гов и тритонов, и очень большие способности в этом деле
обнаружили граф д'Арманьяк, маркиз де Вильруа, Женганы-старший  и  младший-и
многие другие.
   Под грохот труб и стук жемчужных раковин поднялся из морской  пучины  бог
Нептун, и все узнали в нем короля Франции,  Людовика  XIV.  Затем,  по  ходу
дивертисмента, король переоделся, и  в  последней  интермедии,  в  освещении
бенгальским огнем, явился как бог солнца Аполлон. Бог Аполлон танцевал,  под
восторженный шепот придворных.
   Все шло необычайно гладко, и казалось, что и в следующие  дни  увеселений
не умолкнет хор, восхваляющий короля, затем ПОСЫПАЮТСЯ изящные стихотворения
и дамы будут вздыхать, рассказывая  о  том,  как  пленителен  был  король  в
греческом одеянии. Но случился совершенно непредвиденный казус,  чрезвычайно
огорчивший сьёра де Мольера. На следующий день после  первого  представления
вдруг стали затихать умиленные отзывы о танцах  короля,  а  потом  и  совсем
утихли. В придворном  журнале  ни  словом  не  было  упомянуто,  что  король
участвовал в спектакле. А еще через несколько дней на вопросы наивных  людей
о том,  как  чувствует  себя  король  после  выступления  в  театре,  высшие
придворные отвечали сухо:
   - Его величество не участвовал в спектакле.
   Дело очень быстро разъяснилось.  Оказывается,  что  королю  тотчас  после
представления  попала  в  руки  только  что   написанная   трагедия   Расина
"Британник",  в  которой,  между  прочим,  заключаются   следующие   строки,
касающиеся римского императора Нерона:
 
          Он выступает в спектаклях перед римлянами, 
          Расточая свой голос в театре, 
          И произносит стихи и хочет, чтобы их обожали, 
          В то время как солдаты исторгают для него аплодисменты! 
 
   Вот и все. Император Нерон мог поступать, как ему заблагорассудится.  Мог
допускать и насмешки над собой; но  король  Франции,  Людовик  XIV,  не  мог
допустить даже и мысли  о  том,  что  кто-нибудь  позволит  себе  язвительно
улыбнуться, глядя, как король танцует в театре. И  выступления  короля  были
тотчас прекращены.
   - Чума бы взяла  этого  Жана  Расина!-хрипел,  кашляя  и  плюя,  директор
Пале-Рояля.
   Когда закончились сен-жерменские торжества, Мольер  погрузился  в  заботы
очередного летнего сезона. В апреле покинул труппу, выйдя в отставку, хромой
Луи  Бежар,  прозванный  Острым.  Двадцать  пять  лет  работал  с   Мольером
хромоногий актер. Он начинал мальчишкой и вместе с Мольером ходил за  волами
в жару по южным дорогам и играл  молодых  комических  слуг.  К  концу  своей
деятельности он прославил себя бесподобным исполнением "хромоногой  собаки",
как выражался Арпагон, продувного  слуги  Лафлеша  в  "Скупом".  Луи  Острый
устал, и труппа, под председательством Мольера, на  торжественном  заседании
составила акт, согласно которому обязалась уплачивать Луи Бежару пожизненный
пенсион в размере одной тысячи ливров в год все  время,  пока  труппа  будет
существовать. И Острый Луи удалился на покой.
   Чтобы пополнить труппу, Мольер  пригласил  двух  провинциальных  актеров,
мужа и жену. Жан Питель, он  же  Боваль,  начал  свою  карьеру  с  должности
гасильщика свечей, а затем уже перешел на актерское положение.  Жена,  Жанна
де Боваль, специализировалась на исполнении  ролей  королев  в  трагедиях  и
субреток-в комедиях. Мольеру пришлось потратить  много  сил,  чтобы  обучить
супругов своей системе и избавить их от провинциальных манер на сцене.
   Тысяча шестьсот  семидесятый  год  должен  был  весь  пройти  под  знаком
непрерывных увеселений и празднеств у короля в  различных  его  резиденциях.
Цепь этих увеселений ненадолго была прервана печальным  событием:  умерла  в
руках неудачливого доктора Вало жена Орлеанского, Генриэтта. Двор облекся  в
траур. Проповедник Боссюэ произнес над гробом  покойницы  полноводную  речь,
исполненную красот,  которые  исторгли  слезы  из  глаз  придворных.  Печаль
прекратилась в тот самый день, как полагается по этикету, и  вновь  начались
празднества. В Шамборских лесах затрубили рога,  и  двор  поехал  на  охоту.
Мольер и Люлли, композитор, входивший все больше в славу и силу  при  дворе,
получили  приказ  сочинить  смешную  комедию  с   музыкой   для   шамборских
празднеств, но с непременным условием, чтобы в пьесе были выведены турки.
   Дело в том, что в прошлом году осенью  королем  было  принято  в  Версале
турецкое посольство,  во  главе  коего  был  некий  Солиман-Ага.  Прием  был
организован очень тонко. Во-первых, турок заставили  очень  долго  ждать,  а
во-вторых,   приняли   их   в   галерее   Нового   дворца,    убранной    со
сверхъестественной пышностью.  Король  сидел  на  троне,  и  на  королевском
одеянии бриллиантов было на четырнадцать миллионов ливров.
   Но опытный дипломат Солиман-Ага удивил французский  двор  гораздо  более,
чем рассчитывали удивить его самого. У Солимана было такое  выражение  лица,
будто в Турции все носят костюмы, на  которых  бриллиантов  на  четырнадцать
миллионов ливров. Вообще хитрые турки нисколько не растерялись.
   Поведение  турецкой  делегации  не  понравилось  королю,  и   придворные,
привыкшие отмечать малейшее изменение в его лице, год высмеивали  турок  как
могли. Поэтому и композитору и драматургу было приказано непременно ввести в
пьесу шутовскую турецкую сцену. В качестве консультанта к авторам приставили
побывавшего на Востоке кавалера Лорана д'Арвье, который должен был  снабдить
их сведениями относительно обычаев и нравов Турции. Мольер, Люлли и  д'Арвье
уединились в Отейле и разработали план  пьесы.  Нужно  сказать,  что  Мольер
работал с не совсем  ясным,  пожалуй,  даже  тяжелым  чувством.  Он  начинал
понимать, что главным в  будущем  спектакле  будет  признана  музыкальная  и
балетная часть, а его драматургическая отойдет на второй  план.  Он  начинал
опасаться силы и влияния Люлли, зная, какое громадное впечатление на  короля
оказывает музыка Джиованни Баптиста.
   Таким образом был сочинен "Мещанин  во  дворянстве".  В  этой  пьесе  был
выведен буржуа Журден, помешавшийся на сладкой мысли  стать  аристократом  и
органически войти в высший свет. Замысел Мольера был значителен и остроумен.
Наряду с Журденом был изображен маркиз Дорант,  причем  заранее  можно  было
сказать, что  неприязнь  аристократов  в  отношении  к  Мольеру  усилится  в
предельной степени, так как этот До-рант был изображен уже в виде совершенно
бесчестного проходимца, а  возлюбленная  его,  маркиза  Доримена,  в  лучшем
случае представлялась личностью сомнительною.
   А что же заказанные турки? Турки были. Одураченного Журдена  посвящали  в
несуществующий сан мамамуши. Журдена выводили с бритой головой,  под  музыку
выходили турки, в том числе и муфтий,  к  шляпе  которого  были  прикреплены
горящие свечи. Турки в церемонии кривлялись порядочно, они то опускались  на
колени, то поднимались и восклицали почему-то "гу-гу-гу". И Журдена  ставили
на колени и клали ему на спину Коран, и прочее в этом же роде. Вообще должен
заметить, что лично во мне турецкая часть "Мещанина" не вызывает  решительно
никакого восторга. Предоставляю, впрочем, другим судить, есть ли  что-нибудь
остроумное хотя бы  в  том  восьмистишии,  с  которым  муфтий  обращается  к
Журдену. В  этом  восьмистишии  смешаны  слова  португальские,  испанские  и
итальянские, причем  все  глаголы  почему-то  (надо  полагать,  смеху  ради)
поставлены в неопределенном наклонении.
 
          Если ты знать, 
          Ты отвечать. 
          Если не знать, 
          Молчать, молчать, 
          Я - муфтий. 
          А ты кто быть такой? 
          Не понимать? 
          Молчать, молчать. 
 
   Словом, не поблагодарил бы я ни кавалера Лорана д'Арвье за его советы, ни
двор-за заказ,  ни  беспредельно  утомленного  и  встревоженного  Мольера-за
сочинение интермедии, которая портит хорошую пьесу! Вообще, я  того  мнения,
что хорошо было бы, если бы драматургам не приходилось ни от кого  принимать
заказы!
   "Мещанин" был сыгран в Шамборе первый раз 14 октября 1670 года, и  темный
ужас охватил Мольера после представления: король не произнес ни одного слова
по поводу пьесы. Прислуживая королю за торжественным ужином после  спектакля
в качестве камердинера, Мольер был  полумертв.  Молчание  короля  немедленно
дало пышные результаты. Тут уж не осталось ни одного  человека,  который  не
изругал бы пьесу Мольера (не при короле, конечно).
   - Объясните мне, ради бога, господа,-восклицал  один  из  придворных,-что
означает вся эта галиматья, все эти "галаба,  габалалу  и  балаба",  которые
выкрикивают турки? Что это такое?
   - Это белиберда,-отвечали ему,-ваш Мольер исписался  совершенно,  у  него
пора отнять театр.
   Увы! Приходится  признать,  что  действительно  эти  "балаба"  ничего  не
обозначают и в них нет ничего веселого.
   Шестнадцатого октября состоялось второе представление, и опять на нем был
король. По окончании спектакля он подозвал к себе Мольера.
   - Я хотел вам сказать о вашей пьесе, Мольер,-начал король.
   "Ну, убей меня!"-прочитали все в глазах у Мольера.
   - Я ничего не сказал вам после премьеры, оттого что еще не мог  составить
о ней суждение. Ваши актеры слишком хорошо играют. Но теперь я вижу, что  вы
написали превосходную пьесу, и ни одна из ваших пьес не доставила мне такого
удовольствия, как эта.
   Лишь только король отпустил Мольера, как его окружили  все  придворные  и
стали осыпать пьесу похвалами. Замечено было, что  больше  всех  его  хвалил
тот, кто накануне говорил, что Мольер исписался. Вот буквальные его слова:
   - Мольер неподражаем,-сказал он.-Ей-богу, необыкновенная комическая  сила
есть во всем,, что бы он ни написал! Он, господа,  гораздо  сильнее  древних
авторов!
   Интересен, однако, в данном случае не этот неустойчивый в своих суждениях
человек, а, главным образом, король.  Почему-то  я  не  уверен  в  том,  что
"Мещанин" ему понравился и что он не дал своего отзыва сразу, потому что  не
разобрался в пьесе. Мне кажется, благоприятный отзыв о  пьесе  он  дал  лишь
потому, что узнал о том, как начали травить Мольера, и пожелал это сейчас же
прекратить. Впрочем, это мое подозрение, и свою мысль я никому не навязываю.
   Комедию повторяли в Шамборе, затем в Сен-Жермене, а в конце ноября Мольер
стал играть ее в Пале-Рояле, где она  пользовалась  большим  успехом.  В  то
время, как при дворе обсуждали роль Доранта и искали людей, с которых Мольер
мог бы списать этот тип, посетители Пале-Рояля рассказывали  о  том,  что  в
Журдене они узнали одного парижанина.
   "Мещанин" принес Пале-Роялю более двадцати четырех тысяч ливров в сезон и
шел первой пьесой. Из  всех  пьес,  в  смысле  сборов,  на  последнем  месте
оказался  "Лекарь  поневоле",  давший  в  кассу  смехотворную  цифру  в  сто
девяносто ливров.
   Тысяча шестьсот семидесятый год принес в числе других событий  следующие:
скончалась вдова Бежар на восьмидесятом  году  жизни,  та  самая  урожденная
Эрве, мать Мадлены, сочинявшая  такие  странные  акты.  Она  была  одной  из
немногих, которые знали тайну рождения  Арманды,  и  унесла  ее  с  собой  в
могилу.
   Произошла еще одна смерть и вырвала из рядов  Бургонского  Отеля  великую
Дезейе.
   В этом же году появился в  печати  знаменитый  пасквиль  на  Мольера  под
названием "Эломир-ипохондрик". Автором этого произведения был ле Буланже  де
Шалюссе. В "Эломире" была разобрана и  оплевана  вся  жизнь  и  деятельность
Мольера. Самое слово "ипохондрик" в  заглавии  показывает,  насколько  автор
ненавидел Мольера, а содержание свидетельствует, что многие факты  из  жизни
Мольера  ему  известны  точно.   Мольер,   конечно,   ознакомился   с   этим
произведением, но ничего и нигде не отвечал его автору.
   Радостное этого  года  я  нарочно  оставляю  на  конец:  на  Пасхе  перед
Мольером, после четырехлетних скитаний в провинции, предстал  возмужавший  и
блистающий красотой семнадцатилетний Барон. Мольер немедленно принял  его  в
труппу, назначил ему полный актерский пай и дал роль  Домициана  в  "Тите  и
Беренике" Пьера Корнеля. Эта пьеса по  количеству  спектаклей  и  по  сборам
заняла второе место после "Мещанина".
 
 
 
 
   Глава 29
   СОВМЕСТНОЕ ТВОРЧЕСТВО
 
   Мольер получил приказ от короля сочинить блестящую пьесу  с  балетом  для
карнавала  1671  года,  который  должен  был  произойти  в  Тюильри.  Мольер
немедленно приступил к исполнению приказа и стал писать пьесу  "Психея".  По
мере того как он работал, испуг начинал охватывать его, потому что он видел,
что не успевает к сроку, назначенному королем.
   Хворь все чаще одолевала его, по временам он был принужден бросать работу
и предаваться ипохондрии. Тогда он решил обратиться  за  помощью  к  другим.
Отношения его с Пьером Корнелем давно уже выровнялись после  ссоры  в  эпоху
"Школы жен". Теперь и Мольера и Корнеля связывала общая нелюбовь  к  Расину.
Звезда старика Корнеля начала угасать, а Расин поднимался все выше  и  выше.
Расина играли в Бургонском Отеле, а Мольер стал ставить Корнеля  у  себя,  в
Пале-Рояле.
   Мольер пригласил Корнеля работать  совместно  над  "Психеей",  и  старик,
нуждающийся в деньгах, охотно принял предложение. Работу они разделили  так:
Мольер составил план пьесы с балетом в  пяти  действиях  и  написал  пролог,
первый акт и первые сцены второго и третьего актов.  Все  остальное  сочинил
Корнель, затратив на это около пятнадцати дней. Шестидесятипятилетний старик
прекрасно справился со своей задачей. Но и вдвоем оба мастера не поспели  бы
сдать  работу  вовремя.  Поэтому  был  приглашен  третий-способный  поэт   и
драматург Филипп Кино, который сочинил все стихи для пения в этой пьесе.
   Интересно то предисловие, которое написано к этой трагедии-балету. В  нем
сказано очень осторожно, что господин  Мольер  в  этой  работе  старался  не
столько о  правильности  драматургической,  сколько  о  пышности  и  красоте
спектакля. Говорят, что это предисловие принадлежит самому Мольеру.
   "Психею"  поставили  в  Тюильрийском  дворце  великолепно.  Мольеру  были
предоставлены лучшие театральные машины  и  приспособления  для  полетов.  В
главных ролях были заняты: Психея-Арманда и  Амур-Барон.  Оба  они  показали
такой высокий класс игры, что поразили зрителей. Но первое же  представление
"Психеи" при дворе 17 января принесло Мольеру новую тяжкую  рану.  В  Париже
создался и упорно держался слух о том, что  от  былой  неприязни  Арманды  к
наглому когда-то мальчугану Барону не осталось и следа и что она, влюбившись
в красавца и великого актера, стала  его  любовницей.  Стареющий  и  больной
Мольер нигде и никак не отзывался на это.
   С 15 марта он приступил к большому  ремонту  в  Пале-Рояле.  Заново  были
отделаны все ложи и балконы,  потолок  отремонтировали  и  расписали,  сцену
переоборудовали так, что на ней можно было теперь установить  новые  сложные
театральные машины.
   Тут  труппа  стала  просить   директора   о   перенесении   "Психеи"   на
пале-рояльскую сцену.  После  долгих  колебаний  было  решено  это  сделать,
несмотря на великие трудности, связанные с приобретением и установкой  новых
машин и роскошных декораций. Но с этим в конце концов справились так же, как
и с еще одним  затруднением:  до  "Психеи"  музыканты  и  певцы  никогда  не
выступали перед публикой. Они играли и пели, скрываясь в ложах, за решетками
или занавесами. За повышенную плату удалось уговорить  певцов  и  музыкантов
выступать перед публикой  открыто  на  сцене.  "Психею"  репетировали  около
полутора месяцев и  дали  премьеру  24  июля.  Все  хлопоты  и  все  затраты
оправдались совершенно. Поражающий своей пышностью спектакль привлек  буйные
волны публики в Пале-Рояль, пьеса прошла  около  пятидесяти  раз  в  течение
сезона и принесла сорок семь тысяч ливров.
   В период времени между представлением "Психеи" при дворе и премьерой ее в
Пале-Рояле труппа Мольера играла  со  средним  успехом  его  фарс  "Проделки
Скапена". Фарс этот был признан грубым и недостойным пера  Мольера.  На  чем
основано  такое  мнение,  я  не  понимаю.  По-моему,  именно   в   "Скапене"
великолепно сказался комический Мольер,  и  совершенно  несправедливо  Буало
упрекал своего друга, считая, что он опускается,  приспособляясь  ко  вкусам
публики, и ругал ту сцену, где человека  сажают  в  мешок  и  бьют  палками,
говоря,  что  это  безвкусный  шаблон.  Буало  заблуждается:  это   смешной,
великолепно завинченный фарс,  который  не  портит  даже  малоправдоподобная
развязка.
   "Проделки Скапена" были причиной нового обвинения в  плагиате.  Говорили,
что Мольер, как ловкий хищник, выхватил и перенес к  себе  из  "Одураченного
педанта" Сирано де Бержерака две сцены с турецкой галерой и сцену Зербинетты
и  Жеронта.  В  ответ  на  это  обвинение  Мольер  говорил,  что  эти  сцены
принадлежат ему по праву. Дело в  том,  что  "Одураченного  педанта"  Мольер
помогал сочинять Бержераку.
   Комические актеры  Пале-Рояля  во  главе  с  Мольером-Скапеном  прекрасно
представляли фарс (любовников- Октава и Леандра-играли Барон и Лагранж).
   В этом году Мольер не  имел  отдыха.  Опять  последовал  новый  заказ  от
короля. В Сен-Жермене должны были совершиться  в  конце  года  праздники  по
случаю  бракосочетания  Единственного  Брата  Короля.  Мольер  стал   спешно
работать над комедией под названием "Графиня д'Эскарбанья",  материалом  для
которой ему  послужили  наблюдения  над  провинциалами.  Комедия  при  дворе
понравилась, в особенности потому, что  в  нее  были  введены  интермедия  и
балет.
 
 
 
   Глава 30
   СЦЕНЫ В ПАРКЕ
 
   Парк в Отейле. Осень. Под ногами шуршат листья. По аллее идут двое.  Тот,
который постарше, опирается  на  палку,  сгорблен,  нервно  подергивается  и
покашливает. У другого, помоложе, розоватое лицо человека, который  понимает
толк в винах. Он посвистывает и напевает какой-то вздор:
   - Мирдондэн... мирдондэн...
   Садятся на скамейку и вначале говорят о пустяках: тот, который  помоложе,
сорокашестилетний, рассказывает, что он вчера бросился  на  своего  слугу  с
кулаками, потому что этот слуга-негодяй.
   - Слуга-то был трезв вчера,-покашливая, говорит старший.
   - Чепуха!-восклицает младший.-Он негодяй, я повторяю!
   - Согласен, согласен,-глухим  голосом  отзывается  старший,-я  лишь  хочу
сказать, что он трезвый  негодяй.  Осеннее  небо  прозрачно  над  отейльским
парком. Через некоторое время беседа становится оживленнее, и из  окна  дома
можно видеть, что старший что-то упорно говорит младшему, а тот лишь изредка
подает реплики.
   Старший говорит о том, что он не может ее забыть, что он не может без нее
жить. Потом начинает проклинать свою жизнь и заявляет, что он несчастен.
   Ах, ужасная вещь-быть поверенным чужих  тайн,  и  в  особенности  брачных
тайн! Младший беспокойно вертится... Да, ему жаль старшего! И... кроме того,
очень хочется вина. Наконец он начинает осторожно осуждать ту самую женщину,
без которой старший не может жить. Он ничего не говорит прямо, он...  слегка
касается  некоторых  больных  вопросов...  скользя,  проходит   по   истории
"Психеи"... Храни господь, он ничего  не  смеет  сказать  про  Арманду  и...
Барона. Но, вообще говоря...
   - Позволь мне быть откровенным!-наконец восклицает он.-Ведь это глупо,  в
конце концов! Нельзя же, в самом деле, в  твои  годы  возвращаться  к  жене,
которая... опять-таки, ты меня извини, она не любит тебя.
   - Не любит,-глухо повторяет старший.
   - Она молода, кокетлива и... ты меня прости... пуста.
   - Говори,-хрипло отвечает старший,-можешь говорить  все,  что  угодно,  я
ненавижу ее.
   Младший разводит руками, думает: "Ах! Дьявол бы побрал эту  путаницу!  То
любит, то ненавидит!.."
   - Я, знаешь ли, скоро умру,-говорит старший и  таинственно  добавляет:-Ты
ведь знаешь, какая у меня серьезная болезнь.
   "О господи, зачем я пошел в парк?"-думает младший, а вслух говорит:
   - Э,