-то, - ответила старуха.
Ганна бежала по берегу. Бежала туда, где когда-то Марат спрятал плот.
Убрала листья, камни. Испачкалась. Вытащила плот.
Посмотрела на реку: там огромные льдины теснились, сталкивались друг
с другом.
30 В ясный солнечный день провожало село Ганну в путь.
Мужики на руках отнесли плот на воду. Поставили на плот Ганну. От-
толкнули.
Народ на высоком берегу стоял, смотрел.
- Зачем уплывает она от нас? - спросил старуху парень.
- Приказ ей от Господа прозвучал, - ответила старуха.
- И что Он сказал?
- Он ей сказал: ПЛЫВИ!
Плот был уже на середине реки. Поклонилась Ганна всем в пояс.
На берегу тоже ей все поклонились. Бабы, мужики, дети...
- Плыви, - повторил парень.
ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ
1 Скрып.
Скрып.
Скрып-скрып...
Скрып.
Скрып.
Скрып-скрып...
Скрипят качели, взлетая все выше и выше.
Я лежу на крыше и смотрю на Надьку.
Я смотрю ей прямо в зрачки.
- Надька! Откуда ты взялась? - говорю я ей. - Откуда ты приплыла к
нам, Надька? Зачем? Мы ведь жили без тебя, откуда ты взялась, Надька?
Ее растерянное лицо зависает на секунду рядом с моим.
Она молчит.
Уже полтора года я был братом дурочки, приплывшей на плоту.
Той весной был сильный разлив. Я тогда сидел на Ахтубе и удил рыбу и
увидел, плывет по реке плот, а на плоту красивая такая девчонка, и я по-
махал ей, она подплыла ко мне и сошла на берег и стала смотреть, как я
ловлю рыбу. Как тебя зовут? Она молчала. Я собрал удочки и пошел, она -
за мной. Мать и отец были на грядках, сажали морковь, вот, говорю, на
плоту приплыла какая-то девочка, увязалась. Мать медленно опустилась на
колени, прямо на грядки:
"Надя!" - сказала она. "Господи, - сказал отец, - Господи!" Это прип-
лыл их грех: когда-то давно, тринадцать лет назад, у них родилась дочь,
моя сестра Надька, слабоумная девочка, дурочка, это был стыд - перед во-
енным городком, офицерами и их женами, - мой папа сверхсрочник. Мать с
отцом положили девочку в колыбельку - мама плакала, рассказывая, - на
малиновую подушечку, колыбельку поставили на плот - и отправили ее по
реке, по Ахтубе, с глаз долой. Надька где-то выросла и вернулась. Так у
меня появилась сестра, которой у меня не было.
Все смеялись над ней, а я любил ее больше жизни, она была лучше их
всех, пусть и дура. Она лучше всех вас, говорил я, лучше!
- Надька! - говорю я и строю ей рожу.
- Марат! - кричит отец, поднимая голову от машины. - Прекрати драз-
нить Надю!
Она упадет!
- Марат! Останови качели! - кричит мама. - Ей нельзя так высоко...
Я слезаю с крыши, останавливаю качели.
Надька медленно встает. Она идет покачиваясь, поддерживая руками
большой круглый живот.
Мама пристально смотрит на Надьку, отворачивается, закрывает лицо ру-
кавом и плачет.
Наша Надька - беременна.
2 Моя сестра Надька забеременела от тополиного семени.
Тогда пух летел как снег, с юга дул горячий ветер, и была жара и бе-
лая метель, пух прилипал к мокрой от пота коже, и все чесалось, и ей
этим южным ветром надуло. Надьке ветром надуло, говорили, и живот ее
осенью стал раздуваться, как воздушный шар, если его надувать насосом от
велосипеда. И я решил посмотреть.
- Надька, разденься! - крикнул я, когда мы остались дома одни, я
крикнул ей прямо в лицо, хотя она была глухая - глухая совсем, ни грамма
она не слышала. - Глухая тетеря! Раздевайся! Дура! - кричал я ей. Она
улыбалась дурацкой своей улыбкой, от которой хотелось зарыться с головой
в дерьмо и разреветься, - я больно толкнул ее, я подталкивал ее к дверям
и потом потащил за руку по осенним мокрым дорожкам сада, я впихнул ее в
дощатый летний душ и закрыл дверь на ржавый крючок. Внутри пахло мочал-
кой. Надька вспомнила, что летом здесь купались и что надо раздеться, и
начала медленно раздеваться, вешая на гвоздь зеленую шерстяную кофту,
бордовый фланелевый халат, синюю мужскую трикотажную майку - я смотрел,
- розовые байковые панталоны, панталоны сорвались с гвоздя, упали,
большие, розовые, будто живые, в грязь, она, наклонившись, подняла, жа-
лея их, встряхивая, оглаживая, вешала - я смотрел, - черные сатиновые
мужские трусы, перешедшие ей от меня (я еще не отвык от них), будто это
часть меня - так странно - чернела, распятая на розовом, мягком, байко-
вом...
Она стояла поеживаясь, смотрела на серый квадрат неба, с неба шел душ
- осенний, мелкий, холодный, бесконечный, - за серыми облаками - кур-
лы-курлы - улетали невидимые птицы, а я смотрел на Надькин загорелый,
кожаный, круглый, огромный шар ее живота с узорным следом от резинки -
этот шар становился с каждым днем больше и больше, и я все боялся, все
боялся, что натянутая кожа не вытерпит и лопнет, - но он все рос, этот
шар, и я стал тайком ждать, что однажды в один из дней этот воздушный
шар поднимет Надьку, мою сестру, туда, вверх, откуда идет дождь, туда,
где курлы-курлы, - и она повиснет над нашим серым военным печальным го-
родом и будет лежать в небе, как аэростат или как солнце, и улыбнется
оттуда с неба своей дурацкой бессмысленной улыбкой, от которой хочется
разреветься. И может, тогда наступит на земле жалость и счастье.
Под круглым животом у нее золотые волосы.
- Одевайся! - говорю я.
Она смотрит вверх на дождь и не слышит ни меня, ни птиц.
- Одевайся! - ору я. Я похлопываю ее по спине, лопатки из спины выпи-
рают, будто острые крылья, кожа в пупырышках, как у гуся.
Она оборачивается, я протягиваю ей черные сатиновые трусы, растягивая
резинку. Она понимает и вшагивает в них.
- Молодец, - говорю я ей, будто она слышит. Я всегда чего-то жду от
нее. Я каждый день жду, что она вдруг услышит меня, или заговорит, или
перестанет быть дурочкой. Мне всегда кажется, что вот сейчас... Или
завтра... Это оттого, что я очень чувствую Надькину добрую прекрасную
душу, на которую накинули зачем-то тупое глухое и немое тело, будто за-
садили в тюрьму, где ни звука, ни крика.
И еще я жду, когда Надька родит эту свою прекрасную душу - и она, эта
душа, будет сильной, гладкоствольной, шелестящей, зеленой, растущей до
неба, как тополь, от семени которого она забеременела.
3
- Пойдем в землянку, - говорю я Надьке, когда мы вышли из душевой.
Мы идем с ней в глубь сада. Там у нас выкопано убежище против атомной
бомбы.
Мы выкопали его с папой полмесяца назад. Папа копал большой лопатой,
а мне дал свою - саперную. Мы рыли в воскресенье. В каждом дворе рыли
тоже. Все ждали ядерной войны. Переговаривались через забор с соседями.
Говорили о Кубе, о ракетах на Кубе, о Кеннеди, о Хрущеве, об Америке, о
ракетном ударе, о том, кто ударит первый: они или мы. Мы жили в ракетном
городе Капустин Яр и все ждали, что американские ракеты ударят в первую
очередь по нашему военному городку.
- Ох, доиграется Хрущ! Вдарит по нам Америка, как пить дать вдарит! -
говорил дядя Боря Синицын, наш сосед слева.
- Испугаются, - говорил папа. - Мы ведь тоже тогда по ним ударим!
- Это - конец света! - сказала негромко и убежденно соседка справа -
тетя Маша. Она жила без мужа и рыла убежище вместе со своей шестилетней
дочкой. - Писано же в старых книгах. Никто не спасется.
- Зачем тогда роешь? - спросил дядя Боря.
- Для дочери, - ответила тетя Маша и с надеждой прибавила: - Вдруг да
спасется?!
Мы вырыли яму, положили на нее прутья. Прутья закидали землей.
- Если ударят - ничто не поможет, - сказал отец.
Получилось отличное убежище.
Мы с мальчишками прятались в нем, играя в войнушку. Папа сказал, что
в таких землянках они жили во время войны.
Мы залезли с Надькой в убежище, сели на скамеечку. Было темно, но не
очень.
Земля с крыши осыпалась, и сквозь прутья было видно небо. Дождь зате-
кал в землянку.
- Это убежище гражданской обороны, - сказал я Надьке важно. - Скоро
начнется ядерная война.
Казалось, что Надька меня слушает.
- Мы спрячемся здесь, когда на нас будет падать атомная бомба.
Надька слушала.
- Атомная бомба взрывается бесшумно. - Я начал пересказывать ей то,
что услышал в школе на занятиях по гражданской обороне. - Мы узнаем о ее
взрыве по ослепительной вспышке. На огненный шар смотреть не следует:
человек может ослепнуть. Надо повернуться спиной к огненному шару и лечь
на землю лицом вниз. Потом человек ощущает действие теплового излучения,
затем испытывает действие ударной волны и в последнюю очередь слышит
звук взрыва, напоминающий раскат грома.
Надька съежилась. Мне и самому стало страшно.
- Не бойся, - сказал я. - Мы не увидим этого. Мы будем сидеть с тобой
в убежище.
Дождь припустил сильнее, и на голову падали холодные капли.
- Нам нужно просидеть здесь не меньше минуты, чтобы не попасть под
гамма-излучение.
Я замолчал и начал отсчитывать минуту.
Надька сидела и дрожала.
Капала вода.
Мне вдруг показалось, что идет война и мы по-настоящему сидим в убе-
жище, прячась от бомбы.
- Пойдем, - сказал я и поднялся. - Теперь мы можем попасть под радио-
активное излучение. Мы этого даже можем не заметить. Главный признак,
что мы получили дозу, - рвота.
Я взял Надьку за руку.
- Если человека рвет целый час после взрыва, то это плохой признак.
Это значит, что он получил смертельную дозу облучения. Если же рвота по-
является через несколько часов...
Я не успел договорить.
Надька вдруг согнулась, закрыла рукою рот, и ее вырвало. Потом еще и
еще.
- Ты чего, Надька? Что с тобой?
Я потащил ее домой, я тащил ее по осенним дорожкам сада, но она то и
дело останавливалась, сгибаясь над землей. Ее продолжало выворачивать.
Мы забежали в дом.
- Мама! Мама! - закричал я.
Мама выбежала из кухни:
- Что случилось?
- Надьке плохо, - сказал я. - Ее рвет!
Надька стояла перед матерью с бледно-зеленым измученным лицом, потом
согнулась, и ее опять вытошнило.
- Токсикоз, - сказала мама.
И увела Надьку в комнату.
4
- Видимо, скоро начнется, - сказал маме отец через неделю.
Он стоял на пороге в шинели, собираясь идти на площадку - он там ра-
ботал в ракетной шахте, - неулыбчивый, строгий, и глядел на нас так,
будто прощался.
Мама подошла к нему, провела рукой по его лицу и вдруг бросилась к
нему на грудь, заплакав. Он обнял ее крепко, нежно, потом взял за талию
и отставил от себя, как рюмочку. Полюбовался. Повернулся к нам. Мы с
Надькой встали из-за стола и подошли. Он обнял нас и поцеловал.
- Береги мать и сестру! - сказал он мне.
Надька заревела вдруг как сирена, низко-низко:
- У-у-у!!!
Отец повернулся и пошел.
Мы вышли на дорогу и
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -