куша  или,  ну,
скажем, Восточного Карабаха.
     Молчание.
     Ирина Валентиновна, пораженная, смотрела на его  широченные  плечи  и
эту типичную мужскую улыбочку, всегда возмущавшую все ее существо.
     - А глаза-то голубые, - пробасил удивительный семиклассник.
     -  Единица!  Садитесь!  -  Ирина  Валентиновна  вспыхнула,  вскочила,
пронесла свои сокровища вон из класса.
     - Ребята! - завопил за дверью удивительный семиклассник. -  Училка  в
меня втрескалась!
     С тех  пор  началось:  закачались  Западные  и  Восточные  Гиндукуши,
Восточный Карабах совместно с озером Эри влился  в  экономическое  засилье
неоколониалистских элементов всех Гвиан и зоны лесостепей.
     Ирина Валентиновна и  в  институте-то  была  очень  плохо  успевающей
студенткой, а тут в ее головушке  все  перепуталось:  на  все  даже  самые
сложные  вопросы   удивительный   семиклассник   Боря   Курочкин   отвечал
"комплиментом".
     Ирина Валентиновна, закусив губки, осыпала его единицами и  двойками.
Положение было почти катастрофическим - во всех четвертях колы и лебеди, с
большим  трудом  удалось  Ирине  Валентиновне  вывести  Курочкину  годовую
пятерку.
     В течение всего учебного года удивительный семиклассник возмущал  все
существо педагога, надумавшего к весне поездку в субтропические зоны.
     Пенясь, взбухая пузырями, полетело в чемодан голубое, розовое, черное
в  сеточку-экзотик,  перлончик,  нейлончик,  жатый  конфексион,   эластик,
галантерея, бижутери, и сверху рельефной  картой  плоскогорья  Гоби  легло
умопомрачительное декольте-волан для ночных фокстротов; щелкнули замки.
     - Очей немые разговоры забыть так  скоро,  забыть  так  скоро,  -  на
прощание спела радиоточка.
     Ирина Валентиновна выбежала на  улицу  и  зашагала  к  сельпо.  Куры,
надоевшие, оскорбляющие вислыми грязными гузками любое душевное  движение,
идиотски  кудахтая,  разлетались  из-под   ее   жаждущих   субтропического
фокстрота ног.
     - Одну минуточку, Ирина Валентиновна! - крикнул педагогу удивительный
семиклассник Боря Курочкин.
     Он преследовал ее по  мосткам  до  самого  сельпо  на  виду  у  всего
райцентра, глядя сбоку кровавым глазом лукавого маленького льва.

     У крыльца сельпо стояла уже бортовая  машина,  груженная  бочкотарой.
Бочкотара была в  печальном  состоянии  от  бесчеловечного  обращения,  от
долголетнего  забвения  ее  запросов  и  нужд  -  совсем  она  затарилась,
затюрилась, зацвела желтым цветком, хоть в отставку подавай.
     Возле  машины,  картинно  опершись  на  капот,  стоял  монументальный
Шустиков  Глеб,  военный  моряк.  Никаких  следов   вчерашней   беседы   с
механизаторами на чистом его лице не было, ибо был Глеб  по  специальности
штурмовым десантником и очень хорошо умел защищать свое красивое лицо.
     Он смотрел на подходящую, почти бегущую Ирину Валентиновну, смотрел с
преогромным удивлением и совершенно  не  замечал  удивительного  школьника
Борю Курочкина.
     - Как будто мы с вами попутчики до Коряжска? - любезно спросил  моряк
педагога и подхватил чемоданчик.
     - Это определенно, - весело, с задорцем ответила Ирина  Валентиновна,
радуясь,  такому  началу,  и  уничижительно  взглянула  через   плечо   на
удивительного семиклассника.
     - А дальше куда следуете, милая девушка?
     - Я еду в субтропическую зону Черного моря. А вы?
     - Примерно в эту же зону, - сказал моряк, удивляясь такой удаче.
     - Какая, вы  думаете,  сейчас  погода  в  субтропиках?  -  продолжала
разговор педагог главным образом для  того,  чтобы  унизить  удивительного
школьника.
     - Думаю, что погода там располагает... к отдыху, - ответил с  улыбкой
моряк.
     Увидев эту улыбку и поняв ее, бубукнул Боря Курочкин детскими губами,
фуфукнул детским носом.
     - Ну, я пошел, - сказал он.
     Он ушел, заметая пыль новомодными клешами,  ссутулившись,  плюясь  во
все  стороны.  Жизнь  впервые   таким   образом   хлопнула   удивительного
семиклассника пыльным мешком по голове.
     Моряк  подсадил  педагога  (при  подсадке  еще  раз  удивился  своему
везению), махнул и сам через борт. Уютно  устроившись  на  бочкотаре,  они
продолжали разговор и даже не заметили, как на  бочкотару  голодной  рысью
вскарабкался третий пассажир-старик Моченкин дед Иван.
     Старик Моченкин по привычке  быстро  осмотрел  бочкотару  на  предмет
колорадского жука, не нашел такового и, пристроившись у кабины, написал  в
район  жалобу  на  учительницу  Селезневу,  голыми  коленками  завлекающую
военнослужащих. А чему она научит подрастающее поколение?
     На крыльце появилась сладко зевающая Сима.
     - Эге, Глеб Иванович, как вы удачно приспособились, - протянула  она.
- Ой, да это вы, Ирина Валентиновна?  Извиняйте  за  неуместный  намек,  -
пропела она  с  томным  коварством  и  обменялась  с  моряком  понимающими
улыбками. - Э, а ты куда собрался, дед Иван?
     - Я с твоей бабкой  на  печи  не  лежал,  -  сердито  пшикнул  старик
Моченкин, - Ты лучше письмо это в ящик брось. - И передал буфетчице  донос
на педагога.
     На крыльцо выскочил чумовой Володя Телескопов, рожа вся в яичнице,
     - Все в порядке, пьямых нет! - заорал он, -  Эй,  Серафима,  где  мой
кепи, где лайковые перчатки, где моя книженция, сборник сказок? Дай-ка мне
десятку, Серафима, подарок тебе куплю в Коряжске,  промтовар  тебе  куплю,
будешь рада.
     - Значит, заедешь за сыном лесничего, - сказала Сима,  -  и  сразу  в
Коряжск. Бочкотару береги, она у нас нервная. Десятки тебе не  дам,  а  на
пол-литра сам наберешь. Смотри, на пятнадцать суток не загреми, разлюблю.
     И тут она по-женски, никого  не  стыдясь,  поцеловала  Телескопова  в
некрасивые губы.
     Володька сел за руль, дуднул, рванул  с  места.  Бочкотара  крякнула,
осела, пассажиры повалились на бока.

     Через десять минут безумный грузовик на лихом вираже, на одних только
правых колесах влетел во двор лесничества.
     Вадим Афанасьевич снялся было со своим элегантным  чемоданом,  скорее
даже портпледом, но родственники, дружно рыдая, ловко  навьючили  на  него
огромный, тяжеленный рюкзак с вареньем. Халигалия  тут  чуть  не  лишилась
своего лучшего друга, ибо мешок едва не переломил консультанта пополам.
     Вадим Афанасьевич расположился было уже в кабине, как вдруг заметил в
кузове на бочкотаре особу противоположного пола. Он  предложил  ей  занять
место в кабине, но Ирина Валентиновна наотрез  отказалась:  ветер  дальних
дорог совсем ее не страшил, скорее вдохновлял,
     Старик Моченкин тоже отверг интеллигентные приставания, он  не  хотел
покидать наблюдательный пост. Вадим Афанасьевич совсем уже  растерялся  от
своего джентльменства и предложил  место  в  кабине  Шустикову  Глебу  как
военнослужащему.
     - Кончай, кореш. Садись и не вертухайся, - довольно  сердито  оборвал
его Глеб, и Вадим Афанасьевич, покоробленный "корешем", сел в кабину.

     И наконец тронулись. Жутко прогрохотали  через  весь  райцентр:  мимо
агрономского дома, возле которого лицом к стене стояла маленькая фигурка с
широкими, трясущимися от рыданий плечами; мимо Дома  культуры,  с  крыльца
которого салютовал отъезжающим мужской  актив;  мимо  моченкинекого  дома,
неподозревающего  о  карающем  Алименте;  мимо  вальяжно-лукавой  Симы  на
пылающем фоне мандариновой настойки; мимо  палисадника  с  георгинами,  за
которыми любовно хмурил брови на родственный грузовик старший  Телескопов,
- и вот выехали в поля. До Коряжска было шестьдесят  пять  километров,  то
есть часа два  езды  с  учетом  местных  дорог  и  без  учета  странностей
Володиного характера.
     Странности эти начали проявляться  сразу.  Сначала  Володя  оживленно
болтал с  Вадимом  Афанасьевичем,  вернее,  говорил  только  сам,  поражая
интеллигентного собеседника рассказом о своей невероягной жизни...
     - ...короче забежали с Эдиком в отдел труда и найма а там  одна  рожа
шесть на шесть пуляет нас в обком профсоюза дорожников а вместе с нами был
этот сейчас  не  помню  Ованесян-Петросян-Огднесян  блондин  с  которым  в
нападении "Водника" играли в Красноводске  ну  кто-то  плечом  надавил  на
буфет сопли-вопли я говорит вас в колонию направлю  а  кому  охота  хорошо
мужик знакомый с земснаряда ты говорит  Володя  слушай  меня  и  заявление
движимый чувством применить свои силы ну конечно газ газ газ а Эдик  мы  с
ним плоты гоняли на Амуре пошли говорит на Комсомольское озеро  сами  рыли
сами и кататься будем с двумя чудоками ялик перевернули а старик говорит я
на вас акт составлю или угости Витька Иващенко пришлепал массовик здоровый
был мужик на геликоне лабал а я в барабан бил похоронная команда а  сейчас
второй уж год под планом ходит смурной как кот Егорка и Буркин  на  огонек
младший лейтенант всех переписал чудохам говорит вышлю а нам  на  кой  фиг
такая самодеятельность улетели в Кемерово в багажном отделении а  там  газ
газ газ вы рыбу любите?
     ...потом вдруг замолчал, помрачнел, угрожающе  засопел  носом.  Вадим
Афанасьевич сначала испугался, прижался к стенке, потом  понял  -  человек
почему-то страдает.

     И в кузове на  бочкотаре  жизнь  складывалась  сложно.  Бочкотара  от
невероятной Володиной езды и от ухабов проселочных дорог  очень  страдала,
скрипела, трещала, разъезжалась, раскатывалась на части, теряла свое лицо.
     Пассажиры то и дело шлепались с нее на доски, набивали шишки, все шло
к членовредительству, но тут моряк Шустиков Глеб нашел выход из положения:
перевернув всю бочкотару на попа, он предложил пассажирам  занять  каждому
свою ячейку.
     Бочкотара почувствовала себя устойчивей, сгруппировалась, и пассажиры
уютно расположились в ее ячейках и продолжали свою жизнь.
     Старик Моченкин писал заявление на Симу за  затоваривание  бочкотары,
на Володю Телескопова за связь с Симой, на Вадима Афанасьевича за  оптовые
перевозки приусадебного варенья, а также продолжал накапливать материал на
Глеба и Ирину Валентиновну.
     Раскрасневшаяся, счастливая Ирина Валентиновна что-то все лепетала  о
субтропиках,   придерживала   летящие   свои   умопомрачительные   волосы,
взглядывала мельком на лаконичное мужественное  лицо  моряка  и  внутренне
озарялась, а моряк кивал, улыбаясь, "в ее глаза вникая долгим взором".
     Внезапно грузовик резко остановился. Бочкотара  вскрикнула,  в  ужасе
перемешала свои ячейки, так что Ирина Валентиновна вдруг  оказалась  рядом
со стариком Моченкиным и была им строго ухвачена.
     Из кабины вылез мрачней тучи Володя Телескопов.
     - Ну-ка, Глеб, слезь на минутку, - сказал он, глядя не на Глеба, а  в
бескрайние поля,
     Моряк, недоумевающе пожав плечами, махнул через борт.
     - Пройдем-ка немного, - сказал Телескопов.
     Они удалились немного по грунтовой дороге,
     - Скажи мне, Глеб, только честно, - Володя весь замялся, затерся,  то
насупливался, то выпячивал жалкую челюсть, взвизгивал угрожающе. -  Только
честно, понял? У тебя с Симкой что-нибудь было?
     Шустиков Глеб улыбнулся и обнял его дружеской рукой,
     - Честно, Володя, ничего не было.
     - А глаз на нее положил, ну, ну? - горячился Володя. - Дошло до меня,
понял, допер я сейчас за рулем!
     - Знаешь песню? - сказал Глеб и тут же спел хорошим, чистым  голосом;
- "Если узнаю, что Друг влюблен, а я на его пути,  уйду  с  дороги,  такой
закон - третий должен уйти..."
     - Это честно? - спросил Володя тихо.
     - Могу руку сжечь, как Сцевола, - ответил моряк.
     - Да я тебе верю! Поехали! - заорал вдруг Володя и захохотал.
     Дальше   они   ехали   спокойно,   без   всяких   треволнений,   мимо
бледно-зеленых полей, по которым двигались сенокосилки, мимо голубых  рощ,
мимо деревень с ветряками, с  журавлями,  с  обглоданными  церквами,  мимо
линий высокого напряжения. Пейзаж был усыпляюще  ровен,  мил,  благолепен,
словно тихая музыка струилась в воздухе, и  идиллически  расписывали  небо
реактивные самолеты. Вот так они ехали, ехали, а потом заснули.

     Первый сон Вадима Афанасьевича

     По  авеню  Флорида-ди-Маэстра  разгуливал  весьма  пристойно  большой
щенок, ростом с корову.
     Собаки к добру!
     - А, Карабанчель! - на правах  старого  знакомого  приветствовал  его
Вадим Афанасьевич. - Как поживает ваша матушка?
     Матушка Карабанчеля, бессменный фаворит национальных скачек, усатая и
цветущая, как медная труба, тетя Густа высунулась с румяными лепешками  со
второго этажа траттории "Моя Халигалия".
     - Синьор Дрожжинин!
     Улица покрылась простыми халигалийцами. Многотысячная  толпа  присела
на корточки в тени агавы и  кактуса,  Вадим  Афанасьевич,  или  почти  он,
нет-нет, водителя отметаем и старичка отметаем, папа и  мама  не  в  счет,
лично он влез  "на  пальму"  обсудил  с  простыми  халигалийцами  насущные
вопросы дружбы с зарубежными странами.
     Кривя бледные губы в  дипломатической  улыбке,  появилась  Хунта.  На
ногах у нее были туфли-шпильки, на шее вытертая лисья горжетка.  Остальное
все свисало, наливалось синим. Дрожали под огромным телом  колосса  слабые
глиняные ножки.
     - А я уж думала, наш друг приехал, синьор  Сиракузерс,  а  это  всего
лишь вы, месье Дрожжинин. Какое приятное разочарование!
     Ночь Вадим Афанасьевич провел в  болотистой  низменности  Куккофуэго,
Вокруг сновали кровожадные халигалийские петухи и ядовитые гуси, но солнце
все-таки встало над многострадальной страной.

     Вадим Афанасьевич протер глаза. К нему по росе шел  Хороший  Человек,
простой пахарь с циркулем и рейсшиной.

     Первый сон моряка Шустикова Глеба

     Боцман Допекайло дунул в серебряную дудку.
     - Подъем, манная каша!
     Манная каша, гремя сапогами, разобрала оружие.
     - Старшина II статьи Шустиков Глеб, с кем вчера познакомились?
     - С инженером-химиком, товарищ гвардии боцман,
     - Молодец! Награждаетесь  сигаретами  "Серенада".  Кок,  пончики  для
Шустикова!
     Прямо с пончиком в зубах в подводное царство. Плывем  с  аквалангами,
вкусные пончики, а рядом  Гулямов  пускает  пузыри  -  отработка  операции
"Ландыш". Светлого мая привет! Следующий номер нашей программы - прыжок  с
парашютом.
     Кто это рядом висит на стропах, лыбится,  как  мамкин  блин?  А,  это
Шустиков Глеб, растущий моряк, Как же, как же, видел его в зеркале в  кафе
"Ландыш". Вот проблема, кем стать: аспирантом или адъюнктом?
     А  внизу  под  сапогами  оранжерея   ботанического   сада.   Или   же
разноцветные зонтики? Зонтики раздвигаются, а под ними  знакомые  девушки:
инженер-химик, инструктор  роно,  почвовед,  лингвист,  подруги  дней  его
суровых. Мимо, камнем, боцман Допекайло.
     - Промахнешься, Шустиков, гальюны тебе чистить!
     Ветер 10 баллов, попробуй не промахнуться. Относит, относит!
     Бухнулся в стог, поспал минут  шестьсот,  проснулся,  определился  по
звездам, добрал еще пару часиков, от сна пока никто не умер. А утром  вижу
- идет по роев Хороший Человек, несет свои  сокровища,  весь  просвечивает
сквозь платье.

     Первый сон старика Моченкина

     И вот увидел он богатые палаты с лепным архитектурным  излишеством  и
гирляндом. Батюшки светы родные, Пресвятая Дева Богородица, как говаривала
отсталая матушка под влиянием крепостного ига.
     Образована авторитетная комиссия по разбору заявлений  нижеследующего
вышеизложенного.
     Его проводят в предбанник с кислым квасом... Уже в предбаннике!
     ...вручают  единовременный  подарок  сухим  пайком.  Нате  вам   сала
шашнадцать  кило,  нате  урюку  шашнадцать  кило,  сахару  для   самогонки
шашнадцать кило.
     Потом проводят в залу двухсветную, красным бархатом убранную,  ставят
на  колени,  власы  ублажают  подсолнечным  маслом   из   каленых   семян,
расчесывают на прямой пробор.
     В президиуме авторитетная комиссия с председателем.  Председатель  из
себя солидный, очень знакомый, членистоногий - батюшки светы,  Колорадский
Жук. По левую, по правую руку жучата малые, высокоактивные.
     - Заявления ваши рассмотрены в положительном смысле,  -  внушительным
голосом говорит председатель.
     - Разрешите слово в порядке ведения, - пискнул малый жучок.
     Душа старика Моченкина похолодела - разоблачат, разоблачат!
     - Посмотрите на него внимательно, уважаемая  комиссия,  ведь  это  же
картошка. По  всему  свету  рыщем,  найти  не  можем,  а  тут  перед  нами
высококачественный клубень.
     Принято решение, сами знаете какое.
     Еле выбрался в щель подпольную, выскочил  на  волю  вольную.  В  окно
видал своими глазами - жуки терзали огромный клубень.
     Ночь провел на Квасной Путяти в темени  и  тоске.  Подбирался  ложный
крокодил, цапал замками за ноги, щекотал.
     А утром вижу, идет  по  росе  осиянной  молодой  защитник  -  Хороший
Алимент,

     Первый сон педагога Ирины Валентиновны Селезнгвой

     Она давно уже подозревала существование  не  включенной  в  программу
главы Эластик-Мажестик-Семанифик...
     Гули-гулишки-гулю, я тебя люблю... На карнавале под сенью ночи вы мне
шептали - люблю вас очень...
     Это староста первого  потока  рыжий  Сомов  взял  ее  на  буксир  как
плохоуспевающую.
     Помните, у Хемингуэя? Помните, у Дрюона? Помните, у  Жуховицкого?  Да
ой! Нахалы какие,  за  какой-то  коктейль  "Мутный  таран"  я  все  должна
помнить.
     А сверху, сверху летят, как опахала, польские журналы всех стран.
     - Встаньте, дети!
     Встали маленькие львы с лукавыми глазами.
     Ой, вспомнила - это лев Пиросманишвили. Если вы сложный человек,  вам
должны нравиться примитивы. Так говаривал ей руководитель практики  Генрих
Анатольевич Рейнвольф. Наговорили они ей всякого, а оценка - три.
     И все  ж:  гули-гулюшки-гулю-я-тебя-люблю-на-карнавале-под-сенью-ночи
кружились  красавцы  в  полумасках  на  танцплощадке  платформы  Гель-Гью.
Ирочка, деточка, иди сюда, мячик дам. Бабушка, а зачем тебе такие  большие
руки? Чтобы обнять табя. А зачем тебе эта лопата? Бери лопату, копай  яму,
сбрасывай сокровища!

                На маленькой опушке,
                Среди зеленых скал,
                Красивую бабешку
                Волчишка повстречал.

     Прощайтесь, гордо поднимите красивую голову. Не сбрасывайте сокровищ!
Стоп, вы спасены. К вам по росе идет  Хороший  Человек,  и  клеши  у  него
моккрые до колен.

     Первый сон Володи Телескопова

     В  медпункте  над  ним  долго  мудрили:  вливали  спецсознание  через
резиновый шланг - ох, - врачи-паразиты, - промывали бурлящий организм.
     Однако полегчало - встал окрыленный.
     Директор с печки слез, походил вокруг в мягких валенках, гукнул;
     - Дать товарищу Телескопову самый наилучший станок высотой с гору.
     - Э, нет, - говорю, - ты мне сначала тарифную сетку скалькулируй.
     Директор на колени перед ним.
     - Что ты, Володя, да  мы  в  лепешку  расшибемся!  Мы  тебя  путевкой
награждаем в Цхалтубо.
     Здрасьте, вот вам и Цхалтубо. Вся эта Цхалтуба ваша по грудь в снегу.
     Трактор идет, Симка позади, очень большая на санном прицепе.

                Володенька. Володенька,
                Ходи ко мне зимой,
                Люби, пока молоденька,
                Хорошенький ты мой.

     Понятное дело, не вынесла душа поэта позора мелочных обид, весь  утоп
в пуховых подушках,  запутался  в  красном  одеяле,  рожа  вся  в  кильках
маринованных, лапы  в  ряпушке  томатной.  Однако  не  зажимают,  наливают
дополна.
     Утром заявляется Эдюля, Степан и этот, как звать, не помню,
     - Айда, Володя, на футбол.
     Футбол  катился  здоровенный,  как  бык  с  ВДНХ.   Бобан,   балерина
кривоногая, сколько мы  за  тебя  болели,  сколько  души  вложили,  бацнул
"сухого листа", да промазал. Иван Сергеич тут же его под  конвой  взял  на
пятнадцать суток. Помню как сейчас, во вторник это было.
     А Симка  навалилась:  Володенька,  Володенька,  любезный  мой,  свези
бочкотару в Коряжск. Она  у  меня  нервная,  капризная,  я  за  нее  перед
Центросоюзо