Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
Энтони Берджесс. Заводной апельсин.
Перевод: В.Бошняк
OCR Максим Хаустов
Вычитка текста: Наталья Баженова
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
-- Ну, что же теперь, а? Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих
druga, то есть Пит, Джорджик и Тем, причем Тем был и в самом деле парень
темный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре "Korova", шевеля mozgoi
насчет того, куда бы убить вечер--подлый такой, холодный и сумрачный зимний
вечер, хотя и сухой. Молочный бар "Korova" -- это было zavedenije, где
давали "молоко-плюс", хотя вы-то, бллин, небось уже и запамятовали, что это
были за zavedenija: конечно, нынче ведь все так скоро меняется, забывается
прямо на глазах, всем plevatt, даже газет нынче толком никто не читает. В
общем, подавали там "молоко-плюс" -- то есть молоко плюс кое-какая добавка.
Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы
подмешивать кое-что из новых shtutshek в доброе старое молоко, закона еще не
было, и можно было pitt его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из
shtutshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь,
что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом
ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Еще можно было pitt
"молоко с ножами", как это у нас называлось, от него шел tortsh, и хотелось
dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе, одного всей
kodloi, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое
и пили.
Карманы у нас ломились от babok, а стало быть, к тому, чтобы сделать в
переулке toltshok какому-нибудь старому hanyge, obtriasti его и смотреть,
как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим ее на
четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не
понуждало и к тому, чтобы делать krasting в лавке у какой-нибудь трясущейся
старой ptitsy, а потом rvatt kogti с содержимым кассы. Однако недаром
говорится, что деньги это еще не все.
Каждый из нас четверых был prikinut по последней. моде, что в те
времена означало пару черных штанов в облипку со вшитой в шагу железной
чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы ее так
песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны как для защиты, так и
в качестве украшения, которое при определенном освещении довольно ясно
вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука,
у Пита был ruker (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в
форме tsvetujotshka, а Тем додумался присобачить нечто вовсе паскудное,
вроде как бы клоунский morder (лицо, значит), -- так ведь с Тема-то какой
спрос, он вообще соображал слабо, как по zhizni, так и вообще, ну, темный, в
общем, самый темный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без
лацканов, зато с огромными накладными плечами (s myshtsoi, как это у нас
называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из
комикса. К этому, бллин, полагались еще галстучки, беловатенькие такие,
сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой. Волосы
мы чересчур длинными не отращивали и башмак носили мощный, типа govnodav,
чтобы пинаться. -- Ну, что же теперь, а?
За стойкой рядышком сидели три kisy (девчонки, значит), но нас,
patsanov, было четверо, а у нас ведь как -- либо одна на всех, либо по одной
каждому. Kisy были прикинуты дай Бог -- в лиловом, оранжевом и зеленом
париках, причем каждый тянул никак не меньше чем на трех- или
четырехнедельную ее зарплату, да и косметика соответствовала (радуги вокруг
glazzjev и широко размалеванный rot). В ту пору носили черные платья,
длинные и очень строгие, а на grudiah маленькие серебристые значочки с
разными мужскими именами -- Джо, Майк и так далее. Считалось, что это
mallshiki, с которыми они ложились spatt, когда им было меньше четырнадцати.
Они все поглядывали в нашу сторону, и я уже чуть было не сказал (тихонько,
разумеется, уголком rta), что не лучше ли троим из нас слегка porezvittsia,
а бедняга Тем пусть, дескать, отдохнет, поскольку нам всего-то и проблем,
что postavitt ему пол-литра беленького с подмешанной туда на сей раз дозой
синтемеска, хотя все-таки это было бы не по-товарищески. С виду Тем был
весьма и весьма отвратен, имя вполне ему подходило, но в mahafshe ему цены
не было, особенно liho он пускал в ход govnodavy. -- Ну, что же теперь, а?
Hanurik, сидевший рядом со мной на длинном бархатном сиденье, идущем по трем
стенам помещения, был уже в полном otjezde: glazzja остекленевшие, сидит и
какую-то murniu бубнит типа "Работы хрюк-хряк Аристотеля брым-дрым
становятся основательно офиговательны". Hanurik был уже в порядке, вышел,
что называется, на орбиту, а я знал, что это такое, сам не раз пробовал, как
и все прочие, но в тот вечер мне вдруг подумалось, что это все-таки подлая
shtuka, выход для трусов, бллин. Выпьешь это хитрое молочко, свалишься, а в
bashke одно: все вокруг bred и hrenovina, и вообще все это уже когда-то
было. Видишь все нормально, очень даже ясно видишь -- столы, музыкальный
автомат, лампы, kisok и malltshikov, -- но все это будто где-то вдалеке, в
прошлом, а на самом деле ni hгепа и нет вовсе. Уставишься при этом на свой
башмак или, скажем, на ноготь и смотришь, смотришь, как в трансе, и в то же
время чувствуешь, что тебя словно зашкирку взяли и трясут, как котенка.
Трясут, пока все из тебя не вытрясут. Твое имя, тело, само твое "я", но тебе
plevatt, ты только смотришь и ждешь, пока твой башмак или твой ноготь не
начнет желтеть, желтеть, желтеть... Потом перед глазами как пойдет все
взрываться -- прямо атомная война, -- а твой башмак, или ноготь, или, там,
грязь на штанине растет, растет, бллин, пухнет, вот уже- весь мир, zaraza,
заслонила, и тут ты готов уже идти прямо к Богу в рай. А возвратишься оттуда
раскисшим, хныкающим, morder перекошен -- уу-ху-ху-хуууу! Нормально, в
общем-то, но трусовато как-то. Не для того мы на белый свет попали, чтобы
общаться с Богом. Такое может все силы из парня высосать, все до капли. ---
Ну, что же теперь, а? Радиола играла вовсю, причем стерео, так что golosnia
певца как бы перемещалась из одного угла бара в другой, взлетала к потолку,
потом снова падала и отскакивала от стены к стене. Это Берти Ласки наяривал
одну старую shtuku под названием "Слупи с меня краску". Одна из трех kisok у
стойки, та, что была в зеленом парике, то выпячивала живот, то смова его
втягивала в такт тому, что у них называлось музыкой. Я почувствовал, как у
меня пошел tortsh от ножей в хитром молочишке, и я уже готов был изобразить
что-нибудь типа "куча-мала". Я заорал "Ноги-ноги-ноги! " как зарезанный,
треснул отъехавшего hanygu по чану или, как у нас говорят, v tykvu, но тот
даже не почувствовал, продолжая бормотать про "телефоническую бармахлюндию и
грануляндию, которые всегда тыры-дырбум". Когда с небес возвратится, все
почувствует, да еще как!
-- А куда? -- спросил Джорджик. -- Какая разница, -- говорю, -- там
glianem -- может что и подвернется, бллин.
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по
бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что
искали, -- маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер. Нам
попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий
разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом
подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные
люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные, что называется,
приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты
-- полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki
вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице
прохожим. В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю:
"Извиняюсь, бллин".
Глянул он на нас этак puglovato -- еще бы, четверо таких ambalov, да
еще откуда ни возьмись, да с ухмылочками, но ничего, отвечает. "Я вас
слушаю, -- говорит, -- в чем дело? " -- причем этак зычно, учительским
тоном: пытается, значит, представить, будто он и не puglyi вовсе. Я говорю:
-- Вижу вот книжонки у тебя под мышкой, бллин. Редкостное, можно
сказать, удовольствие в наши дни встретить человека, который что-то читает.
-- Да ну, -- сказал он, весь дрожа. -- Неужто? Впрочем, да, да. -- А
сам все смотрит на нас, на одного, другого, в глаза заглядывает, уже стоя
посередине этакого улыбчивого аккуратного квадрата.
-- Ага, -- говорю. -- Очень было бы интересно глянуть, бллин, если
разрешишь, конечно, что это у тебя за книжки такие. Больше всего на свете
люблю хорошенькие чистенькие книжки.
__ Чистенькие? -- удивился он. -- Хм, чистенькие. -- и тут Пит хватъ у
него из-под мышки всю его drebedenn и скоренько нам раздал. Каждому по
книжке досталось, кроме Тема. Та, что оказалась в руках у меня, называлась
"Введение в кристаллографию", я раскрыл ее и говорю: "Здорово, первый сорт",
а сам страницы листаю, листаю. И вдруг говорю таким голосом раздраженным;
-- Эт-то еще что такое? Гадкое слово, мне на него и глядеть-то стыдно.
Ох, разочаровал ты меня, братец, ох, разочаровал!
-- Но где? -- засуетился он. -- Где? Где? -- Ого, -- вступил Джорджик,
-- вот уж где грязь так грязь! Вот: одно слово на букву "х", а другое на
"п". -- У него была книга под названием "Загадки и чудеса снежинок".
-- Надо же, -- присоединился к нам и balbesina Тем, глядя через плечо
Пита и, как всегда, perebarstshivaja. -- И впрямь, все как по нотам: и чего
куда, и на картинке показано. Слушай, -- говорит, -- да ты же просто грязный
kozlina!
-- И это в таком почтенном возрасте, ай-яй-яй, -- заговорил снова я,
принимаясь рвать попавшую мне в руки книгу пополам, а мои друзья занялись
тем же с остальными книгами, а особенно старались Тем с Питом, вдвоем
расправляясь с "Ромбоэдрическими структурами". Stari intell сразу в kritsh:
"Они не мои! Хулиганство! Вандализм! Это муниципальная собственность! " --
или что-то вроде. Попытался даже вроде как вырвать книги у нас из рук, но
это уж вовсе была hohma.
-- Что ж, придется тебя, братец, проучить, -- сказал я. -- Достукался.
-- Причем оказавшийся у меня в руках учебник был переплетен очень крепко,
нелегко было устроить ему razdryzg -- еще бы, книга была старая, выпущенная
во времена, когда все делали очень добротно, вроде как не на один день, но я
все же выдирал из нее страницы, комкал и осыпал ими starikashku, они
кружились и летали в воздухе, словно огромные снежинки, при этом мои друзья
делали то же самое, и только Тем просто плясал вокруг и кривлялся -- клоун и
есть клоун.
-- Вот тебе, вот тебе, -- приговаривал Пит. -- Получай под расписку,
погань, грязный порнографист!
-- Поганое ты otroddje, padia, --- сказал я, и начали мы shustritt. Пит
держал его за руки, а Джорджик раскрыл ему пошире pastt, чтобы Тему удобней
было выдрать у него вставные челюсти, верхнюю и нижнюю. Он их швырнул на
мостовую, а я поиграл на них в каблучок, хотя тоже довольно крепенькие
попались, гады, из какого-то, видимо, новомодного суперпластика. Kashka
что-то там. нечленораздельное зачмокал -- "чак-чук-чок", а Джорджик бросил
держать его за gubiohi и сунул ему toltshok кастетом в беззубый rot, отчего
kashka взвыл, и хлынула кровь, бллин, красота, да и только. Ну, а потом мы
просто раздели его, сняв все до нижней рубахи и кальсон (sfaryh-staryh; Тем
чуть bashku себе на них глядя не othohotal), потом Пит laskovo лягнул его в
брюхо, и мы оставили его в покое. На заплетающихся ногах он пошел прочь --
мы ему не очень-то сильный foltshok сделали, -- только все охал, не понимая,
где он и что с ним, а мы похихикали tshutok и прошлись по его карманам, пока
Тем выплясывал вокруг с замызганным зонтиком, но в карманах мы мало чего
обнаружили. Нашли несколько старых писем, из которых некоторые, написанные
еще в шестидесятых, начинались с "милый мой дорогой" и всякой прочей driani,
еще нашли связку ключей и старую пачкающуюся авторучку. Старина Тем прервал
свою пляску с зонтиком и, конечно же, не выдержал -- принялся читать одно из
писем вслух, вроде как чтобы показать всей пустой улице, что он умеет
читать. "Мой дорогой, -- начал он своим писклявым голосом, -- пока тебя нет
со мной, я буду все время о тебе думать, а ты не забывай, пожалуйста,
одевайся потеплее, когда выходишь из дому вечерами". Тут он выдал gromki
такой smeh -- "ух-ха-ха-ха" -- и притворился, будто вытирает этим письмом
себе jamu.
-- Ну ладно, -- сказал я. -- Завязываем, бллин. В карманах брюк у
starikashki нашлось немного babok (денег, стало быть) -- не больше трех
hrustov, так что всю его melotshiovku мы раскидали по улице, потому что все
это было курам на смех по сравнению с той капустой, что распирала наши
карманы. Потом мы разломали зонтик, всем тряпкам и одежде устроили razdryzg
и разметали их по ветру, бллин, и на том со старым kashkoi-учителем было
покончено. Конечно, я понимаю, то был вариант, так сказать, усеченный, но
ведь и вечер еще только начинался, так что никаких всяких там
иззи-винни-ненний я ни у кого за это не просил. "Молоко с ножами" к тому
времени как раз начинало чувствоваться, что называется, budle zdraste.
На очереди стояло сделать смазку, то есть слегка разгрузиться от
капусты, тем самым, во-первых, обретя дополнительный стимул, чтобы triahnutt
какую-нибудь лавочку, а во-вторых, купив себе заранее алиби, и мы пошли на
Эмис-авеню в пивную "Дюк-оф-Нью-Йорк", где не бывало дня, чтобы в закутке не
сидели бы три или четыре babusi, lakafa помойное пиво на последние грошовые
остатки своих ГП (государственных пособий). Тут мы уже выступали этакими
pai-malltshikami, улыбались, делали благовоспитанный zdrastiпg, xoтя старые
вешалки все равно от страха были в отпаде, их узловатые, перевитые венами
rukery затряслись, расплескивая пиво из стаканов на пол.
-- Оставьте нас в покое, ребятки, -- сказала одна из них, вся такая
морщинистая, будто ей тысяча лет, -- не трогайте бедных старух. -- Но мы
только зубами блесь-блесь, расселись, позвонили в звонок и стали ждать,
когда придет официант. Он явился, нервно вытирая руки о грязный фартук, и мы
заказали себе четыре "ветерана", а "ветеран" -- это в те времена был такой
коктейль очень модный из рома и шерри-бренди, а еще некоторые любили
добавить туда сок лайма--тогда это называлось "канадский вариант". А я и
говорю официанту:
-- А ну-ка, обслужи babushek по полной программе. Всем по двойному
виски и еще дай им чего-нибудь взять с собой. -- Я вывалил из кармана на
стол весь свой запас deng, и трое моих друзей сделали то же самое -- ох,
времена были! В общем, появились на столе у регеpuglyh старых вешалок
стаканы с горючкой, а они сидят ни живы ни мертвы и не знают, чего сказать.
Насилу одна из них выдавила: "Спасибо, ребятки", но по ним было видно:
смекнули уже, что тут дело нечисто. Ладно, выдали мы им, по бутылке
"Янк-Дженерал" -- коньяка, значит, причем это уже с собой, а я еще дал deng,
чтобы им с утречка принесли на дом по дюжине пива, а они, дескать, пусть
только свои voniutshije адреса рассыльному оставят. Потом на оставшуюся
капусту мы скупили в zabegalovke все пироги, крекеры, бутерброды, чипсы и
шоколадки, и все это тоже для старых кочерыжек. Потом говорим: "Stshias
вернемся", и под бормотанье старых куриц -- мол, спасибо, ребятки, дай Бог
вам здopoвья, мальчики -- мы уже пошли на выход без единого цента deng в
карманах.
-- Ну и ну, прям что в самом деле какие-то мы dobery, -- сказал Пит.
Причем явно наш темный Тем ни в зуб ногой не vjezzhajet, но он помалкивал,
чтобы мы не назвали его лишний раз glupym и bezmozgiym. Ну и пошли мы тут же
за угол на Эттли-авеню, там в тот час еще работала лавка, где продавали
сласти и tsygarki, Мы сюда уже месяца три как не заходили, на улице было
тихо, пустынно -- ни милисентов с автоматами, ни всяких там патрулей
ополчения, которые в те дни все больше по ту сторону реки сшивались. Надели
мы маски -- тогда это было новшество, чудненькие такие, в самом деле
baldiozhno сделаны в виде лиц всяких исторических персонажей (когда
покупаешь, тебе в магазине сразу и фамилию его говорят), так что я был
Дизраэли, Пит был Элвис Пресли, Джорджик был Генрих VIII, а Тем был поэт по
имени П. Б., Шелли; маски были просто otpad: волосы и всякое такое, и еще
специальная пластмассовая штучка приделана -- дернешь, и вся fignia тут же
скатывается трубочкой, чтобы, когда дело сделано, спрятать в сапог; в общем,
надели и втроем вошли. Пит остался снаружи па striome -- не то чтобы это так
уж нужно было, просто на всякий роzharni. Очутившись в лавке, мы тут же
бросились к Слаузу -- он там хозяином был, толстый такой kashka с пивным
брюхом, который сразу все ponial и кинулся к себе в контору, где у него был
телефон, а может даже и хорошо смазанная шестизарядная pushka. Тем лихо
перемахнул прилавок, взметнув ворох пачек с куревом, которые с треском
ударили в большой плакат, на котором какая-то kisa демонстрировала
покупателям zuby и grudi для рекламы очередной марки mahry. Все, что можно
было vidett потом, это единый ком, в который сплелись старина Тем и Слауз,
покатившиеся за штору в подсобку. Потом можно было только slyshatt хрипы и
удары за шторой, грохот падения каких-то vestshei, ругань, а потом звон
стекол: дзынь-ля-ля! Мамаша Слауз, жена хозяина, так и замерла, словно
примерзла к полу за прилавком. Ясно, что, дай ей волю, она сразу подымет
kritsh -- убивают, мол, и тому подобный kal, поэтому я скоренько заскочил за
прилавок, sgrabastal ее и тоже смял в ком, ощутив в ноздрях vonn ее
парфюмерии, а под руками ее трясущиеся обвислые grudi. Я зажал ей rot своей
grablei, чтобы она не bazlala на весь белый свет о том, что ее грабят и
убивают, но эта подлая swnka так укусила меня за ладонь, что я сам испустил
дикий kritsh, а потом уже и она завопила на всю вселенную, призывая ментов,
то есть милисентов. В общем, пришлось выдать ей toltshok гирей от весов, а
потом поработать над ней ломиком, которым они ящики распечатывали, и тут уж
она как миленькая заплясала под красным флагом. Поваляли мы ее по полу,
shmotki, конечно, на ней vrazdryzg, но это уж так, dlia baldy -- и slegontsa
попинали govpodavami, чтобы прекратила свой kritsh. А когда я увидел, как
она лежит, выкатив наружу grudi, я еще подумал, может, заняться, но нет, это
у нас было намечено на потом. Взяли мы кассу--очень, кстати, неплохо
pripodnialiss -- и с несколькими блоками лучших tsygarok, бллин, svalili.
-- Ну и тяжелый же хряк-то он оказался., -- все повторял Тем.
Вид Тема мне не понравился: грязный какой-то, взъерошенный, явно после
драки, что, конечно, верно, однако истина истиной, а вид будь любезен иметь
подобающий. Галстук такой, будто по нему ногами ходили, маска съехала,
morder в пыли, и мы втащили Тема в переулок, где, послюнив платки, shutok
его подправили, убрали кое-какую griazz. Чего не сделаешь ради дружбы! Назад
в пивную "Дюк-оф-Нью-Йорк" мы возвратились очень скоро, я по часам проверил:
нас не было каких-нибудь минут десять. Престарелые babushki все еще сидели,
попивая пиво и виски, которое мы им пос