ту опасности:  "Мама!"  или "Бабушка!").  Пусть ни мама,  ни
бабушка не услышат и не высунутся -  возможность такая была. Мы пользовались
ею не так часто,  но враги или недруги, или просто случайные, "уличные", как
мы их называли, знали про такую возможность, и этого было вполне достаточно.
     Та  сторона  -   другое  дело.   Чужая,  холодноватая,  пасмурная.  Там
приходилось обходиться без помощи.  Даже солнце не такое теплое. По сию пору
убеждение - на нашей стороне солнышко - теплее.
     Мы  сидели на земле возле газона,  вокруг дворца.  Дворец был сделан из
стекляшек,   и  в  нем  жила  принцесса.  Принцесса  была  умная,  добрая  и
прекрасная.  Особенно добра она была к  маленьким и  несчастным,  к  жукам и
бабочкам.
     - И червякам? - спросила Светка.
     - Конечно, - отвечала я (была моя очередь играть, рассказывать сказку).
- Такая милая прекрасная принцесса.  Когда была  война,  они  тоже  помогали
принцессе. Белые хотели ее поймать, но она спряталась в самую верхнюю башню,
там, где стояли статуи, и стояла тихо-тихо, как статуя, они ее и не нашли...
И еще она любила сказки... А когда война кончилась, она опять стала помогать
зверям и птицам.
     Принцессой у  нас  была в  этот раз маленькая грязненькая куколка.  Она
была не очень красивая,  но мы ее жалели,  и лицо у нее было доброе и милое.
Прошлый  раз  принцессой  была  Светкина  кукла  Верочка.  Сейчас  она  была
поварихой.
     - Идите кушать!  -  говорила Светка,  и  уже на камне расстелен Светкин
носовой платок с каемочкой - совсем скатерть.
     - Вот яичница!  -  говорила Светка на  желтые цветы одуванчика.  -  Вот
салат, - на зеленые травки и листики.
     В центре - куличики из песка, торт. Вообще-то мы принесли настоящую еду
для игры. Лузочка вынесла оладушки, Светка - варенье с вишнями, мы с Наташей
- несколько леденцов. Но все припасы как-то нечаянно съели перед игрой.
     - Идите кушать!  -  звала Светка,  вернее Верочка-повариха.  -  Яичница
готова.  Салат очень вкусный.  Торт  испечен просто замечательно!  Есть  еще
грецкие орехи,  изюм,  яблоки,  персики и селедка! - Светка очень любила эту
рыбу.
     - Идите скорей! Я вам еще приготовлю кисель! - Светка поспешно мешала в
баночке глину с водой.
     - Ты потруби! - сказала я. - В королевских дворцах всегда трубят, когда
зовут обедать. Мало ли кто куда мог уйти. Охотиться, например.
     Светка приложила к губам Верочки,  нарядной, прекрасной, палочку, будто
это труба, и громко затрубила: "Ду-ду-ду! Ту-ру-ру!"
     Все  жители  королевства:  медведь,  который пасся  на  траве,  корова,
которая давала молоко, Петрушка, который развлекал принцессу, - все побежали
к  столу,  красивые,  как  из  книжки.  Там  их  ждали  учитель -  Наташа  и
руководительница Королевского Детсада - я.
     Тут я случайно подняла голову и увидела девочку.  Она шла и ела большую
шоколадную конфету,  ровную,  твердую. Я таких никогда не видела. Да и чтобы
так откусывать от  конфеты,  как от  хлеба,  мне еще видеть не  приходилось.
Высокие носочки,  блестящие туфли, удивительная юбочка. Девочка медленно шла
по дорожке и откусывала от конфеты.
     И я почему-то поняла,  что этой девочке очень скучно. Она шла, не глядя
на нас,  и  невидимое облако скуки как будто окутывало ее,  и  я ощутила это
облако.
     Потом девочка ушла и наступила моя очередь играть,  и я не вспоминала о
ней.  Только через много лет, после войны, увидев впервые большую шоколадную
конфету,  я сразу вспомнила наш милый двор,  Лузочку, Светку, Наташу, себя и
эту незнакомую девочку.
     И  с тех пор -  сколько лет прошло!  -  как только разворачиваю большую
шоколадную конфету,  опять вижу ту девочку. Идет по дорожке в черных лаковых
туфельках,  в высоких (и как они только держались?) носочках с каемочкой,  в
очень  красивой юбочке  и  в  береточке набекрень на  красиво  подстриженных
волосах.  Идет через все годы, и теперь, издали, совсем ясно видно, что было
той девочке не очень весело,  ни туфельки не спасали,  ни любые шапочки,  ни
большие шоколадные конфеты.


        "ФЛАЖКИ"

     У всех флажки,  а у нас нет.  И сейчас -  Первое мая. Все идут смотреть
демонстрацию.  У  всех флажки или значки в  красной ленточке,  или воздушные
шарики.  А  у  нас -  ничего.  Мама под праздник на дежурстве,  она заведует
отделением в  больнице и  очень справедливый человек.  Пусть остальные врачи
отдыхают, начальница дежурит в праздник сама. А папа - в командировке.
     А у нас нет флажков и значков. И скоро демонстрация. По нашей улице она
колоннами проходит в девять часов, а сейчас уже семь утра.
     Мы вспоминаем колонны демонстрантов.  Музыка, все смеются и поют песни,
и  несут большие флаги,  и  большие фигуры,  у  некоторых из  них,  плоских,
дергаются руки или  ноги,  черные фигуры и  разноцветные,  и  гремят золотые
трубы. А мы все стоим по тротуарам, кто на той, кто на этой стороне улицы, и
смотрим, и машем флажками, и нам машут большими флагами.
     У нас нет флажков!  Нам с Наташей грустно-грустно, даже не хочется идти
смотреть на  демонстрацию.  Так вот и  будем сидеть у  окна и  глядеть,  как
торопятся взрослые на  свои  работы,  чтобы идти оттуда на  демонстрацию,  а
потом -  как дети с  бабушками,  мамами или со старшими братьями и  сестрами
пойдут смотреть демонстрацию.  А мы будем видеть только наш двор,  и большое
дерево в нем, и пустую скамью под деревом, никого нет на скамье, все ушли на
праздник.
     Матрешенька ходит  по  квартире,  вздыхает,  протирает тряпкой стулья и
подоконники, ворчит потихоньку:
     - Все работа да  работа,  все на  уме работа.  Не  может детям праздник
устроить,  хуже других они,  что ли?  Пошли,  что ли, смотреть демонстрацию?
Обойдемся и  без  флажков,  -  нерешительно говорит  она  и  сама  понимает:
обойтись-то обойдемся, да не очень. Чем мы хуже других?
     Матрешенька вздыхает и  уходит.  Немного  погодя  слышим  стук  швейной
машинки,  потом  веселый голос  зовет  нас  из  кухни.  В  кухне Матрешенька
поставила доску на зеленую табуретку. Надавит ножом, и от доски отваливаются
длинные узкие полоски.
     - Сейчас отщепим хорошую лучину,  построгаем маленько, чтобы гладенькой
стала,  чтобы  не  было  заноз,  -  приговаривает она,  отбирает две  лучших
полоски, обстругивает их ножом.
     Верхние концы палочек Матрешенька очень аккуратно расщепляет (мы еще не
понимаем,  зачем она  это  делает) и  в  щель  просовывает край  алой ленты,
аккуратно разглаженной и подшитой с противоположной стороны.  Игла с красной
ниткой быстро мелькает в Матрешенькиных руках. И вот чудо: два прекраснейших
алых  флажка,   блестящих,   сверкающих.   Абсолютная  радость,   восторг  и
восхищение!
     Матрешенька поскорей надела  новую  кофточку,  сшитую  ею  специально к
празднику,  и  мы,  счастливые,  быстро идем проходным двором и  переулком к
Бакунинской улице -  главной улице нашего района,  по которой в  будни ходят
трамваи,  а  в  праздник -  демонстрации,  и  у  нас  с  Наташей в  руках по
прекрасному флажку, и все люди, знакомые и незнакомые, спрашивают:
     - Где вы купили такие прекрасные флажки? Настоящие, шелковые!
     Но  только  своим  самым  близким  подругам,  которых мы  догнали возле
Бакунинской: тете Нюре, тете Наташе, тете Марусе рассказала Матрешенька, что
эти флажки -  из  старой красной ленты,  которую давно не носит наша старшая
сестра.
     Мы  успели вовремя.  Звуки  музыки приближались.  Все  громче и  громче
бухали барабаны,  и гремели литавры,  и громко пели трубы.  И вот несут мимо
нас сияющие трубы,  идут,  четко и  не всегда четко отбивая шаг.  И  красные
флаги колыхались, и поднимались красные полотнища на двух палках, и огромная
лампа,  а в ней тысяча маленьких.  И разноцветные фигуры,  огромные, гораздо
больше нормальных людей, и плоские, черные с белым, из фанеры, махали руками
и ногами.
     И мы тоже махали своими флажками, и всем было весело.
     И  Матрешенька  в  новой  кофте,  с  новой  гребенкой,  тоже  смеялась,
радовалась,  и  негромко,  весело  разговаривала о  демонстрации  со  своими
подругами - тетей Нюрой, тетей Наташей и тетей Марусей.
     А по улице все шли и шли веселые люди,  и развевались флаги,  и гремела
музыка.


        "ЯМЫ ДЛЯ ДЕРЕВЬЕВ"

     Если были весна,  лето или осень,  вообще,  если росла трава, мы играли
возле газона у  стен дома,  нам  зелени хватало.  Взрослым,  наверное,  нет,
потому что  они стали говорить об  озеленении и  решили посадить деревья.  И
стали копать ямы возле домов.  Копали обычно, когда темнело. Наверное, когда
все приходили с работы.
     Очень глубокие ямы получались. Взрослые помещались в них где с головой,
а где и с ручками.  Мы только первые дни лазали и бегали по дну в этих ямах.
Потом просто сидели на  краю  и  смотрели вниз.  Там  было глубоко и  темно.
Иногда камушки и земля сыпались вниз, и в темноте не видно было, где упадут.
     - А  вот засыпем!  Спихнем вниз и  засыпем,  как мертвеца!  -  хохотали
мальчишки и примеривались спихнуть.  Мы знали,  что не спихнут, не засыплют,
но пугались, хотя виду не показывали.
     Мальчишки у  нас  во  дворе разные.  Есть такие,  как Алик или Игорек -
"комнатный мальчик".  На дворе они занимались своим делом:  играли в  лапту,
говорили о взрослых книгах:  "Дети капитана Гранта", "Двадцать тысяч лье под
водой", "Последний из могикан". Иногда снисходительно приходили к нам играть
в казаки-разбойники. Особенно, когда проводили газ и мы лазали по трубам.
     Еще были беспризорные мальчишки. У них были мамы и папы, но Матрешенька
и мама называли их беспризорными.  Да это и видно было сразу:  одежда всегда
серая,  очень грязная,  штаны всегда велики,  а рубашки малы. Обриты наголо,
туфли дырявые.
     - Отец пьет, - вздыхала Матрешенька. - Матери-то мученье-то.
     Они  всегда  лезли,   дразнили,   дергали  за  юбки.   Одного  из  них,
Вовку-Морковку, Матрешенька пожалела, привела к нам, умыла и посадила с нами
за стол есть оладушки.  Вовка ел много, вытирался рукавом, поглядывал на нас
добрыми круглыми серыми  глазами,  шмыгал  носом,  вытирал его  все  тем  же
рукавом. Потом он сказал: "Больше не хочу, хватит", вылез из-за стола и стал
смотреть с нами книги и играть на полу в игрушки. "У-у-у" - гудел он, двигая
по  полу  деревянный грузовик,  который  давно  лишился колес  и  давно  уже
выполнял роль кровати,  где обычно спала лошадь - она как раз тут помещалась
вместе с  копытами и  дощечками на колесах.  Вовка доверху нагрузил машину и
перевозил мебель.
     - А  вот кому не  надо ли мебель перевезти из одного дома в  другой?  -
кричал он.
     Он все знал. Еще бы! Его папа был шофер.
     - Еще приду, - сказал Вовка.
     Вечером тетя Вика,  его мама, устроила скандал. Она пришла с работы, из
столовой, пьяная, подошла к Матрешеньке и стала кричать:
     - Нечего чужих детей привечать!  Никто не  просит!  У  них  отцы-матери
есть! В голоде не держим!
     Вовка больше не приходил,  но к  нам с  Наташей лезть перестал.  Другие
мальчишки иногда играли с нами в прятки, в чижик, но всегда убегали к своим.
Иногда останавливали,  когда мы  шли из библиотеки,  брали из рук книгу.  От
страха губы не  шевелились,  чтобы сказать:  "Чужая,  библиотечная".  Иногда
молча, иногда с присловьем совали книгу обратно в руки, иногда прочитывали и
тут же возвращали со словами "Дуй до горы!" или еще чем-нибудь в этом роде.
     Зато большие ребята любили нас и  часто играли с  нами.  Они и  вправду
были очень большие.  Голова где-то  высоко в  небе,  ладони на  уровне наших
глаз,  макушек.  Ни  разу эти руки не давали в  обиду.  Мы очень любили этих
парней,  особенно Сему.  Они все могли:  на  тачке прокатить или пронести на
носилках,  занозу вытащить,  наподдать мальчишкам,  если те уж очень лезли и
разрушали игру.
     В тот вечер ямы копали старшие ребята.  И вот в сумерках нас,  малышей,
позвали к  яме.  Там Сема,  наклонив голову,  возился с  лопатой.  Потом нас
позвали еще куда-то, о чем-то поговорили. А потом вдруг закричали:
     - Ой, Сему в яме зарыли!
     Мы заревели во весь голос,  плакали так горько. Сидим возле ямы, плачем
и ждем Сему.
     - Да он давно дома сидит, чай пьет!
     Мы не поверили этим словам. Окна у Семы открыты, он бы откликнулся.
     Матрешенька увела  нас  домой  чумазых,  зареванных.  Когда  подошли  к
подъезду,  видим, к яме из дома решительно идет человек. Семка! Заметив нас,
нагнул  голову,  повернулся и  быстро  зашагал прочь.  Матрешенька поворчала
вслед,  что  стыдно издеваться над маленькими.  Семка ниже наклонил голову и
зашагал еще быстрее.
     Когда началась война,  Семка и  года не  пробыл в  армии.  Ему оторвало
ногу.  Во  дворе теперь бывал редко.  Взрослые говорили,  что он  стесняется
своей деревянной ноги и не хочет слушать, что никакого стыда тут нет.


        "НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК"

     На работе папе дали два билета на елку в Колонный зал Дома Союзов.  Это
была первая елка в Колонном зале.  Всем родителям,  конечно, хотелось, чтобы
их дети побывали на такой замечательной елке.  На всю папину работу прислали
два билета,  а работало там много людей, и у всех были дети. Но ни у кого не
оказалось сразу двух дочек или сыновей, которым как раз в день, обозначенный
на билетах,  исполняется по шесть лет.  А  нам с  Наташей исполняется!  И на
папиной работе не стали спорить и совещаться, а подарили билеты нам.
     Они  были  до  того  красивые,  что  даже на  билеты не  похожи.  Такая
разноцветная книжечка, на обложке Снегурочка и Дед Мороз держатся за руки, и
мешок  с  подарками рядом.  Откроешь обложку,  стоймя  встает  елка,  вся  в
игрушках:  хлопушки, шарики, флажки... Сбоку от елки большими буквами сверху
вниз написано: "ПОДАРОК".
     - Оторвут вам буквы и  дадут подарок,  понимаете?  -  объясняла старшая
сестра.  -  Вы  там не забудьте найти,  кто отрывает.  Принесете подарки,  и
сравним, у кого лучше.
     Сестре билет в Колонный зал не достался, но в этот самый день была елка
в их школе.
     Матрешенька разглядывала билет  и  радовалась вместе с  нами,  а  потом
убрала его для сохранности.
     Конечно  же,  в  тот  день  мы  поднялись ни  свет  ни  заря  и  начали
собираться.  Матрешеньке хотелось,  чтобы мы выглядели не хуже других,  и мы
вместе  переглаживали воротники на  синих  матросках и  складочки на  юбках.
Берем в сумку туфельки,  надеваем валенки, шубы, укутываемся платками. Мороз
- почти сорок градусов.  Уже рассвело.  Боимся,  вдруг опоздаем. Матрешенька
тоже тревожится, но успокаивает нас: успеем, успеем, ничего...
     Колонный зал в  центре Москвы,  а  мы чуть сбоку,  в Бауманском районе.
Метро тогда не  было,  ни одной станции,  его только строили.  Люди ездили в
трамваях.  Зато извозчики были,  и  очень много телег,  которые громыхали по
мостовой летом,  а  зимой застревали в  снегу,  и грузовики подталкивали их,
чтобы лошади было легче вытянуть телегу из сугроба. Сани тоже встречались на
улицах и в переулках.
     Но   сейчас  мы  не  обращали  на  все  это  внимания.   Даже  если  бы
вагоновожатым в нашем вагоне была бы лошадь,  мы бы,  наверное,  не заметили
этого,  потому что очень боялись опоздать. Трамвайный вагон длинный-длинный,
промерзший и полупустой.  "На работу народ уехал,  а кому интересно трястись
на морозе понапрасну?" -  говорила Матрешенька, вздыхая и разматывая платок.
Она села на деревянную скамью рядом с  тетенькой в  таком же сером шерстяном
платке,  в  перчатках с  оторванными пальцами и  черной  кожаной  сумкой  на
животе.  Сразу  видно,  какая  тяжелая сумка,  в  ней  полно монет.  Еще  на
тетеньке-кондукторе висят билеты,  намотанные на  катушки.  Дешевые билеты и
дорогие.  Матрешенька покупает себе  самый дорогой билет,  потому что  ехать
далеко.  Нас с  Наташей трамвай везет бесплатно.  Матрешенька с  кондуктором
разговаривают,  а  на остановках обе они скрываются в облаках пара,  и новые
пассажиры рассказывают,  как холодно на улице и  жалеют кондукторшу,  потому
что в вагоне немногим теплее.
     Трамвай  трясется  и  подпрыгивает.  В  промороженном вагоне  сероватый
рассвет,  окна замерзли сверху донизу,  поверх льда -  пушистый иней.  Мы  с
Наташей шатаемся вместе с вагоном и уверены, что давным-давно опоздали, елка
кончилась.
     Мы  не  прикладывали ладони к  отпечаткам маленьких ладошек на  оконном
инее,  чтобы сравнить,  у  кого  какая рука,  хотя все  дети,  каких везли в
трамвае,  непременно приложат ладонь  к  стеклу.  Чем  дольше  держишь,  тем
сильнее протает лед.  Ты  вылезешь,  а  отпечаток твоей руки  уедет вместе с
трамваем, и другие дети, если окажутся возле этого окна, положат свою ладонь
на  отпечаток твоей,  и  лед быстро протает,  и  можно думать:  вот ехал тут
кто-то,  как его зовут,  куда он  ехал...  Мы  с  Наташей убеждены,  что все
ребята,  оставившие отпечатки ладоней на  оконных стеклах,  ехали на  елку в
Колонный зал, что все они уже там, а мы опоздали.
     Сейчас мы даже не считали отпечатки монет.  Монетки обычно прикладывали
взрослые. У детей монеток не было, вот они и считали, кому больше за поездку
достанется отпечатков пятаков и  гривенников.  А еще было множество остатков
слов на пушистых от инея окнах. Но мы даже не пытались их прочесть.
     - Ничего,  не опоздаем!  -  утешали нас Матрешенька и кондуктор,  но мы
видели, что няня и сама начала тревожиться.
     Но  вот  трамвай остановился,  тетенька-кондуктор потянула за  веревку.
Трамвай  стал  долго  и  громко  звонить.  Мы  вылезли  поскорее  на  улицу,
перебежали трамвайные рельсы,  спросили,  где тут Колонный зал, и вот стоим,
запыхавшись,  перед огромными дверьми,  которые гораздо больше дверей нашего
дома,  хотя наши двери очень даже высокие.  К дверям все подходят и подходят
взрослые с детьми, а мы радуемся: не опоздали!
     За дверью высокий белый зал,  никаких колонн,  никакой елки. Зато полно
шуб,   тулупов,   теплых  пальто,   валенок.  Люди  толпятся  у  раздевалки,
поговаривают, что места для всех не хватит. Наверное, думаем мы, все сегодня
очень толсто оделись,  вот шубы и не умещаются.  Никто не знает, что делать.
Одна Матрешенька знает.
     - Елке не век быть. Подождем их тут. Пусть раздеваются да бегут, а шубы
сдавать не будем, коли вешать некуда.
     И все ребята,  для чьих шуб не хватило места в раздевалке, быстро сняли
шубы, валенки, бросили их на руки взрослым, и - бегом вверх по широким белым
ступеням.  А сверху лились удивительная музыка,  неведомые радостные звуки и
яркий-яркий свет.
     - Подарки не  забудьте,  подарки!  -  кричали снизу взрослые.  В  конце
лестницы  у  большущих  стеклянных дверей  мы  показываем билеты  тетенькам,
нарядным, как принцессы, в золотых шапках с серебряными звездами.
     Я думала,  Колонный зал -  это стоят колонны густо и часто, как сосны в
лесу,  а  ребята бегают между ними,  и  где-то  среди колонн елка виднеется.
Ничего подобного!  Ребята бегают по залу: огромному, как наш двор, а колонны
где-то далеко у  стенок,  высокие,  правда.  И потолок высокий.  И до самого
потолка -  елка,  вся в игрушках как на билете: в фонарях, флажках, шарах. И
каждая  игрушка  -   ого!   -  будто  для  слона.  Стеклянные  шары  крупнее
волейбольного мяча,  а  бусы нанизаны из нормальных елочных шаров.  В каждой
хлопушке поместится по ребенку дошкольнику.
     По  залу носятся ребята,  смеются,  кричат,  зовут друг друга,  куда-то
торопятся.  Некоторые бегают,  взявшись за руки,  или догоняют друг друга. У
многих  золотые  или  серебряные  шапки,   красивые  бумажные  гирлянды  или
воротники.  Где  они  взяли  эти  драгоценности?  Кое-кто  бегал с  младшими
братишками или сестренками,  до  того маленькими,  что их  ноги не  успевали
бежать быстро.  Братишки и сестренки шлепались, а старшие, не дав заплакать,
быстро  поднимали  их  и  опять  бежали  туда,  где  крутилась карусель  или
возвышалась горка, или туда, где пели песни возле пианино, в одном углу - "В
л