стоявшего  на  каменном
фундаменте и имевшего по фасаду тринадцать окон. Вы же  займетесь  воротами.
Кроме двух уже названных застав я отобрал еще две: Покровскую и  Сретенскую.
Неизвестно, стояли ли они на каменном основании, но зато все прочие  приметы
совпадают. За Покровскими воротами Земляного города располагалась  Басманная
слобода, которую можно было назвать и черной - часть ее населения  составлял
тяглый люд. Это первое. Второе: в непосредственной близости  от  этих  ворот
находилась Немецкая  слобода,  где  почти  наверняка  проживал  мушкетерский
капитан. И третье: оттуда шла дорога на Преображенское - вот  вам  и  княжий
(или, точнее, великокняжий) двор.
   Магистр хотел возразить, но  Максим  Эдуардович  нетерпеливо  замахал  на
него: не перебивайте.
   - Что касается Сретенских ворот, то  за  ними  начиналась  Панкратьевская
черная  слобода,  через  которую  проходила  дорога  к   деревне   Князь   -
Яковлевское, загородному владению князей Черкасских. Вот, видите? -  показал
Болотников по карте.
   - Нет, Сретенские и Покровские ворота не подходят,  -  решительно  заявил
Николас, проследив за  пальцем  архивиста.  -  Под  Княжьим  Двором  капитан
наверняка имел в виду мызу Фюрстенхоф, расположенную неподалеку от  родового
замка фон Дорнов.
   Болотников весь задрожал - так потрясло его это известие.
   - Так, может быть... - он запнулся от волнения.  -  Так  может  быть,  вы
понимаете и смысл всего этого фрагмента "яко от скалы Тео  предка  нашего  к
Княжьему Двору?" Что это за направление?
   "Юго-восточное", - чуть было не  ответил  Фандорин,  но  передумал.  Если
открыть этот, последний секрет, то  напарник  шустрому  Максиму  Эдуардовичу
станет не  нужен.  Учитывая  непомерное  честолюбие  и  некоторую  этическую
гуттаперчевость московского светила, проявившуюся в  истории  с  бандеролью,
лучше проявить сдержанность. Двое северных ворот - Покровские и Сретенские -
безусловно  исключались,  так  как  никаких  загородных  улиц,   ведущих   в
юго-восточном направлении, от них начинаться не могло.
   - Точно не знаю, - сказал он вслух.
   - Вы мне не доверяете, - пожаловался Болотников.  -  Что-то  вы  все-таки
знаете, но не говорите. Это нечестно и к тому же затруднит поиски.
   - Полагаю, вы мне тоже говорите не все, - довольно резко ответил Николас.
- Вы занимайтесь своими архивами, а я сосредоточусь на воротах.
   Максим Эдуардович пристально посмотрел на него, вздохнул.
   - Ну, как хотите. Но вы абсолютно уверены, что  Покровская  и  Сретенская
заставы нам не нужны?
   - Абсолютно.
   - Так это просто отлично! Значит, у нас с вами остаются только двое ворот
- Серпуховские и Калужские! Вот вам на карте контуры улиц и дорог, что  вели
от предвратных площадей во времена Корнелиуса фон Дорна:  три  от  Калужских
ворот, две от Серпуховских. Между прочим,  современные  трассы  -  Ленинский
проспект. Донская улица и Шаболовка  в  первом  случае  и  две  Серпуховские
улицы, Большая и Малая, во втором случае - их прямые наследницы, проходят  в
точности по прежним, историческим руслам. Вам хватит дня на Калужский сектор
и дня на Серпуховской: отмерите пять раз по четыреста девяносто  (ладно,  по
пятьсот) метров, потом поднимем архитектурно-топографические данные по  этим
земельным участкам, и определим главного подозреваемого. Как говорят  у  вас
на родине - a piece of cake20!
   * * *
   Ничего себе piece of cake. На пятый день вышагивания по одним  и  тем  же
опостылевшим  тротуарам  Фандорин  почувствовал,  что  начинает  впадать   в
отчаяние.
   А ведь поначалу задача представлялась ему еще более легкой,  чем  Максиму
Эдуардовичу. Памятуя о юго-восточном векторе, он отсек  магистрали,  ведущие
прямо на юг или на юго-запад, и в  результате  осталась  всего  одна  улица,
достойная шагомерного исследования - Большая Серпуховская.
   От Калужской площади, правда,  тоже  начиналась  одна  улица,  текущая  к
юго-востоку - Мытная, но она была проложена через сто лет после  Корнелиуса,
а стало быть, внимания не заслуживала.
   Другое дело -  Большая  Серпуховская.  По  ней  еще  шестьсот  лет  назад
проходил шлях на Серпухов, а как раз в последней четверти  XVII  века  здесь
образовалась вполне обжитая и населенная улица. В 500 метрах от  места,  где
некогда стояла каменная надвратная башня, магистр обнаружил по левой стороне
скучное стеклобетонное здание  стиля  семидесятых  годов"  двадцатого  века.
Институт хирургии имени Вишневского; на  правой  стороне  стоял  пятиэтажный
жилой дом с вынесенными наружу синими лифтовыми шахтами.
   Институт  хирургии   располагался   на   месте   купеческой   богадельни,
выстроенной на пепелище усадьбы, которая когда-то  принадлежала  стремянному
конюху Букину. Фандорин обрадовался: вот он,  царский  след!  Но  Болотников
порылся в документах и установил, что треклятый Букин выстроился там лишь  в
1698 году, а что было на сем месте прежде того (и было ли что-то  вообще)  -
неведомо.
   Жилому дому достался участок, сто лет назад  принадлежавший  товариществу
дешевых квартир Московского общества приказчиков. Что находилось там раньше,
выяснить никак не удавалось. Максим Эдуардович вс„ глубже зарывался в  груды
пыльных бумаг (при одной мысли об этом у Фандорина  начинался  аллергический
насморк), а магистр теперь утюжил одну за другой все исторические улицы, что
вели от былых ворот Скородома  на  юго-восток.  Надо  же  было  чем-то  себя
занять.
   После завтрака выезжал на  Садовое.  Смотрел  по  плану,  где  находились
ворота, и начинал отсчитывать пятьсот метров. Осматривался, записывал номера
домов, чтобы вечером  доложить  Болотникову.  Вдоль  тротуара  за  Николасом
медленно катил черный джип, в нем сидели и зевали два  охранника.  Пару  раз
появлялся Сергеев. Пройдется немного рядом с шевелящим губами  англичанином,
покачает головой и уезжает рапортовать начальству - только непонятно, о чем.
   Габуния держал слово и магистру  больше  не  докучал,  но  ужасно  мучила
привязавшаяся песенка про Сулико, столь не любимая Иосифом Гурамовичем.  Как
зазвучит в ушах с самого утра в такт  шагам:  "Я-мо-ги-лу-ми-лой-ис-кал...",
так и не отлипает, просто наваждение какое-то.
   Один раз, после долгих  колебаний,  Николас  позвонил  Алтын  -  вечером.
Говорить, разумеется, ничего не стал, просто послушал ее голос.
   - Алло, алло. Кто это? - недовольно зазвучало в  трубке,  а  потом  вдруг
резко так, пронзительно. - Ника, где ты? С тобой вс„ в по...
   Начал все-таки с Покровских ворот - не столько для  практической  пользы,
сколько для того, чтобы приблизиться к Корнелиусу. Здесь когда-то находилась
Иноземская слобода. Кукуй. По  этой  самой  дороге  капитан  Фондорин  ездил
верхом, направляясь к месту службы - в караул, на учения или в арсенал.
   Помоги мне,  Корнелиус,  шептал  магистр,  идя  по  Новобасманной  улице.
Отзовись, протяни руку из темноты, мне так трудно. Мне бы  только  коснуться
кончиков твоих пальцев, а дальше я сам.
   Почему ты разрезал грамотку пополам, половинку спрятал в  Кромешниках,  а
половинку привез с собой? - спрашивал Николас далекого предка. Предок  долго
молчал, потом заговорил: сначала тихо, едва слышно, потом громче.
   "Я не знал, что меня ждет в Москве, - объяснял он, поглаживая завитой ус.
Лица было не видно, только эти молодецкие усы да  еще  поблескивала  золотая
серьга в правом ухе. - И не знал, надежен ли тайник в Кромешниках. Я спрятал
там самое дорогое, что у меня было, а письмо про  Либерею  целиком  оставить
все-таки не решился. Слишком велика сокрытая в нем тайна. Если  б  в  Москве
меня ждала плаха, то левая половина осталась бы среди моих бумаг. А про  то,
где искать правую, я  шепнул  бы  верному  человеку  перед  казнью  -  пусть
передаст сыну, когда тот подрастет. Кто же знал, что мне  суждено  погибнуть
не по-христиански, после молитвы и отпущения грехов, а непокаянно, со шпагой
в руке, от стрелецких бердышей?".
   Предок говорил  на  старом  швабском  диалекте,  который  Николас  выучил
специально для того, чтобы читать старинные документы по  истории  рода.  Но
говорил он лишь то, о чем магистр мог бы догадаться и сам, главной же  своей
тайны не выдавал.
   К вечеру пятого дня магистр добрался до Таганской  площади,  где  некогда
стояли Яузские ворота. От них на юго-восток тянулись  целые  четыре  древние
улицы: Таганская (ранее  -  Семеновская),  Марксистская  (ранее  -  Пустая),
Воронцовская и Большие Каменщики.
   Первой     по     порядку     была     Таганская.      Николас      уныло
("сре-ди-роз-цве-ту-щих-в-саду") посматривал по сторонам, отсчитывая шаги  -
их должно было получиться шестьсот  тридцать,  что  более  или  менее  точно
соответствовало пятистам метрам.
   На  четыреста  сорок  втором   шагу   магистр   рассеянно   взглянул   на
противоположную сторону улицы, где  стоял  разоренный  одноэтажный  особняк,
затянутый зеленой строительной сеткой - наверное, будут  реставрировать.  Да
нет, пожалуй, сносить. Дом как дом,  ничего  особенного.  По  виду  -  конец
прошлого века, а может и постарше, но тогда сильно перестроенный и,  значит,
архитектурно-исторической ценности не представляющий.
   Внезапно до слуха Фандорина долетел некий тихий звук, будто кто-то позвал
Николаса из дальнего-дальнего далека, без особой надежды, что будет услышан.
Он взглянул на особняк повнимательней: выбитые  стекла,  проваленная  крыша,
сквозь облупившуюся штукатурку торчат черные бревна. Пожал плечами, двинулся
дальше - оставалось еще сто девяносто шагов.
   Прошел положенное  расстояние,  записал  номера  домов  справа  и  слева.
Подумал - не вернуться ли до площади на машине, но не стал.
   Проходя мимо обреченного  особняка,  прислушался,  не  прозвучит  ли  зов
снова. Нет, только обычные звуки города: шелест шин, урчание  разгоняющегося
троллейбуса, обрывки музыки из парка. И все  же  было  в  этом  доме  что-то
странное, не сразу открывающееся  глазу.  Николас  обвел  взглядом  мертвые,
слепые окна, пытаясь понять, в чем дело.
   Охранники выскочили  из  джипа  и,  озираясь  по  сторонам,  бросились  к
долговязому  англичанину,  который  вдруг  зашатался,  стал  хватать  руками
воздух.
   - Ранили? Куда? - крикнул один, поддерживая Николаса под локоть, а второй
выхватил из-под пиджака пистолет и зашарил взглядом по соседним крышам.
   - Тринадцать, - пролепетал магистр, улыбаясь суровому  молодому  человеку
идиотской улыбкой. - Тринадцать окон!
   * * *
   - Моя первая ошибка: название ворот  все-таки  было  не  определением,  а
именем  собственным.  В  середине  семнадцатого  века  возле   Новоспасского
монастыря - вот здесь - образовалась слобода, где жили  казенные  каменщики.
Видите, Фандорин, тут даже и улицы так названы - Большие Каменщики  и  Малые
Каменщики. Очевидно, из-за этого Яузские, они же Таганские  ворота  какое-то
время именовались Каменными, а потом  это  прозвание  не  прижилось  и  было
забыто.
   Историки находились  на  квартире  у  Николаса.  Снова  сидели  у  стола,
заваленного картами, схемами и  ксерокопиями  старинных  документов,  однако
между  партнерами  произошло  психологическое  перераспределение  ролей,  не
слишком бросающееся в глаза, но в  то  же  время  очевидное  обоим.  Главным
теперь стал магистр, а доктор оказался в роли докладчика, да к тому же еще и
вынужденного оправдываться.
   - Вторая моя ошибка тем более непростительна. Я  произвольно  решил,  что
сажени, о которых говорится  в  грамотке,  -  это  стандартная  мера  длины,
известная со старинных времен и получившая  повсеместное  распространение  с
восемнадцатого века: так называемая косая сажень, размер которой в 1835 году
был официально приравнен к 48 вершкам, то есть к 213 сантиметрам.
   Болотников встал, широко расставил ноги, поднял и развел руки. Получилось
некое подобие буквы X.
   - Вот косая сажень: расстояние от кончика левой ноги  до  кончика  правой
руки. Поэтому я и решил, что 230 саженей - это 490 метров. А между тем  -  и
мне стыдно, что я упустил это из виду - в семнадцатом  веке  чаще  применяли
так называемую прямую  сажень:  расстояние  между  пальцами  рук,  вытянутых
горизонтально,  вот  так.  -  Максим  Эдуардович  встал   в   позу   рыбака,
хвастающегося рекордной добычей. - Это 34 вершка, то  есть  152  сантиметра.
Обнаруженный вами дом находится в 350 метрах от прежних  Яузских  ворот,  то
есть именно в 230 прямых саженях!
   Каждое новое подтверждение своей правоты вызывало у  Николаса  сладостное
потепление в груди и  блаженную  улыбку,  с  которой  триумфатор  безуспешно
пытался бороться - губы сами расползались самым  недостойным  образом,  что,
должно быть, усугубляло раны, нанесенные самолюбию докладчика. Впрочем, нет.
Следовало отдать Максиму Эдуардовичу должное: он и сам до такой степени  был
возбужден и окрылен поразительной находкой, что, кажется,  начисто  забыл  о
гоноре и амбициях.
   - Далее, - улыбнулся  он  в  ответ  на  улыбку  Николаса.  -  Современная
Таганская улица триста лет назад  была  главной  улицей  черной  Семеновской
слободы - вот вам и наша  "черная  слобода".  Вс„  сходится,  Фандорин,  все
указанные в письме приметы. А теперь самое  главное  -  про  дом.  Я  поднял
документы  по  истории  застройки  на  этом  участке  и  обнаружил   кое-что
интересное. Вот, смотрите.
   Коллеги  склонились  над  копией  скучного,  официального   документа   с
прямоугольным штемпелем.
   - Дом ј 15, предназначенный  на  снос  как  ветхий  и  не  представляющий
культурной  и  исторической  ценности,  был  выстроен  в  1823  году  купцом
Мушниковым. В 1846-ом, 1865-ом и 1895-ом перестраивался. В 1852-ом и 1890-ом
горел. Одним словом, обычная история обычного московского  дома,  зацепиться
вроде бы не за что. Но... - Болотников положил поверх ксерокопии тетрадь  со
своими записями. - Смотрите-ка, какие факты мне удалось откопать. Во-первых,
фамилия владельца. Неизвестно, кто именно из  Мушниковых  построил  дом,  но
вообще-то Мушниковы - довольно  известная  в  прошлом  веке  семья  хлыстов,
которые,  должно  быть,  устраивали  в  интересующем  нас  доме  молитвенные
собрания и бдения. Число тринадцать у одного из  хлыстовских  течений  имело
особый, сакральный смысл, чем, очевидно, объясняется и диковинное количество
окон.
   - Это все замечательно, - забеспокоился Николас. - Но при чем  здесь  фон
Дорн? Он ведь жил на полтора века раньше!
   - Погодите, погодите. - Архивист подмигнул с видом Деда  Мороза,  который
сейчас достанет из мешка свой лучший подарок. - Про дом Мушникова  написано,
что он "бревенчатого строения поверх белокаменного  фундамента,  единственно
уцелевшего от бывшей на том месте ранее деревянной же  дубовой  постройки  -
колдуновского дома, что сгорел при пожаре 1812 года". Почти  вся  эта  часть
города при нашествии  французов  выгорела  и  отстраивалась  постепенно,  на
протяжении полутора десятилетий.
   - Колдуновский дом - это по  фамилии  прежнего  владельца?  -  осторожно,
словно боясь спугнуть добычу, спросил Николас. - Или...
   Болотников улыбнулся:
   - Похоже, что "или". В одном из полицейских  донесений  Таганской  части,
датированном 1739 годом, мне попалось упоминание - единичное, мимоходом -  о
каком-то "колдуновском доме, он же валзеров". А в росписи окладных жалований
Иноземского приказа за 1672 год и потом еще в деле о заготовке лекарственных
трав Аптекарского приказа от 1674 года я дважды обнаружил имя "апотечных дел
мастера немчина Адамки Валзера". Вам отлично  известно,  что  москвичам  той
эпохи аптекарь, да еще из басурман, должен был представляться колдуном.
   - Немец! - вскричал Фандорин. - И Корнелиус был немец!
   -  Так-то  оно  так,  но  на  этом  факты,   которыми   мы   располагаем,
исчерпываются и  начинаются  предположения.  Каким  образом  вышло,  что  на
фасадной стороне послепожарного дома оказалось столько же окон, сколько было
в доме аптекаря? Случайное совпадение?
   Магистр затряс головой:
   -  Конечно,  нет!  Мушников  наверняка  купил   участок   с   развалинами
Колдуновского дома именно потому, что хлысту такое  неординарное  количество
окон должно было показаться доброй приметой. Возможно, дом выгорел не  дотла
и контур фасада еще просматривался. Или же просто сохранилось воспоминание о
допожарной постройке с чертовой дюжиной окон. Ведь после нашествия Наполеона
миновало каких-нибудь десять лет.
   - Вот и я так думаю. - Максим  Эдуардович  отодвинул  бумаги  в  сторону,
повернулся  к  Фандорину  и  сказал,  чеканя  слова.  -  А  самое  для   нас
существенное то, что Мушников отстроился на том же самом фундаменте. Вот вам
"подклеть знатна" - и при Великом пожаре не сгорела. Надеюсь, вы  понимаете,
Фандорин, что это значит? - И договорил громким шепотом. - Нам не  нужны  ни
спонсоры, ни чиновники. Мы можем добыть Либерею сами!
   * * *
   На подготовку пришлось  потратить  целых  три  дня,  хотя  кладоискателей
одолевало мучительное нетерпение. Николасу  удавалось  уснуть  только  перед
рассветом - на два-три часа, не больше, а Болотников, судя по красным  векам
и кругам под глазами, кажется, и вовсе лишился сна.
   Время ушло не на заготовку необходимых  инструментов  -  Фандорин  просто
передал Сергееву список, и в тот же день на Киевскую  доставили  две  легких
швейцарских лопаты какой-то особенной конструкции, две кирки,  домкрат,  два
обычных дворницких лома, "фонари, веревочную лестницу и электрический бур  -
на случай, если придется делать шурфы.
   - Подземный ход копать будете? -  спросил  Владимир  Иванович  как  бы  в
шутку, а сам так и впился своими серыми глазками в кипу бумаг,  лежавшую  на
столе.
   - Да, надо кое-что поискать, - небрежно ответил Фандорин.
   - Ясно, - кивнул полковник.
   Из-за него и произошла проволочка. Три вечера ушли на отвлекающий маневр.
Партнеры  выезжали  со  всем  инструментарием  на  какие-нибудь  произвольно
выбранные развалины (сначала  на  руины  фабрики  в  Текстильщики,  потом  в
Замоскворечье и в Марьину Рощу), начинали ворочать глыбы и копать землю.
   В первый раз явился сам Сергеев. Походил, посмотрел. Уехал.
   Во второй раз полковника уже  не  было,  но  из-за  обломков  то  и  дело
выглядывали  охранники.  Когда  сунулись  совсем  близко,  Николас  произвел
мобилизацию: вручил молодым людям лопаты и велел перетащить с места на место
огромную кучу мусора.  Мальчики  вспотели,  перепачкали  свои  замечательные
костюмчики, одному зашибло щиколотку упавшим кирпичом.
   В третий раз Фандорин и  Болотников  трудились  в  полном  одиночестве  -
охрана осталась снаружи и интереса к копательству полоумных историков больше
не проявляла. Это означало, что пора, можно.
   План составился такой. Сергеевских  красавцев  поставить  на  углах  дома
номер 15,  чтобы  никто  не  совался  -  проблемные  подростки,  алкоголики,
бесприютные любовники, да и с милицейским патрулем,  который  заинтересуется
лучом света, мелькнувшим в  подвальном  окошке,  охранники  тоже  без  труда
договорятся. Николас и Болотников вскроют гнилую  дверь,  спустятся  вниз  и
будут следовать инструкциям Корнелиуса фон Дорна.  Если  (о  если!)  удастся
что-то найти, попытаются сделать  самую  предварительную  и  приблизительную
оценку клада,  но  наверх  выносить  ничего  не  будут.  Более  того  -  для
конспирации поедут завтра и даже послезавтра еще на какие-нибудь  развалины,
а тем временем решат,  как  и  в  какой  форме  объявить  городу  и  миру  о
грандиозной, умопомрачительной находке.
   Прибыли на Таганскую во  втором  часу  ночи.  На  улице  ни  души,  тихо.
Фандорин  посмотрел  вправо,  влево,  вверх.  Увидел,  что   луна   пытается
подглядеть за искателями сокровищ сквозь неплотные тучи,  да  вс„  никак  не
пробьется, и небо от этого черное  и  серое,  похожее  цветом  на  мраморное
надгробье.
   Мальчиков расставили по постам. Через дыру в заборе пролезли во  двор,  а
еще пять минут спустя уже пробирались через