усь  за то,  что слишком  осуждала  и слишком требовала много.  Я
обратилась к тебе, как сестре...
     Ниночка. К сестре!.. Зачем ты лжешь, я не понимаю. Какая я тебе сестра?
Разве так смотрят на сестру, как ты на меня все время смотришь? Ты, конечно,
не  видишь  своих глаз,  но я-то их вижу.  Я теперь боюсь темных  углов. Как
темный  угол,  так  оттуда  смотрят  на меня  твои  глаза, смотрят  с  такою
ненавистью, с такой злобой...  Я теперь во  сне вижу твои глаза и просыпаюсь
от их взгляда каждый раз с чувством, что ты меня уже - убила.
     Анфиса (грубо). Ты с ума сошла!
     Ниночка. Нет, я не сошла с ума. Зачем ты носишь на пальце яд?
     Анфиса. Это неправда.
     Ниночка.  Опять  лжешь:  ты сама показывала, как  открывается перстень.
Зачем ты носишь на пальце яд? Так делают только убийцы.
     Анфиса. Этот яд - для меня.
     Ниночка. Неправда. Для других.
     Анфиса (гневно). Для меня, я тебе говорю.
     Ниночка. Для тебя? Так почему же ты... не лежишь рядом с Померанцевым?
     Анфиса. Нина! Что ты говоришь?
     Ниночка. Впрочем... он был честный.
     Анфиса (в ужасе). Как ты жестока, Нина, как ты безумно жестока!
     Ниночка (берясь пальцами за виски). Ах, ложь, ложь, ложь!
     Из кабинета выходит Федор Иванович.
     Федор Иванович. Что это? Не спите еще?
     Анфиса. Да так. Федор Иванович, вы будете ужинать, я велю разогреть?
     Федор Иванович. Нет. Ниночка, девочка, отчего ты не идешь спать? Бедная
ты  моя  девочка!  (Целует.)  Иди себе,  девочка, спи. У  тебя  глаза, как у
молчания  в  лесу.  (К Анфисе,  вскользь.)  Ты  слыхала про  гимназиста?  (К
Ниночке.) Если  б я был твоей  нянькой,  я рассказал бы тихую  сказку о иных
счастливых странах, где не  убивают ни себя, ни других,  где розами украшают
живых,  а не мертвых. Золотыми снами  обвеял бы твое сердце, золотыми снами,
как короной,  увенчал  бы  твою головку...  (Улыбается.)  Если  бы был твоей
нянькой.
     Ниночка (тихо). Проводи меня до комнаты.
     Федор Иванович. Боишься? Ну, идем, идем, хочешь, на руки возьму?
     Ниночка (покорно). На руки - не надо.
     Уходят. Анфиса с ужасом  смотрит  им вслед, делает шаг  к  двери,  куда
скрылись, но поворачивается и быстро ходит по комнате, роняя мебель.  Ломает
руки.
     Федор Иванович (входя). Бедная девчонки! Бедная девчонка! Ты  отчего не
спишь, Анфиса? Пора. Ужинать я не буду. Прощай. (Небрежно целует ее в щеку и
к двери кабинета.)
     Анфиса (хрипло). И только?
     Федор Иванович. А что же еще? Надо спать.
     Анфиса (хрипло). И только?
     Федор Иванович (мягко). Я устал. Сегодня у меня очень тяжелый день.
     Анфиса.  Отчего же ты мне  не  расскажешь  про  твой тяжелый  день?  Ты
уходишь, отчего же ты не зовешь меня к себе?
     Федор Иванович. К себе, сегодня? (Сурово.) Ты забыла про смерть.
     Анфиса. Что? (Понимая.)  Какая гадость! Какая  гадость! И только это ты
мог подумать. (Быстро ходит по комнате, заламывает руки.) Федор, я больше не
могу. Федор, что ты делаешь со мной? Я больше не могу.
     Федор  Иванович (неохотно садится). Ну,  что еще такое, Анфиса? Говори.
Который  час?  Но  только  не  лучше  ли  отложить  до  завтра?  Пожалуйста.
(Закрывает  глаза рукой.) Ведь я видел его, Анфиса.  И  у  меня сейчас перед
разами  это  маленькое, желтое, восковое лицо,  лицо безбородого  мальчишки,
который вдруг осмелился стать мужем. Как он смел?
     Анфиса (тихо). Федор, я больше не могу.
     Федор Иванович (встает и ходит). Как он смел? Взял и  сделал то,  о чем
мечтает каждый  человек...  да, хоть в  жизни, но  каждый  из  нас  мечтал о
самоубийстве. И все  мы стали маленькие, а он вырос, как  гигант, гигантской
тенью лег над нами и мертвыми глазами смотрит прямо в душу. Чего он смотрит?
Что я ему отвечу? Ну, конечно - мы,  живые,  принесли ему цветов... каких-то
красных  роз, травы и даже веток - мы рвали в темноте. И я  рвал. И они, эти
испуганные  и торжествующие дети, они больше не  уважали  меня - они уважали
только его. Ну... ты не слушаешь меня.
     Анфиса. Федор, скажи: ты уже больше не любишь меня?
     Федор  Иванович.  Ах, Анфиса!  (Вздыхает и садится.) Ну, люблю. Ну, что
случилось, говори. Только лучше бы... не надо, Анфиса.
     Анфиса. Ты помнишь, Федор, что ты обещал, когда я отдавалась тебе?  Что
больше ты не будешь близок с женой - ты помнишь?
     Федор Иванович утвердительно кивает головой.
     Анфиса. Я рада. Значит, это неправда, что третьего дня  ночью ты  был у
нее?
     Федор Иванович (медленно). Нет, правда. Был.
     Анфиса  (хватаясь  за  шею). Да, был? А  я думала,  что  она солгала...
Значит, правда: был. Кто же я теперь, Федор? Ты назвал меня женой - жена или
любовница?
     Федор Иванович. Зачем так резко? Я этого не говорю.
     Анфиса. Не говоришь? И ты знаешь, как они относятся  ко мне - все, все,
эта  добрая  Саша, эта чистая девочка, которой ты хотел навеять золотые сны?
Меня  травят, преследуют на каждом шагу, меня грызут, как собаку, забежавшую
на чужой двор. Нянька не пускает меня в детскую,  меня презирает Катя,  твой
кучер  Еремей фамильярничает со  мной...  а  я?  Верчусь,  улыбаюсь,  глотаю
отравленный хлеб - ты видел, как Саша подает мне тарелку за обедом?
     Федор Иванович (холодно). Да, видел. И... удивлялся.
     Анфиса. Чему?
     Федор Иванович.  Что  ты не  возьмешь эту тарелку и не бросишь в голову
Саше.
     Анфиса. Ты этого хочешь? Да? Говори, ты этого хочешь?
     Федор  Иванович. Тише.  Я  знаю только одно, что ты  этого не можешь. И
нельзя ли,  пожалуйста, Анфиса, крика и вообще без этих... супружеских сцен.
(Мягко.)  Я прошу тебя, Анфиса. Я сегодня устал  и кроме того... (Сдержанно,
волнуясь.) Один негодяй оскорбил меня. Конечно, это пустяки.
     Анфиса. Да, я знаю. Ставровский. И он был прав.
     Федор  Иванович  (угрожающе,  но  все еще  сдержанно). Анфиса!  Я прошу
тебя...
     Анфиса. Да, да, он был прав. И, вероятно, это было очень красиво, когда
ты поклонился, а он...
     Федор Иванович (поднимаясь). Я ухожу.

     "Анфиса (кричит). Нет, нет!" Федор Иванович. Чего ты хочешь? Ты сама не
понимаешь, что  ты говоришь. Он был  прав! Господа,  которые просто завидуют
мне, господа, которые не  могут переварить того, что я  зарабатываю  десятки
тысяч, что публика устраивает мне овации.
     Анфиса (почти невольно). Тебе кричали: вон!
     Федор Иванович (медленно). Да? Спокойной ночи, Анфиса.
     Анфиса. Федя! Я не буду, постой. Не уходи. Я знаю,  что я говорю.  Но я
так несчастна, так несчастна. Господи, что вы все делаете со мной?
     Федор  Иванович. Мне... надоело это. Чего ты хочешь, Анфиса?  Ты хочешь
правды, да?
     Анфиса. Да... если только ты можешь... сказать правду.
     Федор Иванович. Если только могу? (Грубо.) Ну, так ты  мне -  не нужна.
Понимаешь, просто не нужна.
     Анфиса (бледнея). Так говорят только прислуге.
     Федор Иванович.  Ах, оставь эти жалкие слова! Вообще, зачем  ты  лжешь?
Зачем ты солгала мне про свою гордость - ты вовсе не горда. Зачем ты солгала
мне про какую-то недоступность - ты доступна, как  и все. Помню, как я бегал
по  саду, по колена в снегу, без шапки и звал тебя, а ты сидела там, в углу,
с этим ничтожеством. Как еще тогда я не понял тебя!
     Анфиса. Федор, ты раскаешься в том, что говоришь.
     Федор  Иванович (смеется).  Любовница!..  Ну,  да, любовница.  Я хотел,
чтобы  ты  стала женою, а ты сумела стать только  любовницей... как все  эти
Саши, Лизы...
     Анфиса. Так. Только любовницей? Что же мне было делать, скажи.
     Федор Иванович. Не знаю.
     Анфиса. Нет, ты скажи!  Ты  не прячься!  Что же  мне было  делать,  ну,
говори!
     Федор Иванович.  Почем  я знаю,  что  должна делать женщина,  которую я
люблю? Этому не учат.
     Анфиса. Нет, скажи! Ты теперь не имеешь права молчать. Что я не бросила
в голову тарелкой  этой  несчастной  беременной женщине, да?  Что из любви к
тебе я унижалась, терпела плевки, разучилась краснеть, ненавидела  да? Что я
верила в твое благородство, в твое понимание,  в твою мужскую силу,  в  твою
честность?..
     Федор Иванович. Постой.  А зачем... а  зачем ты солгала  мне  про этого
офицера в Смоленске? Ты говорила, что не было ничего...
     Анфиса  (глухо).  То  был  мой  позор.  То была  ошибка, за  которую  я
наказана.
     Федор Иванович (насмешливо). И ты боялась, что я не пойму ошибки? И это
ты называешь - верила в меня? Ах, Анфиса, зачем ты лжешь? Этот офицер бросил
тебя?
     Анфиса. Нет. Но он оскорбил меня.
     Федор Иванович (медленно). Зачем  же ты не убила его, Анфиса? Ты должна
была его  убить.  Зачем  же  тогда  (с презрением  поднимает руку Анфисы, на
которой перстень, и снова бросает ее) ты носишь это?
     Анфиса. Тогда я еще не носила.
     Федор Иванович смеется.
     Анфиса (с ударением). Тогда я еще не носила этого.
     Федор Иванович. А теперь носишь? Не страшно, Анфиса.
     Анфиса. Ты смеешься?
     Федор Иванович. Смеюсь. Уезжай, Анфиса.
     Анфиса. Ты... ты просто - негодяй.
     Плачет, закрыв лицо руками. Молчание.
     Федор  Иванович.  Скажите  это при  всех,  Анфиса  Павловна,  и  я  вам
поверю... Уезжайте.
     Анфиса (сдерживая слезы). Я не уеду.
     Федор Иванович. Да? Останетесь?
     Анфиса. Да. Останусь. Вы  сказали: когда Саша родит, я уеду с тобой. Вы
были гуманны, вы не хотели тревожить вашей беременной жены...
     Федор Иванович (гневно). Опять ложь! Это вытвердили  о ее беременности,
это вы требовали пряток, темноты...
     Анфиса (с притворной кротостью).  Вы можете  меня ударить.  Ведь  вы  -
сильнее.
     Федор Иванович. Молчать!
     Анфиса. Тише, вас услышит беременная жена.
     Федор Иванович (тяжело  дыша). Будет.  Оставайтесь, если хотите. Я  иду
спать. (Встает.)
     Анфиса (еще не веря, что он уходит). Побудь со мной еще одну минуту.
     Федор Иванович. Нет.
     Анфиса (пугаясь). Одну только минуту. Я еще не все сказала. Одну только
минуту.
     Федор Иванович. Нет.
     Анфиса. Пожалей меня. Ах, Боже  мой,  ей ты хотел навеять  золотые сны,
неужели меня... меня... такую, ты оставишь одну. Прости меня.
     Федор Иванович. Ложь!
     Анфиса. Федя, пожалей меня. Одну минуту... минуточку...
     Федор Иванович (идет). Ложь!
     Анфиса (в исступлении). Федор, если ты уйдешь, я сейчас убью себя.
     Федор Иванович. Этим ядом, что на пальце? Ложь, ложь, ложь!
     Идет не  оглядываясь, к  двери.  Анфиса следует за ним, тянется  к нему
руками, но не смеет коснуться.
     Анфиса. Федя... Федор... Это безбожно! Пожалей меня... я  умираю. Федя,
неужели ты оставишь меня?
     Федор Иванович молча открывает двери кабинета, молча отстраняет от себя
Анфису и уходит. Щелкает ключ.
     Анфиса  (падая  на колени перед глухою дверью). Федя, Федя,  пожалей ты
меня. Этого не может быть. (Тихонько стучит  пальцем  в дверь.) Федя,  Федор
Иванович, пустите. Вы не  слышите?  Федя! Ай, я  боюсь! Ай,  я одна! Мне  же
некуда пойти, Федя. Мне же некуда пойти. Пожалей же ты меня...
     В слезах падает на пол.
     3анавес

     "ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ" Вечер. Крестины. На сцене столовая Костомаровых. Идут
последние  приготовления к  ужину,  который будет  тотчас  после  того,  как
совершится обряд. Около стола хлопочут  горничная  Катя и  для этого  вечера
приглашенный  лакей,  грязноватый  человек  с  небритой  физиономией.  Самые
крестины происходят  в детской, за комнату  от столовой;  и оттуда доносится
говор многих голосов, изредка смех.
     В комнатах очень светло и как будто весело.
     При открытии занавеса в  столовой только двое:  Федор Иванович, который
сосредоточенно шагает по комнате, заложив руки под фалды фрака, и Татаринов.
Последний  стоит  в  угрюмо-укоризненной,   но   в  то  же  время  несколько
просительной  позе и  медленно  ворочает головой  в  направлении  шагающего,
по-видимому,  неслушающего  Федора  Ивановича.  Оба  адвоката  во  фраках со
значками.
     Татаринов. Федя, я утеряю тебя, что ты не имеешь права так относиться к
своему здоровью. Ты слышишь?
     Федор Иванович. Слышу.
     Татаринов. А главное,  к  своему  таланту, который  начинает блекнуть и
терять краски, Федя.
     Федор Иванович. Ты это видишь?
     Татаринов. И не только я,  но и другие видят. Федор, послушай меня. Ну,
если бы ты был прирожденным алкоголиком, как этот... Розенталь, я оставил бы
тебя в покое: пей  и  погибай!  Но ведь  ты здоровейший  человек, и весь той
род...
     Федор  Иванович.  Надоело. Оставь!  И я вовсе  не пью так  много, чтобы
стоило из-за этого поднимать шум. Как все это нелепо!
     Татаринов (угрюмо). Играешь в карты.
     Федор  Иванович. Да, играю. Здесь  можно  и  не беспокоиться: я  всегда
выигрываю.
     Татаринов.  Что   же   хорошего?  Ты  выигрываешь,  значит,  кто-нибудь
проигрывает. Ты, может  быть, думаешь, что все это  геройство, а по-моему  -
только бесхарактерность. Хотя бы эта печальнейшая история со Ставровским...
     Федор Иванович. Тебе не нравится?
     Татаринов (морщась). Ах,  Федор Иванович, Федор Иванович! Ведь ты же не
думаешь того, что говоришь! И я вообще не понимаю, как ты, Федор Иванович, с
твоим высоким  понятием о личности, с твоим,  наконец, огромным талантом мог
опуститься до того, чтобы ударить человека...
     Федор Иванович. Я хотел посмотреть, как поступит Ставровский.
     Татаринов. Ну, и что же?
     Федор Иванович (пожимая плечами). Ничего.
     Татаринов. А  по-моему, он был  совершенно  прав,  и  прибег  к  защите
закона, а не кулаков. Мы, как носители...
     Федор  Иванович. Который час? Надоело,  Иван Петрович, оставь. Сто  раз
слышал!
     Татаринов. А вот тебя исключат!
     Федор Иванович. И это слышал.
     Татаринов. Федя, подумай о жене.
     Александра Павловна,  несколько раз выглядывавшая из двери и  слушавшая
разговор,  предостерегающе  указывает  Татаринову  на  мужа,  просит,  чтобы
замолчал. Боится.
     Федор Иванович (останавливаясь). Ну? Что там про жену?
     Татаринов. Да так, ничего. Ну, знаешь, как по обыкновению...
     Федор Иванович (морщась). Ах, и надоел же ты мне! И почему я до сих пор
тебя терплю, не понимаю. Так, заодно уж, должно быть, с остальным.
     Александра  Павловна  (умышленно  громко).  Катя,  -  сколько  же   тут
приборов, ты сосчитай. Ты считать умеешь?
     Подходит   к  мужу  и  кладет  ему  руку  на   плечо.   Тот  недовольно
останавливается. Александра  Павловна еще не совсем поправилась после родов,
похудела, улыбается томною, несколько жалкою улыбкой.
     Федор Иванович. Ну, что ты? Скоро там?
     Александра Павловна. Так,  немного приласкаться  захотелось...  устала.
Да,  вообрази,  какая  история, Федя:  забыли подогреть воду, попробовала  я
рукой - она как лед. Прямо заморозить хотели ребенка.
     Татаринов. Надо подлить кипятку.
     Александра Павловна.  Подливают!  Да разве  скоро ее  нагреешь:  купель
такая,  что взрослый  утонуть  может.  А  священник уже  приехал,  ждет, так
неловко.  Вы же  никуда далеко не уходите,  Иван Петрович... А ребенка вы не
уроните?
     Татаринов. Постараюсь. (В недоумении качает головой.) Вот странно: член
совета  присяжных поверенных, и  вдруг какой-то кум - это  все ваши прихоти,
Александра Павловна.
     Александра  Павловна.  Молчите, молчите.  (Робко.)  Федечка,  а  ты  не
пойдешь туда?
     Федор Иванович. Нет. Не люблю. Я уже говорил.
     Александра  Павловна. Ну, пожалуйста, ну, голубчик! Я прошу  тебя. Ведь
это несколько минут, ты хоть в дверях постой.
     Федор Иванович. Нет, нет. Да не  огорчайся же  ты, пожалуйста. Ведь это
же невозможно, из-за каждого пустяка слезы, истерики.
     Александра  Павловна  (улыбаясь  сквозь слезы). Да я  ничего, что ты? И
какие у меня истерики, что ты говоришь? - Это я-то истеричка! Иван Петрович,
послушайте... а вы танцевать будете? Куму необходимо танцевать.
     Быстро входит Розенталь.
     Розенталь. Александра Павловна, зовут!
     Александра Павловна. Ах, Боже мой, сейчас, сейчас! Не скучай тут, Федя,
пусть Розенталь побудет тобой.
     Уходит,  в  дверях  встречается с Анфисой.  Очень осторожно обходит ее,
подбирая платье так, чтобы не коснуться.
     Анфиса. Дайте мне воды, Катя.
     Катя. Сами возьмите. Вон стоит.
     Розенталь (очень вежливо). Вас также ждут, господин Татаринов.
     Татаринов (строго смотрит на него и проходит). Помни же, Федя.
     Федор Иванович. Анфиса, ты куда - посиди нами.
     Розенталь. Верно,  Анфиса  Павловна, посидите-ка лучше с нами.  Кстати,
мне нужно устроить некоторый консилиум.
     Анфиса (улыбаясь). Вы больны?
     Розенталь. Опасно. Денег нет.
     Все  трое  садятся  на  большой  турецкий  диван.  Анфиса  отодвигается
несколько к краю.
     Розенталь.  Ты,  Федор  Иванович, как психолог, вы же, Анфиса Павловна,
просто как  умнейшая женщина  -  помогите  мне вашим  компетентным  советом.
(Смотрит  на  лакея,  внезапно.)  Постой, что это  за  рожа?  (Вскакивает  и
подходит к лакею.) Алексей?
     Федор Иванович (тихо). Анфиса!
     Анфиса не отвечает.
     Лакей. Так точно, Алексей.
     Розенталь. Из Шато-Флери? Давно ушел?
     Лакей. Так точно-с, два года.
     Розенталь.  С  тех  пор  не  брился?  Но  какая  память,  черт  возьми.
(Радостно.)  Федя,  ты  узнал  эту  рожу? Ведь  это Алексей,  из Шато-Флери.
Помнишь?
     Федор Иванович. Нет.
     Розенталь. Должно быть, проперли за  пьянство, и фрак  у него напрокат.
Погоди, о чем я начал говорить, забыл?
     Федор  Иванович.  Послушай,  Андрей  Иванович,  будь  друг, принеси мне
папиросы  из кабинета. Кажется, на  столе оставил портсигар, а  если нет, то
посмотри в шкапу.
     Розенталь. Знаю. Эх, и до чего же тебе нужно побриться, Алексей.
     Уходит.   Катя   возится   у  стола   и  искоса  поглядывает  на   тихо
разговаривающих Федора Ивановича и Анфису.
     Федор  Иванович. Отчего ты так смотришь ни меня, Анфиса?  Мне больно от
твоего взгляда.
     Анфиса. А как же мне иначе смотреть? Научи.
     Федор Иванович. У меня тоска, Анфиса.
     Анфиса (равнодушно). Да?
     Федор Иванович. Ты не хочешь говорить со мной? Это нехорошо - почему ты
так изменилась, Анфиса? Мне больно, у меня тоска, а ты оставляешь меня.
     Анфиса. Я почти не вижу тебя. Ты совсем не бываешь дома.
     Федор  Иванович.  У меня  много работы сейчас, ну,  и... Ты  больше  не
любишь меня, Анфиса?
     Анфиса (улыбаясь). А ты?
     Федор Иванович.  Со  мной делается что-то странное.  У меня  уши  точно
заложены ватой... говорят, а я  ничего не слышу. Что-то  кривое  забралось в
мою  жизнь. Третьего  дня за пощечину Ставровскому меня  исключили из членов
клуба. А скоро исключат, должно быть, из сословия. В карты играю, пью.
     Анфиса. Напрасно.
     Федор Иванович (морщась). А тут этот  Татаринов... Ах, нет ничего  хуже
порядочных людей! Ходит вокруг меня и со  всех сторон конопатит, как дырявый
дом,   только   и   слышно,  как  деревянной  колотушкой  постукивает...  Ты
улыбаешься, напрасно. В том, что я говорю, смешного нет.
     Анфиса. Мелко это, Федор Иванович... и мучительно.
     Федор Иванович. Мелко? Прежде вы иначе думали, Анфиса Павловна. И зачем
громкие  слова?  Скажи  просто:  злюсь,  потому  что  люблю, а он не  любит.
(Смеется, потягивается и громко говорит.) Ах, уехать бы отсюда!

     "Анфиса (улыбаясь). Со мной?" Федор Иванович (удивленно). Как с тобой?
     Анфиса. Да. Ведь я жду.
     Федор Иванович. Ах, да! (Улыбается.) Все еще ждешь? Представь себе, я и
забыл. Неужели ты это серьезно - и так-таки и ждешь?
     Анфиса. Жду.
     Федор Иванович. И думаешь, что я с тобой поеду? Куда же это, в Америку,
на Сандвичевы острова?
     Анфиса. Может быть, и поедешь.
     Федор  Иванович  (грубо).  Нет. Никуда  я  с тобой,  Анфиса, не  поеду.
(Смеется.) Впрочем, подожди еще год - может быть, тогда и поеду.
     Анфиса (также смеясь). Что ж, я бы и подождала. Но ведь - обманешь!
     Молчание.
     Федор  Иванович  (раздраженно). Катя,  перестаньте  гре