тфорд.

     То был, несомненно, знаменательный день  в  жизни  Шекспира,  когда  он
оставил  свой  дом  в  Лондоне  и   сел   на   коня,   чтобы   вернуться   в
Стрэт-форд-на-Эвоне и там надолго  поселиться.  Вспоминался  ему,  вероятно,
другой день, 28 лет назад, когда он в 1585 г. предпринял свою первую поездку
из Стрэтфорда в Лондон с целью попытать  счастья  в  большом  городе.  Тогда
жизнь скрывалась еще за туманом неизвестности, ожиданий и надежд. Как сильно
билось его сердце во время этого путешествия! Это свое настроение описал  он
в пьесе "Генрих V" (III, 7) словами наследника французского престола: "Когда
я еду верхом, я несусь по воздуху, как сокол; мой  конь  летит  над  землею,
которая словно поет  под  его  прикосновением;  каждый  удар  копыта  звучит
музыкальней дудки Гермеса".
     Теперь  жизнь  лежала  позади.  Действительность  превзошла  его  былые
желания и мечты. Он достиг славы, возвысился над тем сословием, из  которого
вышел, сделался очень богатым человеком, - но при всем том он не  чувствовал
себя счастливым. Хотя Шекспир прожил в  многолюдном  городе  более  четверти
века, он не привязался к нему, он покинул его без сожаления. Не было  в  нем
ни одного человека, ни мужчины, ни женщины, настолько  ему  близкого,  чтобы
предпочесть  из-за  него  шум  толпы  -  деревенской  тишине,   общество   -
одиночеству, жизнь в Лондоне - уединенной жизни в  кругу  родных,  в  тесном
общении с природой.
     Шекспир достаточно поработал на своем веку. Его рабочий день  пришел  к
концу. Теперь он мог смыть со своего имени то  пятно,  которое  наложила  на
него его артистическая карьера. За последние 9 лет он ни разу  не  появлялся
на сцене; свои роли он передал другим... Теперь даже мысль взяться  за  перо
не улыбалась ему. Для кого творить?  Для  кого  ставить  свои  пьесы?  Новое
поколение, посещавшее театр, было ему совершенно чуждо. И в Лондоне никто не
обратил никакого внимания на то, что он покинул  город.  Жители  столицы  не
сделали попытки удержать его. В честь его отъезда не было  устроено  никаких
торжеств.
     Вспомнил он свой первый приезд в Лондон. Тогда он,  по  примеру  бедных
путешественников, продал свою лошадь в Смитфилде. Теперь  он  был  настолько
богат, что мог бы содержать не одну лошадь, но верховая езда не оживляла его
так, как тогда, когда ему  был  21  год.  Тогда  ветер  играл  его  кудрями,
развевавшимися из-под шляпы. Теперь он постарел и на голове осталось немного
волос.
     Путешествие из Лондона в Стрэдфорд продолжалось три  дня.  По  пути  он
останавливался в тех гостиницах, где  он  привык  ночевать  во  время  своих
ежегодных поездок. Здесь его принимали всегда радушно, как знакомого  гостя.
Его ждала постель, покрытая белоснежной простыней; пешеходы платили  за  нее
лишний пенни, а он  пользовался  ею  безвозмездно.  Особенно  хороший  прием
встретил он, вероятно, у  хозяйки  оксфордской  гостиницы,  красивой  миссис
Давенант: ведь  с  ней  они  были  давнишние  знакомые.  В  чертах  лица  ее
семилетнего Вильяма и ее гостя было заметно, может быть,  случайное,  но  во
всяком случае поразительное сходство.
     Шекспир поехал дальше и вдруг перед "очами его  души",  как  выражается
Гамлет, вырос город Стрэдфорд, так хорошо ему знакомый в качестве временного
местопребывания и столь новый для него как постоянное местожительство.
     После перерыва в 28 лет Шекспиру снова  приходилось  начать  совместную
жизнь с женой. Миссис Шекспир было теперь 57 лет, ему - 49. Разница в  летах
сказывалась теперь с гораздо большей силой, чем тогда, когда они только  что
обвенчались. В то время оба были молоды; он немного моложе  20  лет,  она  -
несколько старше, и они казались одних лет. После такой долголетней  разлуки
не могло быть и речи о какой-нибудь духовной связи между  ними.  Их  брачный
союз превратился в простую формальность.
     Старшей дочери, Сусанне, было теперь 30 лет. Она  была  уже  шесть  лет
замужем  за  докюром  Холлом,  который  пользовался  в  Стрэтфорде  всеобщим
уважением. Младшая дочь, 28-летняя Юдифь, была еще  девушкой.  Молодая  чета
Холл с пятилетней девочкой жили в  живописно  расположенном  доме  в  Старом
Стрэтфорде, окруженном лесом. Жена Шекспира и Юдифь помещались в хорошеньком
доме "Ньюплейс". Но дух, царивший в этом доме, был чужд самому Шекспиру.
     Благочестивое пуританское мировоззрение проникло не только в Стрэтфорд,
но также в собственную семью Шекспира.
     Другими словами, та сила, которая относилась к  нему  так  враждебно  в
Лондоне, стараясь запятнать  его  профессию,  та  сила,  против  которой  он
восставал в продолжение всей  своей  долголетней  сценической  деятельности,
порою открыто, чаще осторожными намеками, - она ворвалась теперь победоносно
в его родной город и завоевала за его  спиной  его  же  собственный  будущий
приют.
     Если  лондонские  театры  были   впоследствии,   после   окончательного
торжества пуританства, закрыты, то  этот  процесс  завершился  в  Стрэтфорде
гораздо раньше. Здесь уже  давно  представления  драматических  произведений
были запрещены, а именно на одном из  таких  представлений  Шекспир  впервые
познакомился с теми людьми, которые потом в Лондоне стали  его  опорой,  его
товарищами по призванию.
     Еще в  1602  г.  магистрат  издал  указ,  запрещавший  представление  в
гильдейском зале всяких драм и интермедий. А это длинное,  низкое  здание  с
его  восемью  небольшими  окнами  было  единственным  местом  в   Стрэфорде,
пригодным для представлений. Много воспоминаний навевало оно  Шекспиру.  Как
раз над длинным узким залом помещалось училище, куда он ребенком отправлялся
каждый день. Зал оставался обыкновенно запертым  и  открывался  лишь  в  дни
театральных представлений. Со священным трепетом переступал маленький Вильям
его порог, и здесь впервые предстал перед его детскими очами во  всем  своем
великолепии - театр. Но вот 11 лет тому назад мудрый  магистрат  постановил,
что городской голова, олдермен и вообще каждый гражданин,  разрешивший  хотя
бы одно театральное представление, обязан заплатить штраф в 10 шиллингов  за
нарушение упомянутого указа.
     Но так как это постановление не оказало должного действия, то штраф был
вскоре увеличен до значительной суммы в 20 фунтов.  Обложить  таким  штрафом
разрешение дать один спектакль в единственном приспособленном к тому зале  -
это верх фанатизма.
     И этот фанатизм проник в дом Шекспира.
     Строго пуританское благочестие, царившее в его семье, нашло себе верных
адептов  также  в  его  потомстве.  Жена  Шекспира  была  в  высшей  степени
религиозна. Как это часто бывает с людьми, которые провели молодость  далеко
не безупречно, она под старость стала особенно благочестива. Мужа  она  себе
поймала, когда ему было только 18 лет. Тогда ее кровь кипела не меньше,  чем
у него. С дочерьми у Шекспира тоже не могло  быть  ничего  общего.  Сусанна,
равно как и ее муж, отличалась благочестием. Юдифь же была наивна, как дитя.
     Теперь Шекспиру приходилось  расплачиваться  за  то,  что  он,  покинув
надолго родной дом, не мог принять никакого участия в воспитании детей.
     Словом,  теперь,  когда  великий  художник  возвращался  к   буржуазной
семейной жизни, ему нечего было рассчитывать на живой обмен впечатлениями  и
мыслями. Сцена с ее сказочным миром осталась позади. В Стрэтфорд его  манило
только то обстоятельство, что он здесь займет положение джентльмена, что ему
уже больше не придется писать или играть из-за куска  хлеба,  что  он  будет
чувствовать под ногами собственную  землю.  Если  же  он  в  Стрэтфорде  мог
встретить так мало отрадного, то как слаба должна  была  быть  его  связь  с
Лондоном, как одиноко должен был он себя там чувствовать!  С  годами  острое
ощущение горечи и обиды  утихло,  и  он  равнодушно  покинул  столицу  с  ее
развлечениями. Пустынные улицы Стрэтфорда  очаровывали  его  своей  тишиной,
своей удаленностью от шумного света. Но особенно влекла его к себе  природа.
В тесном общении с ней провел он свои юношеские годы.  Долго  жил  он  потом
вдали от нее. Его сердце тосковало по ней, когда он  писал  пьесу  "Как  вам
угодно" и другие однородные произведения. В Стрэтфорд манили его не люди,  а
обширные сады, насажденные его же собственными руками. Вид на них открывался
прямо из окон его дома "Ньюплейс".


ГЛАВА LХХХII
        Стрэтфорд-на-Эвоне.

     Шекспир находился снова там,  где  ему  были  знакомы  каждая  дорожка,
каждая тропинка, каждый дом, каждый куст в поле. Снова веяло на него тишиной
от пустынных улиц. Эта тишина была  так  велика,  что  он  явственно  слышал
отзвук своих собственных шагов. Вот змеится, сверкая под солнечными  лучами,
река Эвон между ивами, которые низко опустили свои ветви над ее поверхностью
Здесь в дни молодости он убил однажды оленя.  В  комедии  "Как  вам  угодно"
Шекспир заменил эту реку ручейком. На его берегу стоит Жак, который,  смотря
на раненого оленя, вздыхает так  глубоко,  что  его  кожаная  куртка  грозит
распороться по швам, и крупные слезы катятся по его  липу.  Кругом  на  лугу
пасутся темно-бурые коровы. Они подняли свои головы с  земли  и  смотрят  на
него.
     В царствование Генриха VII некто сэр Хьюго Клоптон проложил через  реку
Эвон очень красивый мост; он же и выстроил дом "Ньюплейс". Потом купил  этот
дом Шекспир, но прежде чем переехать сюда со своей семьей, он должен был его
значительно отремонтировать. Вблизи  Эвона  пролегала  хорошенькая  аллея  к
церкви св. Троицы, выстроенной в  готическом  стиле  со  стройной  башней  и
великолепными окнами.  В  ней  помещались  гробницы  и  памятники  почтенных
стрэтфордских  граждан.  Среди  них  Шекспиру  суждено  было   найти   место
последнего успокоения раньше, чем он сам предполагал.
     Спускаясь по Церковной улице, Шекспир подходил к  гильдейской  часовне,
красивой, четырехугольной башне, с вершины которой по  воскресеньям  колокол
созывал к  обедне.  Шекспир  знал  этот  звон  с  детских  лет.  Теперь  ему
приходилось его слышать постоянно, потому что дом "Ньюплейс"  находился  как
раз напротив, на расстоянии нескольких шагов. И скоро похоронный звон  этого
колокола проводит великого поэта в могилу. Рядом с башней помещался  дом,  в
котором находились часовня и училище. Каким узким и  маленьким  казался  ему
теперь зал гильдий, рисовавшийся  ему  в  воспоминаниях  таким  громадным  и
величественным. С гораздо большим наслаждением смотрел он на обширные сады с
зелеными лужайками. Но с особенным  умилением  останавливался  его  взор  на
шелковичном дереве, посаженном его собственными руками.
     Как  раз  напротив  находилось  низкое   здание   гостиницы.   Шекспиру
приходилось  сделать  только  десять  шагов,  чтобы  дойти  до  нее.  В  ней
показывали замечательный стол, доска которого славилась своей  величиной  по
всей Англии. Она была сделана, как говорят, из одного  дерева.  В  гостинице
можно было получать различные напитки, составить партию в шашки или кости. С
грустным вздохом подумал Шекспир,  что  скоро  подобное  времяпрепровождение
станет его единственным развлечением от томящей тоски одиночества.  Куда  он
ни обращал своего взора, всюду его встречали  воспоминания.  В  какие-нибудь
пять минут дошел он до улицы Хенли, где он ребенком играл. Тут же  находился
тот дом, в котором он родился. Шекспир вошел. Вот кухня. Она  служила  семье
столовой. У входа  довольно  вместительная  комната,  предназначавшаяся  для
женщин. Наверху спальня, где он увидел свет. Не предполагал  он  тогда,  что
этот дом станет по прошествии веков местом паломничества не только для  всей
англосаксонской расы, но и для всего цивилизованного мира.
     Шекспир отправился по дороге в Шоттери. Сколько раз гулял  он  здесь  в
молодости. Здесь он впервые встретил Анну Гесве. Направо и налево  виднелись
высокие изгороди, отделявшие  поля  друг  от  друга.  Поля  не  представляли
плоской  равнины.  Всюду  росли   деревья,   то   группами,   то   отдельно.
Волнообразная  дорога  вела  по  холмистой  местности.  Она  змеилась  между
роскошными вязами, березами и подстриженными ивами по направлению к Шоттери.
Через полчаса Шекспир стоял у дома Анны Гесве. Крыша обросла мхом. У  камина
он снова видел скамейку, приделанную к стене и к  полу  одновременно.  Здесь
они сидели когда-то рука об руку, молодые, влюбленные, и как давно это было.
Он снова видел старинную кровать XV века, на которой спали родители  Анны  и
она сама ребенком у их ног.
     Правда, матрасом служила простая соломенная рогожа, зато  постель  была
украшена красивыми резными фигурами в старинном стиле.  Помнил  ли  Шекспир,
что эта кровать принадлежала, в  сущности,  Анне,  когда  он  несколько  лет
спустя завещал ей эту самую постель, "как вторую по достоинству"?
     Потом, несколько дней спустя, Шекспир  отправился  в  Уоррик  и  Уоррик
Кэстл. Этот городок из кирпича и бревен  напоминал  Стрэтфорд.  Но  над  ним
высился живописно необыкновенно красивый  замок  в  романтическом  вкусе,  с
двумя башнями.
     Когда Шекспир стоял внизу на мосту, ведущем через Эвон,  погруженный  в
созерцание замка, в нем пробуждались воспоминания давно минувших времен.  Он
снова переживал те юношеские грезы, которые навевал ему  некогда  вид  этого
старого замка. Перед ним воскресала фигура графа Уоррика,  который  в  пьесе
"Генрих VI" покидает могилу, чтобы доказать  насильственную  смерть  герцога
Глостера; рисовался его  воображению  также  образ  другого  графа  Уоррика,
произносящего во второй части "Генриха IV" (III, 1) следующие слова:  "Жизнь
каждого человека есть история и отражение прошедших времен".
     И этим словам было суждено оправдаться на самом Шекспире.
     Вот снова перед ним  Чарлкот-Хаус,  где  он  некогда,  как  преступник,
предстал перед разгневанным дворянином-помещиком.  Здесь  он  испытал  самое
горькое унижение в своей жизни, заставившее его покинуть родину. Но зато оно
же привело его в Лондон, где он имел такой быстрый успех, положивший прочное
основание  его  долголетнему,  счастливому  пребыванию  в  столице.  Странно
чувствовал он себя теперь на родине, где все его знали, все  ему  кланялись.
Там, в Лондоне, он незаметно  терялся  в  толпе.  Странно  поражал  его  ухо
родной, провинциальный выговор его имени, первый слог которого  произносился
очень коротко. В Лондоне, наоборот, этот слог звучал протяжно.
     Ввиду этого  разногласия  в  произношении  Шекспир  изменил  в  Лондоне
правописание своего имени. Обыкновенно он писал "Shakspere". В  Лондоне  его
имя с самого начала печаталось по его же желанию не иначе, как "Shakespeare"
(например, в посвящении "Венеры и Адониса" и "Лукреции"),  Это  правописание
удержалось во всех изданиях его драм in-quarto (только в одном таком издании
мы  находим  "Shakspeare").  {Впрочем,  тогда  существовало  много  способов
правописания его имени. Известно, что  тогда  правописание  имен  отличалось
вообще  произвольностью.  Так,  например,  в  бумаге,  разрешавшей  Шекспиру
вступить в брак, имя его было написано так Shagspere.}
     Все знали Шекспира. Со всеми необходимо было поговорить,  с  пахарем  в
поле, с крестьянкой в птичнике, с  каменщиком,  работавшим  на  лестнице,  с
портным, сидевшим на  столе,  с  мясником  на  бойне  -  не  было  ни  одной
профессии, хотя бы и самой незаметной, которая была бы ему чужда.  С  давних
пор он в особенности хорошо знал ремесло мясника. Мы видели раньше, что  оно
входило в круг занятий его отца. Насколько близко сам Шекспир был  знаком  с
этой профессией доказывают самые ранние его трагедии о Генрихе VI.  Там,  во
второй и третьей части, мы находим массу сравнений, взятых из области  этого
ремесла.
     Вообще не существовало ни  одного  ремесла  и  ни  одного  промысла,  с
которыми он не был бы так  хорошо  знаком,  словно  в  них  воспитался.  Нет
никакого сомнения, что обыватели  провинциального  городка  уважали  его  не
только за его богатство, но также за его трезвый ум, за его обширные знания.
Других более великих качеств они, вероятно, в нем не признавали.
     Много лет тому назад, когда  Шекспир  только  что  начал  свою  карьеру
драматурга, он вложил в уста побежденного короля похвалу счастливой сельской
жизни, простой, не знающей невзгод ("Генрих VI", II, 5).
     Теперь  дни  Шекспира  будут  протекать  так  же  равномерно,  так   же
однообразно.


ГЛАВА LХХХIII
        Последние годы жизни Шекспира в Стрэтфорде.

     Но нашел ли  Шекспир  то  спокойствие,  то  внутреннее  удовлетворение,
которых он искал?
     Есть основания думать, что нет.
     Семья смотрела на него, как на фокусника-цыгана.  Прежний  образ  жизни
этого человека и его настоящие взгляды на религию делали его семейству  мало
чести. Некоторые исследователи, как например Эльце, утверждают, что  Шекспир
представлялся своим детям в таком же свете, как Байрон своим  потомкам,  что
его считали каким-то позорным пятном для фамилии. Это  предположение,  может
быть, соответствует действительности,  но  не  имеет  под  собою  достаточно
твердого основания.
     Старшую дочь Сусанну считают обыкновенно любимицей отца ввиду того, что
он  назначил  ее  в  своем  духовном  завещании  единственной   наследницей.
Несомненно,  что  в  целом  Стрэтфорде  она  была  для   него   единственным
симпатичным существом.  Однако  не  следует  придавать  особенного  значения
духовному завещанию. Очевидно, Шекспир мечтал учредить майорат.  Сначала  он
хотел сделать своим единственным наследником  своего  маленького  сына,  как
носителя и хранителя своего имени. За ранней смертью сына майорат перешел  к
старшей дочери.
     Нельзя думать, чтобы эта  дочь  в  самом  деле  вполне  понимала  отца.
Надгробная надпись на ее могиле  доказывает,  что  она  придерживалась  иных
религиозных  убеждений,  чем  Шекспир.  Надпись  эта  гласит,  что   Сусанна
возвысилась своими способностями над уровнем ее пола, что у нее  было  нечто
общее с отцом в том, что она мудро заботилась о спасении своей души,  и  что
эту благоговейную мысль ей внушил тот,  к  блаженству  которого  она  теперь
приобщилась, - следовательно, уж никак не Шекспир.
     Супруг Сусанны ревностно поддерживал ее  благочестивые  намерения.  Его
дневники  и  бюллетени,  дошедшие  до  нас,  говорят  красноречиво   о   его
ортодоксальности и ограниченной ненависти к католицизму. Можно догадываться,
как глубоко страдал деликатный и впечатлительный Шекспир под влиянием  своих
отношений к зятю. Очень возможно, что Сусанна и  ее  муж  сожгли  посмертные
бумаги Шекспира, считая выраженные в них взгляды греховными,  подобно  тому,
как семья Байрона уничтожила посмертные бумаги поэта.  Таким  образом  можно
было бы объяснить себе исчезновение шекспировских бумаг,  которое,  впрочем,
не более удивительно, чем отсутствие рукописей Бомонта,  Флетчера  и  других
современных драматургов.
     Младшая дочь Юдифь едва ли  очень  интересовалась  манускриптами  отца.
Когда она вышла замуж, она не умела даже подписать как следует своего имени.
Она подписывалась обыкновенно забавными  каракулями.  Вообще  дочери  поэтов
XVII в. не отличались особенной интеллигентностью. Впоследствии старшая дочь
Мильтона была так же безграмотна. Положим, Сусанна все-таки умела  подписать
свое имя, но, кажется, этим и ограничивалось ее литературное образование. Ее
равнодушие к духовным интересам объясняет нам,  быть  может,  само  по  себе
бесследное  исчезновение  отцовских  бумаг.  Доктор  Джеймс  Кук,   издавший
посмертные рукописи ее мужа, приводит в предисловии к своей книге  несколько
изумительно  характерных  случаев.  Когда  он  во  время  гражданской  войны
находился в качестве военного врача на стрэтфордском мосту, защищая переход,
то один из его людей, бывший помощник д-ра Холла, заметил ему, что в  городе
остались бумаги и книги доктора, и предложил  ему  отправиться  на  квартиру
вдовы, чтобы рассмотреть е