во набегающих волн. Тогда помощник решил использовать технические
средства, пустился в поход по эфиру, заперся в радиорубке, поймал маяк
Брюстерорт и нравящиеся ему мелодии усилил динамиками трансляции, пока не
рыкнул на него командир. В двух милях от маяка Порккала-Калбода помощник
выскочил, как ошпаренный, из радиорубки, нырнул в офицерский отсек,
переметнулся оттуда в носовой кубрик, затем в кормовой и, торжествующий,
показался на палубе, словно знамя неся портрет Лаврентия Берии, друга и
сподвижника не очень-то любимого помощником И. В. Сталина. Был этот Берия на
корабле, называемом СССР, флагманским специалистом по следствиям, арестам,
тюрьмам и особым отделам, умудрился отделы эти разместить в каждой каюте
того же всесоюзного корабля. Портрет в рамке помощник привязал к леерным
стойкам у кормы, почти рядом с флагштоком, после чего открыл огонь по нему
из пистолета, норовя попасть в пенсне. Стрельба велась из положения "лежа",
помощник забрался на рубку, откуда его за ноги стянул на палубу командир,
весьма встревоженный. Алныкину тоже не хотелось еще раз побывать в особом
отделе, надругательство над портретом сулило небывалые беды. Матерящегося
помощника швырнули в офицерский отсек и наглухо задраили там. Портрет
утопили на рейде Штандарт при возвращении в бухту и, чтобы не всплыл,
подвязали к нему грузило. Опережая доклады стукачей, командир вызвал
фельдшера, намекнул о временном умопомрачении одного из офицеров катера.
Кого именно - не уточнил, болезнью этой равным образом страдали и командир,
и помощник, и Алныкин, который службой почти не занимался, а кружил мыслью
вокруг благоустройства дома, упорством и безрассудством напоминая слепую
лошадь на шахте.
Лишь на следующий день случайно выкраденна в эфире новость стала официальным
известием. В Москве произошло что-то важное, Алныкина тоже касающееся,
потому что из особого отдела базы прибыл майор с его пистолетом. Командир БК
отсутствовал, помощник вдоволь покуражился, упира на то, что упомянутые в
расписке "и патроны к нему" следует понимать так: сорок один патрон!
Пришлось майору отправиться на "Софью Павловну" за недостающим боезапасом,
метнув на помощника злобный, как в исторических романах, взгляд.
А утром он вновь заявился на катер. Под театрально громкие причитания
помощника майор повел Алныкина на буксир и все четыре часа плавания не
позволял ему подходить к борту. Показал командировочное предписание -
лейтенанту Алныкину прибыть в Министерство внутренних дел ЭССР.
В полдень 10 июля Владимир Алныкин ступил на землю древнего Таллина, морякам
русского императорского флота более известного как Ревель. Год прошел с того
дня, как здесь началась его офицерская жизнь.
Черный "ЗиМ" ожидал их в гавани. Жена бригадного минера, прибывшая на том же
буксире, послала Алныкину воздушный поцелуй. Хлопнула дверца, машина
покатила, мимо проносились дома и прохожие. Светило солнце, сизые голуби
прыгали по Ратушной площади.
Доехали до Министерства внутренних дел, майор повел Алныкина в бюро
пропусков, куда-то позвонил. Пропуска не понадобилось, по широкой лестнице
спустился молодой человек в сером костюме, ему майор и передал Алныкина, а
новый сопровождающий слащаво спросил, как настроение у лейтенанта, обедал
ли, есть ли у него претензии к майору.
Претензий не было. Алныкина ввели в комнату, размерами, количеством
телефонов и стульями похожую на ту, где хозяйничал адъютант командующего
флотом. Нетрудно было догадаться, что за дверью кабинета - человек,
обладающий большими правами.
Им оказался Янковский, белобрысый дохляк, как называл его про себ Алныкин.
На столе - чернильный прибор и подставка для карандашей, ни папки, ни книги,
ни листа бумаги. Янковский, наверное, недавно обосновался здесь и не знал
еще, чем заполнить пустоту. Выдвигал ящик за ящиком двухтумбового
письменного стола, и ящики, судя по трескучему звуку, не содержали в себе
ничего. В самом нижнем справа обнаружился перекидной календарь, Янковский
обрадовался ему, нашел в листках день текущий, пометил его какой-то записью.
Алныкин сумел подсчитать: кабинет лишился бывшего хозяина пять дней назад.
- Вы меня помните?
- Так точно, - подтвердил Алныкин и сел поудобнее.
- И я вас помню... И надолго запомню. Произошли значительные изменения в
расстановке кадров после известных вам событий в Москве. - Янковский
задумчиво смотрел куда-то поверх Алныкина. - Одни пошли вниз, другие вверх.
Но и вы приложили руку к тому, что я здесь, в этом кабинете. Точнее - язык
ваш... - Он перевел взгляд на Алныкина. - Выдержке вашей позавидуешь.
Разговор будет доверительным, скажу поэтому сразу: жена ваша здесь, за
стеной, поговорим, и вы заберете ее, пойдете с нею, не знаю только, куда
пойдете...
- Леммикки, - сказал Алныкин. - Через два "м" и два "к".
- Проверим.
Янковский развернулся в кресле, открыл сейф, достал папку, прочитал.
- Правильно... По некоторым данным в Ленинграде до революции проживало
триста тысяч эстонцев, русских в Ревеле было меньше. Эти две нации очень
несхожи, но смешанные браки отличаются крепостью и постоянством, такие уж
эстонские женщины, страна хуторская и рыбацкая, мужья пашут либо землю, либо
море, и если жены не будут им верны, то какой смысл пахать? Гулящая эстонка
- угроза для нации. Всю войну я прослужил в эстонском корпусе, нигде не
встречал таких исполнительных радисток, с одной из них меня дважды
выбрасывали за линию фронта. Она стала моей женой, так вот...
Ослабил узел галстука, достал из кармана коробку "Северной Пальмиры". Открыл
ее. Закурили.
- Так вот, - продолжал Янковский, меняя ударение и тему, - о вас, лейтенант
Алныкин, много чего написано, кое-что в отношении вас готовилось, но -
обошлось, вам ничто не грозит, вашу личную судьбу будет решать флот, только
флот, и как он решит - неизвестно мне. Одно я знаю: жену вашу в Порккала-Удд
не пустят, пропуска не дадут, потому что есть вещи, которые не отменишь и не
изменишь. Отец, мать, место и время рождени - это как вписано в анкету, так
и останется навечно. Жене вашей не учиться уже ни в Тарту, ни в Москве, ни в
Ленинграде, высшее образование она сможет получить только в краевых и
областных центрах. Иных последствий не будет, дело закрыто за
недостаточностью улик, с жены, однако, взята подписка о невыезде, всего
лишь, но и она отменится, как только вы исправите досадную оплошность.
Янковский открыл папку и полистал ее. Палец его уткнулся в какую-то бумажку.

- Леммикки Ивиевна Алныкина... Справка из гинекологического отделения
больницы в Кохтла-Ярве, где жена ваша скрывалась, пока ее искали под
фамилией Йыги, и по справке выходит, что она - девушка... Сравните: 24 мая
сочеталась браком, а 4 июля еще девушка. Всегда будет соблазн поднять это
дело, - Янковский побарабанил по папке длинными пальцами, - и возобновить
следствие по факту фиктивного брака со всеми версиями, включая умысел,
преднамеренность, расчет, основанный на сговоре с кем-то. Вам следует
принять меры. Срочно. Немедленно устранить вопиющее несоответствие. К этой
справке должна быть приложена другая, опровергающая ее, о беременности
супруги, и как только эта справка появится, подписку о невыезде мы отменим.
Так что - спешите.
- Всего один вопрос... - Алныкин смотрел на папиросу - нет, не дрожала она!
А когда-то прятал руки в карманы шинели, скрывая дрожь пальцев, сплетал их,
чтоб не выдать волнения. Ни в одном кабинете отныне страха не испытает он.
Леммикки сделала его свободным человеком. - Один вопрос: о настоящем отце
жены. Этот... Ральф Лаанпере - был или не был?
На вопрос Янковский ответил вопросом.
- А был ли тот офицер, который тринадцатого марта сего года подвел женщину к
ресторану "Глория"? Существовал он или, что официально утверждается, не
существовал, а всего лишь - злостное измышление?.. Люди, лейтенант, только
тогда люди, когда они запротоколированы и пронумерованы. А женщина, якобы
получившая две тысячи рублей, до сих пор в больнице, и показаниям ее
доверять нельзя. Вот вы, например, офицера того видели?
Молодой человек со слащавыми глазами и слащавой улыбкой отметил в приемной
командировочное предписание и вывел Алныкина в коридор. Из какой двери вышла
туда же Леммикки или она стояла там, ожидая его, Алныкин не понял - как и
то, дрожала ли она, содрогаясь в беззвучном плаче, или это у него набежали
слезы и он будто под дождем видел мерцающие коридорные плафоны и мокрое лицо
метнувшейся к нему Леммикки. Они взялись за руки, ни слова не сказав, и
быстро пошли вниз, к выходу; расталкивали прохожих, стремясь неизвестно
куда, и вдруг оказались в подвальчике, полном тьмы и запаха кофе. Леммикки
расплакалась и сказала, что всегда знала: Володя придет с моря и ничто ей
грозить уже не будет. Злые, несправедливые люди хотели ее арестовать, но
нашлись и добрые, приютили.
Вездесущая подруга уже стояла рядом, сгора от нетерпения. Отведя Леммикки
подальше от нее, Алныкин на ухо предупредил: им надо стать мужем и женой как
можно быстрее, в Порккала-Удд девушек не пускают, такие уж строгие правила.
"Аста", - позвала Леммикки. Втроем спустились еще ниже, попали в какое-то
питейное заведение, свет пробивался из-под пола. Грядущее событие Леммикки
называла м е р о п р и я т и е м, и подруги зашептались, не подпуская
Алныкина к разработке плана, но признавая за ним право слышать их, ни о чем
не спрашивая. Поначалу решено было взять консультантом одноклассницу Лайму,
многое на свете уже познавшую, но той дома не оказалось. Настя вышла из
телефонной будки и решительно заявила, что мероприятие они проведут своими
силами. Оставили Алныкина у будки и побежали в магазин. Вернулись со
свертками, Алныкин уже накупил цветов и поглядывал на часы. Настя помчалась
домой, Леммикки сбилась в грамматике, ее клятва могла бы насмешить и
умилить.
- Если произойдет больно, я старательно улыбаться...
Он пил на кухне фруктовую воду, мучила жажда, и кончились папиросы, как в
тот день, когда он познакомился со школьницей, сейчас плещущейся в ванной.
Настя носилась из комнаты в комнату, предупредила Алныкина, что в его
распоряжении один час двадцать минут, вполне достаточно, отец ее за это
время делает полостную операцию. От лепета двух девчонок ломило голову,
Алныкин окатил себя холодной водой. Настя, кажется, уже ушла. Он приоткрыл
дверь, выглянул: та сидела на лестнице, воткнув кулачки в щеки, у ног -
карманные часы с откинутой крышкой. Было сильное желание - поставить
девчонку на ноги и дать пинка.
- А вдруг отец придет раньше обычного... Как там у вас?
Он осторожно закрыл дверь, по рассыпанным цветам пошел в комнату. На
Леммикки было длинное белое платье с вырезом. Волосы еще не просохли. Прежде
чем снять с себя мешавшую Алныкину одежду, она призналась в страшном грехе:
шапку его офицерскую унесла вовсе не по забывчивости, а намеренно, чтоб
через нее найти того, кого полюбила с первого взгляда, в тот момент, когда
он окликнул ее.
К приходу отца Насти квартира была приведена в обычный непраздничный вид,
ничто в ней, кроме цветов на подоконниках, не говорило о том, что произошло,
и сколько ни вглядывался Алныкин в Леммикки, не находил в движениях ее,
жестах и речи ни малейшего намека на только что свершившееся. Но вот глаза
их встретились - и не могли расстаться, ибо тайна связывала обоих, они были
свидетелями и участниками необыкновенного явлени в природе - таинства,
равного восходу солнца.

Утром он пришел в ОКОС, отдел кадров офицерского состава, принял его сам
начальник, сесть не предложил, но и сам стоял, слушая Алныкина очень
внимательно. Сказал, отметая возможные подозрения, что отдел его лишь з а- п
р а ш и в а е т, пропуск он дооформляет, и только. ОКОСу очень выгодно
присутствие жен и женщин вообще в Порккала-Удде, база эта хоть и рядом, но
считается о т д а л е н н о й, и нахождение женщин на объектах такого рода
всегда способствовало решению задач боевой и политической подготовки. Что
касается отказа в пропуске, то начальник ОКОСа рекомендовал следующее. Надо
написать рапорт на имя члена Военного совета, изложить суть дела, ничего не
приукрашивая, и от своего имени поручиться за жену.
Алныкину дали перо и бумагу. Он написал о Леммикки, которая уже не Йыги, а
Алныкина, которая политически благонадежна, комсомолка, настоящего отца не
знает и, конечно, никаких связей с ним не поддерживает. "...Партии
Ленина-Сталина предан, член ВЛКСМ лейтенант Алныкин".
Содержание рапорта начальник ОКОСа одобрил, заметив, однако, что официальный
срок прохождения документов такого рода - двое или трое суток, хотя донести
его до кабинета, что в соседнем здании, пять минут. Не разумнее ли
прибегнуть к помощи адъютанта командующего? Однокурсник все-таки и вхож к
члену Военного совета.
С рапортом в руке Алныкин бродил по коридорам штаба и всматривался в
офицеров, отыскива среди них того, кто, минуя все промежуточные кабинеты,
положит его рапорт на стол члена Военного совета. К Витьке Колбагину (по
прозвищу Ромодан) идти он не хотел, просить его о помощи считал поступком,
нарушающим училищные заповеди. Он раньше был своим парнем, Ромодан, - и
только поэтому Алныкин не решалс назвать его предателем. А он, Колбагин, и
был предателем: четыре года училс на офицера плавсостава, по диплому
значился корабельным артиллеристом, а служить решил в адмиральской прихожей.

Штаб жил и служил по корабельному распорядку, еще сорок минут - и полдень,
обед с послеобеденным отдыхом, драгоценное время утекало.
Вдруг он увидел того языкастого и нагловатого старшего лейтенанта, перед
напором которого спасовал сам Янковский в комендатуре, - того офицера, что в
памятный для Алныкина день 13 марта подталкивал вперед женщину на темной
улице Пикк.
Старший лейтенант шел по коридору. Алныкина у стены он не заметил бы вообще,
не шагни тот наперерез ему. Просьбу выслушал молча, не прерывая, лишь
округлением бровей выразив некоторое удивление. Взял рапорт, и по мере
чтения лицо его все более и более печалилось. Горестно вздохнул.
- Да, брат, погорел ты крепко... - Он задумался. - Послушай, ты из Фрунзе?
Какого года выпуска?.. Пятьдесят второго? Так Витька Колбагин твоего же
выпуска.
Он прочитал на лице Алныкина, кто такой Витька, спрямил брови и нехотя
согласился.
- Что он скотина - ты не ошибся... Ладно, я этот вопль души, - он пошелестел
рапортом, - донесу до сведения, сейчас же, дай мне заодно предписание. И не
стой здесь, не раздражай мозолистые глаза начальства. Подожди в курилке.
Вернулся он скоро, без рапорта.
- Везет тебе, лейтенант Алныкин!.. Соответствующая резолюция наложена,
рапорт у заместителя начальника Политуправления, сегодня же он определит
офицеров, которые займутся твоими делами, но завтра-то - выходной, дай
отдохнуть служителям моря. Во вторник придешь, после обеда, в
Политуправление, а на предписании тебе любые даты поставит мичман, который
при помощнике командующего по строевой части, я с ним договорился... Не
кисни! Все обойдется! И с женой все будет в порядке, эстонки - хорошие бабы,
отзывчивые, покладистые.
Алныкин пожал протянутую руку. Он был счастлив. Все устраивалось как нельзя
лучше. Подполковник Горошкин и Настя уехали до понедельника в Пярну, подарив
молодоженам уединение.
Эти дни они не отходили друг от друга, и если Леммикки шла в ванную
умываться, Алныкин тянулся за нею, стоял у двери, и они продолжали
нескончаемый разговор. Ходили по улицам, держась за руки, и все
расступались, еще издали завидев их. Сколько ни вглядывались они в бездонную
тайну, она не разгадывалась, манила, она взывала, она прикидывалась узнанной
и близкой, чтоб тут же погрузиться в бездну и аукать оттуда.
Восходы и заходы солнца, мерцание звезд и растворение их в светлой голубизне
неба, лунный рог, цеплявшийся за шпиль, - все смешалось и поменялось
местами, желтый свет заливал комнаты по ночам, от Леммикки исходило голубое
сияние, вечным двигателем тикали напольные часы, обещая бесконечность жизни
и счастья.

Как только Алныкин увидел тех, кто займется его судьбой, он сообразил, что
от офицеров этих ждать можно только беды. Их было двое, и опыт подсказывал:
двое всегда боятся третьего, того, которого сейчас нет, но который спросит с
них, и эти двое, контролируя себя, будут - каждый - вдвойне лживы,
преувеличенно пристрастны.
В углу за столом сидел капитан 3-го ранга, сплетя пальцы; руки на брюшке,
глаза злые. Где-то когда-то Алныкин видел его, но вспоминать не стал, да и
не мог, втянутый в разговор с подловатым - это все признавали - человеком,
бывшим комсоргом училища. Панов, уже капитан-лейтенант, с комсомольской
дружественностью обращалс к нему на "ты", похохатывал, рассказывая капитану
3-го ранга разные училищные хохмочки (тот угрюмо молчал), и посадил Алныкина
рядом с собою, на диванчик. Старания, приложенные училищными офицерами в
прошлом году, когда досрочно отправили на флот почти четыреста человек, были
оценены министром: кого повысили в звании, кого назначили на более высокую
должность. Старший лейтенант Панов удостоился, конечно, того и другого. Он
знал каждого курсанта, водил дружбу почти со всеми, скромненько покуривал в
ротах, не брезговал сидеть на подоконниках гальюнов, где обычно затевались
споры и рассказывались новости, - только в гальюне и можно было
наговориться! И наслушаться. Оказывается, это отнюдь не по душе командирам
рот: через Панова высокое начальство узнавало о промахах воспитателей. И
ротные забили тревогу, намекнули курсантам. Панов в отместку сменил тактику,
заглядывал в курилку, уводил того, кто всегда помалкивал, на беседу о сущих
пустяках и будто бы из этих бесед что-то узнавал. В Политуправлении флота
он, наверное, какой-нибудь помощник по комсомольской работе, бегает, как и
прежде, по кораблям и частям, своего стола и тем более кабинета не получил,
потому и воспитательную работу ведет в комнате дл семинарских занятий. Карта
полушарий и портреты вождей на стенах, шкафы с книгами, бюст Ленина.
Наболтав пустопорожней всячины, Панов примолк, потянулся к папочке, лежавшей
на стуле. Раскрыл ее - и впал в глубокое раздумье. Что в ней - Алныкин
догадывался: его рапорт на имя члена Военного совета.
- Ума не приложу, Володя, что делать с тобой, - сокрушенно проговорил Панов
и тяжко вздохнул. - Павел Николаевич, ты в курсе? Знаешь, что учудил мой
друг?
От этого Павла Николаевича исходила через край бьющая ненависть, направленна
исключительно на Алныкина. Капитан 3-го ранга, Пановым названный Павлом
Николаевичем, сидел молчал, рыскавшие по ящикам стола руки его нашли наконец
карандаш, он с хрустом разломал его.
И Алныкину стало поспокойнее. А Панов, не дождавшись ответа, да и не
рассчитывая на него, продолжал в некоторой воодушевленности, что ли:
- Мой друг Володя Алныкин такой в училище отколол номер, так прославился,
что... Такой номер. Никак не мог исправить отметку по военно-морской
географии, месяц пересдавал экзамен, и все без толку, знаний-то - маловато,
он, Володя Алныкин, с ленцой парень, утруждать себя не любит. Так бы и ушел
на флот, не пересдав экзамен, да случай помог. Преподаватель умер. Горе в
семье, горе на кафедре. А Алныкину - счастье. Приходит к начальнику кафедры
и заявляет: экзамен сдан на "отлично", можете спросить у преподавателя.
Представляешь, Павел Николаевич? Спросить у того, кого уже нет на белом
свете! И получил наш друг Володя "отлично"... Не мог не получить. Так все
точно рассчитал, котелок у него варит. Мы тогда в политотделе решили было к
комсомольской ответственности его привлечь, да пожалели: вот-вот выпуск,
каково молодому офицеру приходить на корабль с неснятым выговором? А зря
пожалели. Он и здесь отличился, еще хлеще.
Павел Николаевич пытался расколошматить что-то о край стола, освобождая себя
от злобы, но решил поберечь стол и заодно выслушать.
- Такое придумал, что... Служба в Порккала-Удде опасна, тяжела и почетна,
партия и правительство делают все, чтоб как на родной земле там было,
недостаточно еще делают. Офицеры гордятся тем, что служат на передовых
рубежах, и лишь один из них н