Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
ь и быть поглощенным вослед идущими.
Когда ты дочитаешь письмо, ты, надеюсь, поймешь, - дай боже, чтобы
поняла, - что за сдвиг я имею в виду. Серьезно прошу тебя, и ты попроси
маму, не наводить никаких справок обо мне - это и унизительно, и
бесполезно - придет время, и я, само собой, дам о себе знать, а как без
меня жить - тут, я уверен, вам моих рекомендаций и наставлений не
требуется: мы все - взрослые люди. И все же не написать - не могу. И не
потому, что приспичило морализировать или поучать, а потому что чувствую
некий долг перед тобой, потому что люблю тебя. Притом так, как я хочу
написать, и то, что хочу, я могу сейчас написать только тебе. А ты потом
покажи это письмо маме, и вы поговорите, порассуждайте на тему "что там с
ним произошло", если вообще такая тема возникнет. Лично маме я теперь
написать не в состоянии, передай ей спасибо за телеграммы.
Так вот, любимая дочь моя, мне тоже, как и тебе, стало необходимо
развеяться; и у меня - поиски себя. Согласен; поздновато в сорок два года.
Но мудрые люди говорят, что эти, так называемые поиски могут продолжаться
всю жизнь, пока в конце, под склоном бытия, так сказать, не обнаруживаешь
вдруг истину, которая оказывается какой-нибудь незамысловатой вещицей -
ну, например, чем-то вроде покореженной, старой корзины с остатками песка
на дне: поднял ее - совсем все и высыпалось.
Мне потребовалось развеяться, потому что еще никогда в жизни я не
чувствовал себя таким ничтожеством, такой мелкой и незначительной
пустяковиной под огромным сводом мироздания. Пусть не коробит тебя этот
поэтический оборот, но иногда именно такой лексикон оказывается наиболее
точным. Словом, однажды ночью на балконе, глядя на небо, я почувствовал
себя целиком и полностью так; незначительно, мизерно и пище.
Ты часто говоришь о здравом смысле, о рациональности и разумности;
хотя, дорогая моя, нередко поступаешь вопреки таковым, что мне теперь даже
нравится. Так вот, твой "рациональный", разумно-неразумный мозг может
подсказать тебе, что у меня какие-то неприятности и тому подобное, но ты
ошибешься. У меня все так основательно и успешно, что вчера еще трудно
было что-то подобное представить. Мои опыты привели меня к грандиозному
результату, масштабность которого поистине планетарная - не преувеличиваю,
поверь! И если я совсем свихнусь, то в скором времени благодарное
человечество будет носить меня на руках - не только меня, но и всех нас,
то есть и тебя тоже. Мы станем крезами. Ты сможешь завтракать на Рижском
взморье, обедать в Батуми, а вечером осматривать живописные окрестности
Нарьян-Мара. У тебя найдут - обязательно найдут! - выдающиеся актерские
способности и без экзаменов примут в студию самого... Ну кто там сейчас
самый-самый-самый делатель актрис? А как же иначе - ведь ты дочь Визина,
благодетеля Визина, академика Визина, и по одной этой причине у тебя не
может не быть прорвы самых разнообразных талантов. А то, что стану
академиком, можно не сомневаться, - если, конечно, поддамся искушению
благодетельства. А картины мамы будут выставлены в самых знаменитых
галереях, им не будет цены, маму увенчают высокими титулами, похитители
художественных ценностей совсем потеряют покой. Ты у меня молода, здорова
и красива, ты блестяще выйдешь замуж, у тебя будет вилла. Маме тоже всего
тридцать семь, она очень заметная женщина, мы поедем в Рим и Флоренцию, в
Париж и Дрезден, в... В общем, куда она пожелает.
Вот какие наши обстоятельства и перспективы.
Но вот утром, скажем, я сделал открытие, а ночью затем вышел на
балкон...
Людочка! Ты хоть раз почувствовала в себе полнокровное стабильное
равновесие? Почувствовала ли ты себя надежно сильной, глубоко уверенной,
светлой? Словом, хоть раз почувствовала ли себя полноценным человеком?
Увы, о себе я такого сказать не могу. Я вышел на балкон, была половина
третьего ночи, или что-то около этого, город спал, даже машин не было
слышно; я вышел, досмотрел вверх, прислушался, и тут впервые увидел ночное
небо, вообще - небо, а вернее - мне показали его. Да-да, такое и было
чувство - мне его показывают. И сейчас же вдруг накатило, накатило... Я
подумал: почему? Ну почему? Чего мне не хватает? Мне сорок два года всего,
у меня красавица-дочь и талантливая жена, я - доктор наук, у меня
интереснейшая работа, великолепные возможности, современнейшая
лаборатория, я - автор печатных трудов и изобретений, прекрасно обеспечен
материально, мне идут навстречу, меня ценят, уважают, мне везет... Что еще
нужно?.. И вот я понял, что мне нужно хоть раз почувствовать себя
полноценным человеком - тем сильным, красивым, высшим созданием, какое в
детстве мне рисовалось моим воображением. И еще я понял, что если хочу
быть благодетелем человечества, то мне не следует выходить ночью на
балкон.
Все смешалось. Ведь в твоем понимании, сказало мне звездное небо,
полноценный человек тот, кому все доступно: пожелал - постиг, сел за свои
пробирки - и через энное время ответ в кармане. А вот я, сказало мне
звездное небо, я тебе недоступно, хоть ты и тычешься за свою
пленочку-атмосферу; как цыпленок, и называешь это космическими
исследованиями. Между прочим, сказало оно мне по секрету, я тебе не то
чтобы совсем уж недоступно, а недоступно я тебе вот такому, сегодняшнему,
вооруженному твоим научным катехизисом. Да что там я, куда тебе до меня,
когда ты и сам себе недоступен, и ближние твои тебе недоступны, и то, по
чему ходишь и чем дышишь. Понаоткрывали вы, говорит, массу всякой всячины,
а связать в одно не можете - недоступно... Оно мне, дочь моя, сказало, что
я - кретин из кретинов в своей научной гордыне и самоуверенности, в своем
плановом суеверии.
Когда ты встретишь на улице довольно высокого и крепкого белобрысого
субъекта, с небольшими залысинами, умеренной бородкой и усами, субъекта,
который этак невозмутимо поглядывает по сторонам и ногу ставит твердо и
категорически, то знай, это - доктор химических наук Г.П.Визин, твой отец.
Когда ты увидишь в президиуме моложавого типа, - легкая проседь в
бороде, заметь, лишь придает ему моложавости, - в белоснежной рубашке, с
галстуком в крапинку, с янтарными запонками, - типа несколько скучающего,
ибо ему все ясно, а его выступление впереди, и его, естественно, все ждут
- оно будет гвоздевым, то можешь не сомневаться, дочь моя, что это - твой
уважаемый родитель.
Когда ты окажешься, - бывает чудо, и ты в самом деле куда-нибудь
поступишь, - в студенческой аудитории и увидишь за кафедрой уверенного,
спортивного и все на свете знающего бойкого профессора, лихо и с блеском
расправляющегося с загадками и тайнами природы, то имей в виду, что это -
все он, твой осиянный свыше папаша.
А вот теперь, когда ты встретишь на дороге несколько пожухлого и
растерянного человека, с осоловелыми от бессонницы глазами, в походном
костюме, с туго набитым, тяжелым рюкзаком за плечами, - не удивляйся: то
опять же твой отец, но на сей раз безутешно усомнившийся и отправившийся
искать самого себя, - такая с ним случилась метаморфоза.
Он идет и думает вот о чем.
Как вышло, думает он, что преуспевающий, уважаемый и довольно уже
заметный, - скажем из скромности, "заметный", - ученый превратился в
бродягу? Как случилось, что то, что он думал до сих пор о себе и об
окружающем, оказалось иллюзией? Как может человека "вынести на волне"? И
как он может принимать почести и оставаться на высоте, если личные его
заслуги тут ни причем, а просто удачно сложились обстоятельства и
соответствующим образом вели себя его попечители и наставники? Короче, он
идет и думает о том, что это вовсе не благо, когда все время везет в
жизни: ведь когда все время везет, невозможно почувствовать себя
полноценным человеком.
Человек, думает он, которому постоянно везет, которого "вынесло на
волне", которого "выделяют" и ревностно оберегают добрые опекуны, такой
человек - раб случая, раб обстоятельств, раб всего, что его окружает -
иначе быть не может. И вот он, спохватившись, вспоминает некий пункт
кодекса чести и достоинства, вспоминает, что надо выдавливать из себя раба
- выдавливать по капле, по молекуле, везде, всюду и во всем. Вспоминает и
сразу спотыкается: если, говорит ему один из недреманных внутренних
голосов, ты без конца будешь из себя выдавливать этого раба, то что же на
определенном этапе останется в тебе? А останется, дорогая дочь моя, пшик,
пустой тюбик, ибо так уж устроен человек, которому везет, таково его
содержание. А в добавок ко всему, просыпаешься однажды, - или выходишь
ночью на балкон, - и обнаруживаешь, что тебя укусил какой-то непонятный
микроб, и начинаешь догадываться, что это может привести к необратимым
явлениям.
Вот какие мысли обуревают нынче твоего отца, и они, эти мысли -
единственное сейчас его достояние.
Нетипично? Возможно. Но - надоел стандарт, опостылело клише.
Никогда я не писал тебе таких писем, насколько бы долго и далеко не
отлучался из дома, не писал и не говорил ничего подобного - и никому так
не писал и не говорил. Может быть, ты подумаешь, что мне просто захотелось
выговориться - устала замотался, надо, дескать, было пожалеть папку, чтоб
не дурил, а то я в последнее время не очень внимательная стала, а
как-никак призвана быть опорой в старости и тэ дэ... Нет, ангел мой, я не
устал, и не выговориться мне захотелось, а всего-навсего перед походом я
много думал о тебе. И решил так: она взрослая и должна понять меня, другой
случай _сказать ей_ вряд ли представится. Дело в том, что я тебя люблю, но
я на тебя нисколько не надеюсь - в смысле "опоры", потому что эгоизм твой
беспределен, и я не знаю, поубавится ли он когда-нибудь. Он у тебя теперь
трехглавый: врожденный, возрастной и привитый. Снести бы поскорей хотя бы
две последние буйные головушки, а уж первая - бог с ней, пускай
произрастает, только постарайся не закармливать, ходить без меры, дорогая
моя.
Я не виню тебя. Путник никого не винит, путник идет и думает. Да и как
винить? Когда сам с ношей. Везучий человек, потревоженный неведомым
микробом, не может никого винить, ему не до того.
Чтобы тебе стало понятнее, что я ищу, придумай сказку, в которой,
например, папка продает душу дьяволу или вступает, - что, безусловно,
значительно современнее, - в контакт с инами.
Наверно, мои разглагольствования очень путанны - пусть. Постарайся
понять и переварить. Ну, а не переварится - я не судья тебе...
Понимаешь! Надо прислушиваться к себе. Прислушиваться, прислушиваться,
чтобы услышать себя истинного. Как в древности наши предки прислушивались,
приникнув ухом к земле. Прислушивайся терпеливо, усердно и постоянно -
авось услышишь. Обязательно надо услышать! И тогда не будешь бояться, что,
выдавливая раба из себя, рискуешь остаться пустым, мятым тюбиком, - тогда
тюбик не опустеет.
Помни, что одни и те же уникальнейшие инструменты - глаза, уши, сердце
- служат и свету и тьме.
Ну вот, скажешь ты, не удержался все-таки от назиданий. Ах, Людочка!
Это не назидания. Это - всего лишь попытка выйти из-под опеки случая, из
ряда клише. Никаких тебе окончательных выводов делать не следует - во
всяком случае, я не для того писал. А для того я писал, чтобы ты, когда
тоже придет время отправиться в путь, понесла с собой хотя бы часть
сказанного. Я бы очень хотел, чтобы оно, сказанное, присутствовало в твоем
сознании; я хочу, чтобы ты не забывала, что я так думаю, что очень важно
почувствовать себя полноценным человеком.
Обязательно не забудь дать прочесть маме.
Белье из прачечной привезут 12.06.
Деньги - в моем столе, средний ящик, справа.
Обнимаю, целую. Отец.
5
Письмо к шефу
Уважаемый Антон Маркович!
Причины сугубо личного порядка вынуждают меня заявить Вам следующее.
После отпуска я не вижу для себя возможностей ни заведовать
лабораторией, ни оставаться в институте. Мотивы чрезвычайно серьезны, и
поскольку, повторяю, они исключительно личного порядка, то излагать их ни
стану.
Официальное заявление о просьбой об увольнении прилагаю.
Прилагаю также листок с кандидатурами, которые, на мой взгляд, успешно
могли бы руководить лабораторией. Впрочем, решающее слово, безусловно, за
Вами.
Благодарен Вам за помощь и доверие.
Адрес, по которому следует послать мои документы и прочее, сообщу
позже.
С уважением - Г.Визин.
6
Письмо к Алевтине Викторовне
Прежде всего убедительнейше прошу Вас простить меня за ту мерзкую
выходку - то была пьяная истерика, я не отдавал себе отчета в своих
поступках. Прошу Вас об этом, зная безграничное Ваше великодушие, Ваше ко
мне доброе расположение, Вашу дружбу и заботу. Так случается, что вовсе
того не желая, мы жестоко обижаем самых преданных нам людей, а потом
готовы от стыда и раскаяния сквозь землю провалиться, но земля не
разверзается, и остается ходить по ней, пряча от людей глаза, как будто
каждый знает о твоем падении. Простите, простите меня, добрейшая Алевтина
Викторовна...
Я знаю, ни один гадкий поступок не останется безнаказанным, и когда со
мной случится что-нибудь нехорошее, я буду думать, что это справедливо,
что таким образом мне судьба воздала за нанесенную Вам обиду, а совесть
моя уже никогда не успокоится.
Я расстаюсь с Вами, с лабораторией, с НИИ. Уезжаю. Совсем. Так сошлись
обстоятельства. Некогда в меня было заронено определенное семя, и говорят,
что всякое семя произрастает на подготовленной почве. И вот, наконец,
почва оказалась подготовленной, и семя произросло. И следовательно - здесь
мне делать больше нечего. Прошу Вас, - осмеливаюсь после всего, -
позаботиться о скорейшей пересылке моих документов по адресу, который я
дополнительно сообщу.
Еще раз прошу у Вас прощения, милая Алевтина Викторовна; всегда буду о
Вас вспоминать хорошо - мне ведь и было хорошо рядом с Вами, о другом
помощнике я не мог и мечтать.
Ваш Г.В.
7
Письмо к приятелю
Уезжаю, брат, бросаю все к чертовой матери. Причины, уверяю тебя,
весьма существенные - нечто вроде внутреннего переворота. Но если я их
тебе стану объяснять, то прежде всего запутаюсь сам, а ты так ничего и не
поймешь. Потому что тут - почище шахмат.
Знаю: будут рядить и гадать, искать объяснения и побуждения. И что бы
ни нашли, будет неправдой - можешь поверить мне. Лучше всего было бы, если
бы ты распустил слух, что, ну, например, у меня случился промах в романе с
какой-нибудь студенткой, или что, скажем, переспал с женой шефа, и далее в
таком роде. Потому что мне сейчас важнее всего скомпрометировать себя,
чтобы все мосты были надежно сожжены, чтобы, если и захочется, не смог
вернуться. Но ты ведь у нас исключительно порядочный и, видимо, такая
услуга тебе не по плечу. Или, может быть, все же попробуешь?.. Помни, я
прошу об услуге.
Как бы там ты ни отважился поступить, знай, что отныне я больше не
ученый, не начальник, не муж и не отец - все в прошлом. Отныне я -
легкомысленный тип, готовый поверить в любую чертовщину. Потому что если
не хочешь быть клише, если хочешь совершить Поступок, то надо быть
немножко непоследовательным, немножко сумасшедшим, немножко беспечным -
одним словом, немножко легкомысленным. По крайней мере, на первых порах.
Могу тебе по секрету сказать, что намерен я посетить одно волшебное место,
испытать его чары. Сам понимаешь, когда человек на такое решился, то
бесполезно от него требовать благоразумия.
Скомпрометируй меня, прошу!
И еще просьба. Если вдруг окажусь через какое-то время без денег, то не
откажи в помощи. А? Я напишу - куда, сколько и на какой срок. Многим
обяжешь. Если вдруг, разумеется...
Предчувствую много увлекательного и занимательного.
Поинтересуется Тамара, отвечай, что ничего не знаешь.
Жму твою гроссмейстерскую пятерню.
Твой Визин.
ОТРЫВ
1
Визиноиды повели себя необычно: они не спорили, не ссорились больше, не
старались перекричать друг друга, а как бы выстроились в очередь - один,
отстояв какое-то время, вытеснялся другим, другой - третьим, третий -
четвертым, таким образом, задумчивого Визина сменял веселый, веселого -
отрешенный, отрешенного - деловитый и так далее, и каждая ипостась
отводила себе час-два, не больше, так что не успевал с ней как следует
свыкнуться. Наконец, вахту принял самый легкомысленный визиноид, и с ним
сразу стало просто, и Визин решил, что теперь это - самая подходящая
ипостась, и постарался в ней утвердиться. И сразу пропали все сомнения и
оглядки, все эти вопросы-восклицания, - мыслимо ли?! я ли тот, кто так
поступил?! что скажут и подумают?!. прошлое - побоку?!. - и поэтому ранним
утром девятого июля Визин номер такой-то объявился в аэропорту.
Он шел легкой, небрежной походкой, на лице сияла шалопутная улыбка - в
общем, весь вид его и самоощущение были почти в точности такими же, какими
они были, когда он несколько дней назад выходил из почты, заказав
нежданно-негаданно переговоры с Долгим Логом, - легкость, беспечность,
невозмутимость. Ни секунды не мешкая и не колеблясь, он подошел к кассе,
великодушно улыбнулся аппетитной кассирше и купил билет. И что-то даже
сказал при этом - что-то подчеркнуто беззаботное, бонвиванское, чего та
явно не оценила: надула губки и отвернулась.
- Ну да, - продолжая улыбаться, произнес он, - если бы я в Париж
летел...
Потом он слонялся по залам, читая всякие вывески, правила и
распоряжения; потом посидел в кресле и, расслабившись, приготовился
подремать, но ничего не получилось, и он уже решил было пойти в буфет, как
вдруг увидел в толпе у дальней кассы зеленое платье Лины. Сонливость как
рукой сняло. Он бросился туда, стараясь не упустить ее из виду, но
все-таки упустил, толпа сгустилась, и сколько он ни рыскал между людьми,
сколько ни отбегал на свободное место, чтобы обозреть все издали, -
зеленого платья больше не было. Он несколько раз обошел залы, заглянул в
багажное отделение, прогулялся по галерее над подъездами к аэровокзалу -
все напрасно. "Спокойно, брат Визин, коллега, - утешительно нашептывал
неунывающий и беспечный визиноид. - Спокойно. Не удивляйся, никаких
эмоций. Что произошло-то? Да ничего особенного. Померещилось. Ты ведь как
раз соснуть собрался, а в такие минуты всегда мерещится. Помнишь тот
телефонный разговор, когда она назвалась работницей "службы утешения"?
То-то. Нервы все. Давай-ка - в буфет. Подкрепимся, освежимся. До вылета не
так-то много и осталось..."
Она сидела за столиком в дальнем углу, сидела одна, потягивая через
соломинку коктейль. Визин подошел очень уверенно - он даже удивился себе,
что может быть таким уверенным, хотя какой-то противный голосок, как
только Визин ее увидел, начал панически попискивать - "мыслимо ли?!.
мыслимо ли?!."
- Мыслимо, - громко проговорил он, подходя. И не почувствовал ни
растерянности, ни страха, когда она подняла на него глаза, в которых
сверкали недоуменные зеленые искорки. - Здравствуйте, беглянка!
Смутилась на этот раз она - не то, что тогда, в коридоре института;
зеленые искорки забегали и засверкали беспокойнее.
Он решительно сел, положил руки на стол, вздохнул.
- Вы смотрите на меня так, словно не узнаете. Или я настолько и