Чарлза Буковски
   ПОЧТАМТ


   Перевел М.Немцов

   Несколько этих глав появлялись в виде рассказов в журналах Knight, Adam
и Nola Express.
   Сие представлено как художественное произведение и никому не
посвящается.

   POST OFFICE A Novel by Charles Bukowski
   1971 by Charles Bukowski М.Немцов, перевод, 1996



   Почтамт Соединенных Штатов Лос-Анжелес, Калифорния Отдел Почтмейстера 1
января 1970 г.
   Меморандум 742 КОДЕКС ПОВЕДЕНИЯ
 Настоящим внимание всех сотрудников обращается на Кодекс Поведения для
почтовых служащих, изложенный в Части 742 Почтовой Инструкции, и
Руководство для Работников, намеченное в Части 744 Почтовой Инструкции.
   За много лет почтовые служащие установили прекрасную традицию верной
службы Нации, не превзойденную иными группами. Каждый служащий должен
испытывать чувство большой гордости за эту традицию преданной службы.
Каждый из нас должен стремиться сделать свой вклад в продолжающееся
движение Почтовой Службы к будущему прогрессу в интересах общества
достойным.
   Весь почтовый персонал обязан действовать с непреклонной прямотой и
полной преданностью интересам общества. Мы надеемся, что почтовый персонал
будет соблюдать высочайшие нравственные принципы и поддерживать законы
Соединенных Штатов, а также правила и политику Почтового Департамента.
Требуется не только высоконравственное поведение, но официальные лица и
наемные работники должны тщательно избегать действий, которые могут быть
истолкованы как препятствующие исполнению обязанностей почтового
служащего. Данные обязанности должны выполняться сознательно и эффективно.
Почтовая Служба обладает уникальной привилегией ежедневного общения с
большинством граждан Нации и является во многих случаях средством их
наиболее непосредственного общения с Федеральным Правительством. Таким
образом, каждому почтовому работнику представляется особая возможность и
ответственность действовать с честью и достоинством, заслуживающими
общественного доверия, что отражает ценность и заслуги Почтовой Службы и
всего Федерального Правительства.
   От всех служащих требуется изучить Часть 742 Почтовой Инструкции
Основные Нормы Нравственного Поведения, Личное Поведение Служащих,
Ограничения Политической Деятельности и т.д..
   __________________________

   Подпись Ответственного Лица О Д И Н
 1
 Все началось как ошибка.
   Стояло Рождество, и от алкаша, жившего на горке, который проделывал это
каждый год, я узнал, что они берут чуть ли не всех подряд, поэтому и
пошел. И не успел глазом моргнуть, как понял: у меня на горбу кожаный
мешок, и я тащу его в свое удовольствие. Вот так работенка, подумал я.
Семечки! Дают всего квартал или два, и если удается их закончить, штатный
почтальон даст разнести еще один, или, может, вернешься, и в сортировке
дадут еще -- никакой спешки, распихиваешь себе поздравительные открытки по
ящикам.
   Наверное, на второй день рождественской шары за мной разносить письма
увязалась эта здоровая тетка. Здоровая в том смысле, что у нее была
здоровая задница, здоровые сиськи, и вся она в нужных местах была большой.
Она казалась слегка чокнутой, но я оторваться не мог от ее тела, и мне
было наплевать.
   Она трещала, не закрывая рта. Потом все прояснилось. Муж ее служил
офицером на острове где-то очень далеко, а ей одиноко стало, знаете ли,
живет она в этом домике на задворках совершенно одна.
   -- В каком домике? -- спросил я.
   Она написала адрес на клочке бумаги.
   -- Мне тоже одиноко, -- сказал я. -- Зайду вечером и поговорим.
   Я жил тогда с одной, но моей бабы половину времени не было дома,
шлялась где-то, и я был одинок без базара. Я тосковал по вот такой
здоровой заднице, что стояла рядом.
   -- Ладно, -- сказала она, -- до вечера.
   Хороша-то она хороша была, тетка что надо, но, как и со всеми тетками,
после третьей или четвертой ночи я начал терять интерес и больше не
возвращался.
   Но мне не давала покоя мысль: Боже, у почтальонов других дел нет --
только письма разносить, да в койки прыгать. Это работа для меня, о да да
да.
   2
 Поэтому я пошел на экзамен, сдал его, пошел на медкомиссию, прошел ее, и
вот я -- подменный доставщик. Начиналось легко. Меня отправили на участок
в Западный Эйвон, и все было совсем как на Рождество, только без траха.
Каждый день я ждал, что меня трахнут, но меня не трахали. Суперинтендант
же был нормальный, и каждый день я гулял, обходя квартал то здесь, то там.
У меня даже формы не было, одна кепка. Я носил обычную одежду. Так как мы
с моей Бетти киряли, на одежду едва ли оставалось.
   Затем меня перевели на Окфордский Участок.
   Сортировкой заправлял бычина по фамилии Джонстон. Там всем нужно было
лечиться, и я понял, почему. Джонстон любил носить темно-красные рубашки
-- они означали опасность и кровь. Сменщиков было семеро: Том Мото, Ник
Пеллигрини, Герман Стрэтфорд, Рози Андерсон, Бобби Хансен, Гарольд Уайли и
я, Генри Чинаски.
   Начало -- в пять утра, и я там был единственным кирялой. Я всегда
квасил допоздна, а в 5 утра мы уже сидели, дожидаясь, чтобы зачли время,
что кто-нибудь из штатных заболеет. Штатные обычно бюллетенили, когда шел
дождь или стояла жара, или сразу после праздника, когда почты в два раза
больше. 40 или 50 разных маршрутов, может, больше, каждый сложнее другого,
ни один не запомнишь, надо было забирать почту и к 8 утра быть как штык к
развозке, а Джонстон не принимал никаких извинений. Сменщики развозили
свои журналы по перекресткам, оставались без обеда и подыхали прямо на
улицах. Джонстон давал нам паковать ящики по маршрутам на 30 минут позже
- - крутился на своем кресле в красной рубашке:
   Чинаски, берешь маршрут 539! Начинали мы на полчаса позже, но все равно
должны были развезти, доставить почту, да еще и вернуться вовремя. И раз
или два в неделю, уже отпидарашенные и выебанные, мы должны были выходить
в ночную сортировку, а расписание, пришпиленное к доске, было хреновым
дальше некуда: грузовик так быстро просто не ездил. В первом завозе
приходилось пропускать четыре-пять ящиков, а к следующему их уже
заваливали почтой, и ты вонял и бегал, потея и запихивая их в мешки.
Нормально меня трахнули. Джонстон за этим проследил.
   3
 Сами сменщики делали Джонстона возможным, поскольку повиновались его
невозможным приказам. Я не понимал, как подобному монстру позволено
занимать такую должность. Штатным было до лампочки, профсоюзный деятель
никуда не годился, поэтому я накропал тридцатистраничный рапорт в один из
выходных, отправил копию Джонстону, а вторую взял с собой в Федеральное
Здание. Клерк велел мне обождать. Я ждал, ждал, ждал. Я ждал час и
тридцать минут, затем меня ввели, и я увидел маленького седого человечка с
глазами, как сигаретный пепел.
   Он даже не попросил меня присесть. Он заорал, как только я переступил
порог:
   -- Умничаешь, значит, сукин сын, так?
   -- Вы б не выражались, сэр!
   -- Вот умник выискался, такие сукины дети словарей нахватались и
выгребаются!
   Он замахал на меня моими бумагами. И завопил:
   -- МИСТЕР ДЖОНСТОН -- ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК!
   -- Не дурите. Он -- очевидный садист, -- ответил я.
   -- Ты сколько работаешь на Почтамте?
   -- Три недели.
   -- МИСТЕР ДЖОНСТОН РАБОТАЕТ НА ПОЧТЕ УЖЕ 30 ЛЕТ!
   -- А какое это имеет значение?
   -- Я сказал: МИСТЕР ДЖОНСТОН -- ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК!
   Бедняге, наверное, хотелось меня пришибить. Должно быть, они с
Джонстоном спали вместе.
   -- Хорошо, -- сказал я, -- Джонстон -- прекрасный человек. Выкиньте всю
эту поеботину из головы.
   Я ушел и взял себе еще один отгул. Без содержания, конечно.
   4
 Когда Джонстон увидел меня на следующее утро в 5, то крутнулся на кресле
-- лицо и рубашка у него были одного цвета. Но ничего не сказал. По
барабану. До 2 часов ночи я кирял и трахался с Бетти. Я откинулся на стену
и закрыл глаза.
   В 7 Джонстон развернулся в кресле снова. Остальных сменщиков уже
отправили на работу или послали на другие участки, где нужна была помощь.
   -- Это все, Чинаски. Для тебя сегодня ничего нет.
   Он наблюдал за моим выражением. Черт, какая разница. Мне хотелось
одного -- лечь в постель и задрушлять.
   -- Ладно, Камешек, -- ответил я. Среди доставщиков он проходил под
кличкой Камень, но только я называл его так в лицо.
   Я вышел, старая машина завелась, и вскоре я уже был в постели с Бетти.
   -- О, Хэнк! Как мило!
   -- Чертовски верно, крошка! -- Я подтянулся к ее теплому хвосту и уснул
за 45 секунд.
   5
 Но на следующее утро произошло то же самое.
   -- Это все, Чинаски. Сегодня для тебя ничего нет.
   Так продолжалось неделю. Я сидел там каждое утро с 5 до 7, и мне не
платили.
   Мое имя даже вычеркнули из ночной сортировки.
   Потом Бобби Хансен, один из сменщиков постарше -- по сроку службы --
сказал мне:
   -- Он как-то раз мне так тоже сделал. Старался, чтоб я с голоду подох.
   -- Да плевать. Не собираюсь жопу ему целовать. Или уволюсь, или с
голоду подохну, все равно.
   -- Не обязательно. Докладывайся каждый вечер на Участке Прелл. Скажи в
сортировке, что здесь у тебя нет работы и что ты можешь сидеть сменщиком
особой доставки.
   -- А так можно? Не запрещают?
   -- Я раз в две недели зарплату получал.
   -- Спасибо, Бобби.
   6
 Забыл, когда начинал. В шесть или 7 вечера. Где-то около.
   Я садился с кучкой писем, брал карту улиц, прикидывал пробежку -- и
только.
   Легко и просто. Все водители тратили гораздо больше времени, чем
необходимо, на то, чтобы продумать свои маршруты, и я тоже не высовывался.
Уходил, когда уходили остальные, и возвращался вместе со всеми.
   Затем делал еще один маршрут. Оставалось время посидеть в кофейне,
почитать газеты, почувствовать себя пристойно. Даже пообедать успевал.
Когда нужен был отгул, я его брал. На одном из маршрутов была такая
крупная деваха, получавшая заказные письма каждый вечер. Она шила
сексапильные платья, ночнушки и сама же носила их. Ты взбегал по ее крутым
ступенькам около 11 вечера, давил на звонок и вручал ей заказное. Она
тихонько ахала, что-то вроде:
   ОООООООООООООООхххххххххХХХХ! -- а сама стояла близко, очень близко, и
не отпускала тебя, пока не прочтет письмо, а затем говорила:
   ОООООооох, спокойной ночи, спасибо ВАМ!
   -- Да, мэм, -- отвечал ты, отваливая трусцой, с членом, набухшим, как у
быка.
   Но это неминуемо должно было кончиться. Конец пришел по почте примерно
через полторы недели свободы.
   Дорогой мистер Чинаски, Вам надлежит явиться на Окфордский Участок
незамедлительно. Отказ повлечет за собой возможные меры дисциплинарного
порядка или увольнение.
   А.Э.Джонстон, Суперинтендант, Окфордский Участок.
   Я снова был на кресте.
   7
 -- Чинаски! Берешь маршрут 539!
   Самый херовый на участке. Многоквартирные дома с ящиками, где имена
соскоблили, или же их никогда не было вообще, под крошечными лампочками в
темных вестибюлях. На лестницах стояли старухи, они встречались тебе по
всей улице, задавая один и тот же вопрос, как один человек с одним голосом:
   -- Почтальон, у вас для меня почта есть?
   И хотелось орать:
   -- Бабка, откуда, к чертовой матери, я знаю, кто ты такая, кто я такой
и кто вообще тут все?
   Пот капает, бодун, график невозможный, да еще Джонстон сидит там в
своей красной рубашке и знает про это все, наслаждается, делает вид, что
идет на это, чтобы снизить себестоимость. На самом деле, все знали, зачем
он так поступает.
   Ох, какой же он прекрасный человек!
   Люди. Люди. И собаки.
   Давайте, я расскажу вам о собаках. Стоял один из тех 100-градусных
дней, а я бежал, потея, больной, похмельный, в полубреду. Остановился у
небольшого жилого дома, где почтовый ящик внизу, прямо на мостовой.
Отщелкнул его своим ключом. Ни звука. Вдруг чувствую -- кто-то тычется мне
сзади в промежность. И шевелится там. Оборачиваюсь -- немецкая овчарка,
взрослая, и нос свой мне в очко чуть не наполовину засунула. Щелкнет
челюстями разок и все яйца выдерет. Я решил, что эти люди не получат
сегодня свою почту -- может, вообще никогда никакой почты не получат. В
натуре, парень, она там своим носом работала. НЮФ! НЮФ! НЮФ!
   Я положил почту обратно в кожаную сумку, а затем очень медленно --
очень -- сделал полшага вперед. Нос за мной. Еще полшажка -- другой ногой.
Нос не отстает. Затем я делаю медленный, очень медленный полный шаг. За
ним еще один.
   Не шевелюсь. Нос отклеился. Она стоит и на меня смотрит. Может, ей
никогда не приходилось ничего подобного нюхать, и она не поняла, что нужно
делать.
   Я тихонько ушел.
   8
 Была и еще одна немецкая овчарка. Стояло жаркое лето, и она ВЫНЕСЛАСЬ со
двора и ПРЫГНУЛА в воздух. Зубы ее щелкнули, едва не прокусив мне кадык.
   -- О БОЖЕ! -- заверещал я, -- ОХ ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ! УБИВАЮТ! УБИВАЮТ!
   ПОМОГИТЕ! УБИВАЮТ!
   Тварь развернулась и прыгнула снова. Я хорошенько впаял ей по морде
мешком для почты прямо в воздухе, письма и журналы разлетелись. Тварь
готовилась к прыжку еще раз, когда вышли двое парней, хозяева, и оттащили
ее. Пока она смотрела на меня и рычала, я нагнулся и собрал письма и
журналы, которые следовало вновь разложить по порядку на крылечке
соседнего дома.
   -- Вы, суки, ополоумели, -- сказал я парням. -- Это убийца, а не
собака. Или избавьтесь от нее, или на улицу не пускайте!
   Я бы полез бить им морду, но между ними рычала и кидалась на меня эта
собака. Я отошел к соседнему крыльцу и переложил почту, ползая на
четвереньках.
   Как обычно, времени на обед не осталось, но я все равно на 40 минут
опоздал в сортировку.
   Булыжник посмотрел на часы.
   -- Ты на 40 минут опоздал.
   -- А ты вообще не приходил, -- ответил ему я.
   -- Так и запишем.
   -- Пиши-пиши, Камешек.
   У него в машинку уже был заправлен соответствующий бланк, и он
приступил. Я сидел, сортируя почту по ящикам и откладывая возвраты, а он
подощел ко мне и швырнул бланк мне под нос. Я уже устал читать его
докладные и по своему походу в город знал, что любой протест бесполезен.
Не глядя, я кинул ее в мусорную корзину.
   9
 На каждом маршруте были свои ловушки, и только штатные доставщики о них
знали. Каждый день возникало что-то дьявольски новое, и ты всегда был
готов к изнасилованию, убийству, собакам или какого-либо рода безумию.
Штатные своих маленьких секретов не выдавали. Это было их единственным
преимуществом -- если не считать того, что свои маршруты они знали
наизусть. Сплошной банзай для новичка, особенно такого, кто киряет
допоздна, ложится в 2, встает в полпятого, ночь напролет трахается и орет
песни, -- и ему все сходит с рук, ну, почти...
   Как-то днем я был на улице, маршрут двигался неплохо, хоть и новый, и я
подумал: Господи Боже, может быть, впервые за два года я смогу пообедать.
   Меня мучил ужасный бодун, но все равно все шло хорошо, пока я не
добрался до этой горсти почты, адресованной церкви. В адресе не было
номера улицы -- только название церкви и бульвара, на который она
выходила. Я поднялся, похмельный, по ступенькам. Яшика отыскать не
удалось, а людей внутри не было. Какие-то свечи горят. Стоят миски, пальцы
макать. Пустая кафедра на меня лыбится вместе со статуями:
бледно-красными, голубыми, желтыми, -- фрамуги закрыты, вонюче жаркое утро.
   Ох, Иисусе, подумал я.
   И вышел.
   Я зашел за угол церкви и нашел лестницу в подвал. Дверь открыта, я
вошел.
   Знаете, что я увидел? Ряд унитазов. И душевые кабинки. Но там было
темно. Ни одна лампочка не горела. Как, черт побери, они хотят, чтобы
человек в темноте почтовый ящик нашел? Тут я увидел выключатель. Дернул за
эту штуку, и весь свет в церкви зажегся, и внутри, и снаружи. Захожу в
следующую комнату, а там облачения на столе разложены. И стоит бутылка
вина.
   Да ради Бога, подумал я, кого, к дьяволу, еще, кроме меня, могут
застукать в таком положении?
   Я взял бутылку, хорошенько приложился, оставил письма на рясах и
вернулся к унитазам с душами. Выключил свет, посрал в темноте и выкурил
сигарету. Подумал было принять душ, но мысленно увидел заголовки: ГОЛОГО
ПОЧТАЛЬОНА ЗАСТАЮТ ПЬЮЩИМ КРОВЬ ХРИСТА ПОД ДУШЕМ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ
ЦЕРКВИ.
   Поэтому, в конце концов, на обед времени мне не хватило, и когда я
вернулся, Джонстон написал докладную, что я на 23 минуты выбился из
графика.
   Позже выяснилось, что почту для церкви доставляют в приходской дом за
углом.
   Но теперь, разумеется, я знаю, где срать и подмываться, когда приспичит.
   10
 Начался сезон дождей. Большая часть моих денег уходила на пойло, поэтому
в башмаках подметки продырявились, а плащ был старым и рваным. Под любым
мало-мальским ливнем меня изрядно мочило -- я имею в виду мочило до
костей: аж трусы с чулками разбухали. Штатные доставщики начинали
бюллетенить -- они бюллетенили на участках по всему городу, поэтому работы
было полно каждый день и на Окфордском Участке, и везде. Даже сменщики
сказывались больными. Я бюллетень не брал, поскольку слишком уставал,
чтобы соображать, как надо. Именно в то утро меня отправили на Участок
Уэнтли. В самом разгаре был один из таких пятидневных ливней, когда вода
хлещет одной непрерывной стеной, и весь город задирает лапки, вс задирает
лапки кверху, канализация не успевает глотать воду так быстро, и та
захлестывает тротуары, а в некоторых районах -- газоны и даже дома.
   Меня послали на Участок Уэнтли.
   -- Там сказали, что им нужен хороший человек, -- крикнул мне вслед
Булыжник, когда я выходил под покров воды.
   Дверь закрылась. Если мой драндулет заведется -- а он завелся -- поеду
в Уэнтли. Но это не важно: если машина не заводилась, тебя кидали в
автобус. Ноги у меня уже промокли.
   Суп в Уэнтли поставил меня перед ящиком. В нем почты и так было под
завязку, а я стал пихать в него еще больше вместе с другим подменным.
Такого ящика я никогда в жизни не видел! Чья-то гнилая шутка. Я насчитал в
нем 12 связок. На полгорода должно хватить. Мне только предстояло узнать,
что весь маршрут идет по крутым холмам. Кто его придумал, совсем,
наверное, бу дался.
   Мы подняли и выволокли его, и только я собрался уходить, как суп
подошел и сказал:
   -- Я тут не смогу дать тебе никого в помощь.
   -- Все нормально, -- ответил я.
   Хрен там, нормально. Только гораздо позже я узнал, что он -- первый
кореш Джонстона.
   Маршрут начинался от участка. Первый из 12 отрезков. Я вышел под стену
воды и покандюхал вниз по склону. То был нищий район города -- маленькие
домишки и дворики с почтовыми ящиками, где полно пауков, висящими на одном
гвозде, а за окошками старухи крутят самокрутки, жуют табак, мычат что-то
своим канарейкам и смотрят на тебя, придурка, заблудившегося под дождем.
   Когда трусы намокают, то сползают вниз, вниз, вниз они сползают,
облепляют ягодицы, а мокрую резинку этой дряни поддерживает только
промежность штанов.
   Дождь размыл чернила на некоторых письмах; сигарета гореть не хотела.
Нужно постоянно лазить в мешок за журналами. Первый отрезок, а я уже
устал. Ботинки мне облепило грязью, по весу они стали как сапоги. То и
дело я натыкался на что-нибудь скользкое и чуть не падал.
   Открылась дверь, и старушка задала мне вопрос, слышанный уже сотню раз:
   -- А где мой обычный почтальон сегодня?
   -- Леди, ПРОШУ ВАС, откуда я знаю? Откуда, к чертовой матери, мне
знать? Я -- здесь, а он -- где-то в другом месте!
   -- О-о, так вы и впрямь хулиган какой-то!
   -- Хулиган?
   -- Да.
   Я рассмеялся и вложил толстое промокшее письмо ей в руку, потом перешел
к следующей двери. Может, на горке будет получше, подумал я.
   Еще одна старая кошка -- хочет казаться милой, спрашивает:
   -- А вам не хотелось бы зайти и выпить чашечку чаю, подсушиться
немножко?
   -- Леди, неужели вы не понимаете, у нас времени нет даже трусы
подтянуть?
   -- Трусы подтянуть?
   -- ДА, ТРУСЫ ПОДТЯНУТЬ! -- заорал на нее я и ушел под стену дождя.
   Закончил я первый отрезок. Он занял у меня около часа. Еще одиннадцать
таких -- значит, одиннадцать часов. Невозможно, подумал я. Должно быть,
они повесили на меня самый п