книга,  целая  энциклопедия  детских  считалок, загадок, дразнилок, потешек,
примет,   бытующих   среди   нынешних  английских  детей.  Стихи-перевертыши
занимают в этой книге почетное место.
     Читая  их,  невольно  удивляешься:  до  чего они похожи на наши русские
стихи-перевертыши!
     В  них  фигурируют  те же слепцы, которые как ни в чем не бывало пришли
поглядеть  на  какое-то зрелище; те же немые, кричащие кому-то "ура". Есть и
глубокий   подвал,  куда  необходимо  спуститься,  чтобы  выглянуть  в  окно
чердака.  Есть  и  мешок, доверху наполненный сырами и все же пустой. Есть и
полевые цветы, которые поют и чирикают. Есть и полночь среди ясного дня.
     Иные  из  этих  "нелепиц"  существуют,  по крайней мере, полтысячи лет,
другие  возникли  недавно:  в  них  идет  речь  об  автомобилях,  автобусах,
телефонах,  кино,  но  принцип  их  построения  всегда  одинаков,  и все они
принадлежат к тому же типу, что и любой из наших русских перевертышей:

                Глядь - из-под собаки
                Лают ворота.

     И,  конечно, когда я читал эту книгу, мне страстно хотелось узнать, чем
же   объясняют  почтенные  авторы  многовековую  тягу  английских,  русских,
чешских,  сербских,  французских,  немецких  детей  к  этой словесной игре в
перевертыши.  К сожалению, в перевертышах ими почему-то усмотрена "подлинная
природа   английского   остроумия"  ("of  native  English  wit"),  ибо,  как
утверждают  они,  "вполне  естественно,  что  в  стране,  которая  взлелеяла
Эдварда  Лира  и  Льюиза Керролла и которая видит в них национальных героев,
ни  один  ребенок  не  может  не  хранить  в  своей памяти некоторого запаса
стихотворных нелепиц"*.
     ______________
     *  The  Lore  and  Language  of Schoolchildren, by Iona and Peter Opie.
Oxford at the Clarendon Press, 1960.

     Никто   не  спорит:  Льюиз  Керролл  и  Эдвард  Лир  -  истинные  гении
британского  юмора,  но  силлогизм оксфордских ученых был бы правилен только
тогда,  если  бы  в  обиходе  детворы  других стран не существовало таких же
стихов-перевертышей.  Даже  из настоящей главы моей книги читателям нетрудно
убедиться,   что   русский   народ,  обладающий  своим  собственным  юмором,
нисколько  не похожим на английский, создал для своей детворы точно такие же
стихи-перевертыши,  как и те, что создал британский народ. Так что и Керролл
и  Лир здесь совсем ни при чем. И никакого касательства к этому жанру стихов
не имеет общепризнанный юмор британцев.
     Оксфордским   ученым   лишь  потому  было  легко  утвердиться  в  своем
заблуждении,   что,  исследуя  английский  фольклор,  они  в  данном  случае
предпочли игнорировать другие фольклоры.


     Нет,  тем-то и замечательны стихи-перевертыши, что, независимо от каких
бы  то  ни  было качеств того или иного народа, дети всех стран на известном
этапе  своего  духовного роста одинаково услаждаются ими, - причем не только
заимствуют  их  из книжных и фольклорных источников, но и сами сочиняют их в
несметном  количестве, - подобно Жене Гвоздеву, Коле Шилову, Муре Чуковской,
Сереже  Фисулати  и  другим советским гражданам "от двух до пяти", которых я
цитирую в настоящей главе.
     В  этом  всемирном  тяготении  детей  определенного  возраста  к "лепым
нелепицам"   -   один   из   наиболее  ярких  примеров  той  автопедагогики,
автодидактики,  при  помощи  которой  малолетние  дети  сами - независимо от
своей   принадлежности   к   тому   или   иному   народу  -  формируют  свое
реалистическое постижение внешнего мира.
     Английские  ученые легко убедятся в этом, если параллельно с английским
фольклором  подвергнут  исследованию перевертыши, считалки, потешки других -
в том числе и русских - детей.
     Надеюсь,  что  это  случится,  ибо  в  других  своих трудах, особенно в
"Оксфордском  словаре  детских  народных  стишков"  они  обнаружили  большие
познания в области славянского устного творчества*.
     ______________
     *  The  Oxford  Dictionary  of  Nursery Rhymes edited by Iona and Peter
Opie, Oxford at the Clarendon Press, 1958, pp. 227, 263.


                                Глава пятая

КАК ДЕТИ СЛАГАЮТ СТИХИ


I. ВЛЕЧЕНИЕ К РИФМЕ

     Среди  многочисленных  методов, при помощи которых ребенком усваивается
общенародная  речь,  смысловая  систематизация  слов  занимает  не последнее
место.
     По  представлению ребенка, многие слова живут парами; у каждого из этих
слов   есть  двойник,  чаще  всего  являющийся  его  антитезой.  Узнав  одно
какое-нибудь  слово,  дети уже на третьем году жизни начинают отыскивать то,
которое  связано  с  ним  по  контрасту.  При  этом, конечно, возможны такие
ошибки:
     - Вчера была сырая погода.
     - А разве сегодня вареная?
     Или:
     - Эта вода стоячая.
     - А где же лежачая?
     Или:
     - Это - подмышки, а где же подкошки?
     В  подобных  случаях  дети  хватаются  не за ту антитезу, какая была им
нужна,   но  сама  по  себе  классификация  слов  по  контрасту  чрезвычайно
плодотворна для более полного овладения речью.
     Такие  словесные  пары,  насколько я мог заметить, являются для ребенка
не только двойниками по смыслу, но и в большинстве случаев - по звуку.
     Четырехлетняя  дочь  домработницы  Паша,  когда ей приходилось говорить
про желток и белок, произносила либо желток и белток, либо белок и желок.
     Сахар у нее был кусковой и песковой.
     И  если  я  начинал  рассказывать  ей  сказку  с  печальным концом, она
предупреждала меня:
     - Расскажи начало, а кончала не надо.
     Слово  "конец"  превратилось  у  нее  в "кончало", чтобы рифмоваться со
словом  "начало".  Очевидно,  в  ее  представлении  понятия, параллельные по
смыслу, должны быть параллельны и по звуку.
     Всякий  раз,  подавая мне письма, принесенные на кухню почтальоном, она
говорила:
     - Две открытки, и одна закрытка.
     - Три открытки, ни одной закрытки.
     Во  всех  этих  рифмах нет ничего преднамеренного. Просто они облегчают
речь  ребенка:  "начало  и кончало" ему легче сказать, чем "начало и конец";
"ложики и ножики" - гораздо легче, чем "ложки и ножики".
     - Ты глухой, а я слухой.
     - То тяжелее, а это легчее.
     - Какая в небе глубочина, а у деревьев высочина.
     - Вобла - это такая рыбла?
     - Ты  что  мне  принесла  - игрушечное или кушечное? - спросила больная
четырехлетняя девочка, когда мать явилась к ней в больницу с подарками.
     - Ты будешь покупатель, а я продаватель.
     - Не продаватель, а продавец.
     - Ну хорошо: я буду продавец, а ты покупец.
     Леночка Лозовская, играя с матерью в мяч, предложила:
     - Ты бросай с высоты, а я с низоты.
     Женщине,  которая  вымыла  голову  и  уничтожила  следы  завивки,  один
киевский мальчик сказал:
     - Вы вчера были курчавая, а сегодня торчавая.


     Говорят четырехлетнему мальчику:
     - Какой же ты лохматый и вихрастый.
     Он сейчас же оснастил эту фразу двумя очень звонкими рифмами:

                Я лохматый и вихратый,
                Я вихрастый и лохмастый!


     - Светик, нельзя кушать лежа.
     - Хорошо, я буду кушать сежа.


     Едва  научившись  читать,  моя  пятилетняя  Мура увидела заглавие книги
И.Е.Репина "Далекое близкое" и прочла: "Далекое близекое".
     "Далекое  близекое" понравилось ей, и она была огорчена, когда взрослые
указали, что она ошибается, и отняли у нее таким образом рифму.


     - На фестиваль съедется молодежь... Но я не поеду...
     - Значит, ты - стародежь?


     Эта  особенность  детской  речи  была в свое время подмечена Чеховым. В
его  повести "Три года" девочка, подчиняясь все той же своеобразной инерции,
говорит про Авеля и Каина:
     - Авель и Кавель*.
     ______________
     * А.П.Чехов, Сочинения, т. 8, М. 1947, стр. 431.


     Итак:
     ножики - ложики,
     желток - белток,
     кусковой - песковой,
     начало - кончало,
     открытка - закрытка,
     глухой - слухой,
     далекое - близекое,
     игрушечное - кушечное,
     курчавая - торчавая,
     молодежь - стародежь -

     всюду  сказывается  стремление ребенка рифмовать слова, принадлежащие к
одной  категории  понятий,  и  таким  образом  систематизировать  их либо по
контрасту,  либо  по  сходству.  Лидочка, четырех с половиною лет, сама себе
рассказывает сказку:
     - Няня его нянчила, мама его мамчила.
     И  вот  что  сказала  Ляля,  когда какая-то девочка в купальне похитила
мамины туфли:
     - Она их примерякала и присебякала.
     Иногда  эти  параллельные по смыслу слова сами собой образуют некоторое
подобие  стиха  -  особенно если их не два, а четыре. Именно такую параллель
создала  шестилетняя  Варя  Роговина,  впервые  установив  для  себя, каково
коренное отличие одних представителей военного дела от других.

                Генералы - сухопутные,
                Адмиралы - мокропутные, -

сказала  она  и, уловив в этой фразе  нечаянный  стих,  стала  повторять  ее
(с небольшим вариантом):

                Генералы - сухопутные,
                Адмиралы - водопутные.

     Н.А.Менчинская  рассказывает  в дневнике о своем сыне, трех с половиною
лет, воспроизводя по памяти двустишие:

                У меня для Петеньки
                Леденцы в пакетике, -

мальчик произнес это двустишие так:

                У меня для Петеньки
                Леденцы в пакетеньке.

     То есть из приблизительного рифмоида сделал точную рифму*.
     ______________
     * Н.А.Менчинская, Дневник о развитии ребенка, М.-Л. 1948, стр. 123.

     Вася  Катанян,  пяти  с  половиною лет, произнося слово "столик", часто
прибавлял  молик-полик. Стульчик у него был стульчик-мульчик. Самого себя он
называл Вася-Тарася, бабушку - бабушка-колабушка и проч.
     Сын  Гвоздева  -  правда, на седьмом году жизни - создал такое чудесное
сочетание рифмованных слов: дятел-долбятел*.
     ______________
     * А.Н.Гвоздев, Вопросы изучения детской речи, М. 1961, стр. 327.

     В  какой-то  мере  это  свойственно  и  взрослым, о чем свидетельствуют
такие   неразрывные   сочетания  слов,  как  чудо-юдо,  мальчик  с  пальчик,
тары-бары, шуры-муры, фигли-мигли и проч.
     Дети  тяготеют  к  этим  "двустворчатым"  словам  гораздо  сильнее, чем
взрослые. Игорь, трех лет семи месяцев:
     - Папа, а будут сегодня передавать по телевизору мульти-пульти?
     Это  звонкое мульти-пульти куда привлекательнее для детского слуха, чем
вялая и тягучая мультипликация.
     Вообще всякая рифма доставляет ребенку особую радость.
     Когда  она  случайно подвернется ему в разговоре, он играет ею, твердит
ее несколько раз, использует ее для импровизированной песни.
     - Куда ты положил мыло? - спрашивает у мальчика мать.
     Он отвечает без всяких покушений на рифму:
     - А вон туда, где вода.
     И,  лишь сказав эти слова, замечает, что в них промелькнуло созвучие. И
мгновенно начинает распевать:

                Вон туда,
                Где вода.

                Вон туда,
                Где вода.

     Дети  изумительно  чутки  к  тем  случайным  и непреднамеренным рифмам,
какие возникают порою в нашей прозаической речи.
     Мать посылает пятилетнюю Веру на кухню:
     - Пойди скажи няне: няня, мама разрешила дать мне чаю с молоком.
     Вера  сразу  уловила здесь ритм, свой излюбленный четырехстопный хорей,
и, вбежав на кухню, закричала:

                Няня, мама разрешила
                Дать мне чаю с молоком,
                А теперь зовут ребята
                Дядю Степу маяком!

     То  есть  к  первому  двустишию  пристегнула две строки из "Дяди Степы"
Сергея  Михалкова,  причем  это  вышло без всякой натуги, неожиданно для нее
самой.


     У  Сергея  Михалкова  есть  прелестное  стихотворение  "Всадник". В нем
отчетливый  ритм  и  звонкие  рифмы.  Но  последняя строка по прихоти автора
написана неожиданной прозой. Стихотворение кончается так:

                Я в канаву не хочу,
                Но приходится -
                Лечу.
                Не схватился я за гриву,
                А схватился за крапиву.
                - Отойдите от меня,
                Я не сяду больше на эту лошадь.

     Дети,   повышенно   чуткие   к  поэтической  форме,  возмущаются  таким
разрушением  ритма  и  отсутствием  ожидаемой  рифмы.  Сплошь и рядом они не
только  отвергают прозаический текст, но тут же придумывают свою собственную
стихотворную  строку,  которая  подсказана  им  всей  структурой  предыдущих
стихов.   Мне   пишут   о  пятилетней  Ниночке,  которая,  услышав  концовку
"Всадника", с возмущением сказала:
     - Неправда. Ты неверно читаешь. Надо сказать:

                - Отойдите от меня,
                Я не сяду на коня.

     Почти  все  дети,  которым  в  виде  опыта я читал эти стихи Михалкова,
реагировали  на  них  точно  так  же. Нужно ли говорить, что именно на такую
реакцию и рассчитывал Сергей Михалков.


II. СТИХОВЫЕ ПОДХВАТЫ

     Влечение  к  рифмованным  звукам  присуще  в  той или иной степени всем
детям  от  двух  до  пяти:  все  они с удовольствием - можно даже сказать, с
упоением  -  предаются длительным играм в созвучия. Трехлетняя Галя говорит,
например, своей матери:
     - Мама, скажи: Галюнчик.
     Мама говорит:
     - Галюнчик.
     Галя рифмует:
     - Мамунчик.
     Тогда мать говорит:
     - Галюха.
     А Галя:
     - Мамуха.
     Мать:
     - Галушка.
     А Галя:
     - Мамушка.
     Мать:
     - Галище:
     Галя:
     - Мамище.
     Мать:
     - Галубуха.
     Галя:
     - Мамумуха.
     И  так далее. Иногда эта рифмовая гимнастика длится десять - пятнадцать
минут.   Девочке  она  очень  нравится,  так  как,  очевидно,  удовлетворяет
насущной   потребности   ребячьего   мозга.   "Когда  моя  изобретательность
кончается,  -  пишет мне Галина мать, - я перехожу на другое слово и говорю:
Телефон. Галя говорит: Барматон. - Телефонище. - Барматонище и т.д.".
     Аналогичная запись у Ф.Вигдоровой:
     "Я говорю: Сашуля.
     Саша отвечает: Мамуля.
     Я. Сашок.
     Саша. Мамок.
     Я. Сашенция.
     Саша. Маменция, Марктвонция".
     Замечательно,  что  каждому из этих рифмованных отзвуков ребенок всякий
раз  придает тот же ритм, какой он улавливает в только что услышанной фразе.
Четырехлетняя Мурка мчалась на воображаемом коне и кричала:

                Надо бить
                Коня сильнее,
                Чтобы вез
                Меня быстрее!

     А Леня (немного постарше) тотчас же откликнулся четырехстопным хореем:

                Чем быстрее,
                Тем плохее!

                Чем быстрее,
                Тем плохее!

     М.Л.Чудинова,   воспитательница   детского   сада  Фрунзенского  района
Москвы, сообщает:
     "В   старшей   группе   есть   своеобразная  игра:  кто-либо  из  детей
предлагает:  "Давайте  смешиться",  и  несколько  человек начинают подбирать
рифмы:   "Мальчики   -   стаканчики",  "Девочки  -  тарелочки",  "Левочка  -
веревочка",  или  просто  придумывают  бессмысленные  сочетания  слов, вроде
"сундук-кундук-пундук",   и   чем   бессмысленнее  слово,  тем  дети  громче
хохочут"*.
     ______________
     *   М.Л.Чудинова,   Русские  народные  загадки,  пословицы,  поговорки.
Сборник "Воспитатели детских домов о своей работе", М. 1948, стр. 292.

     Недавно  в  журнале "Семья и школа" появилась статья М.Микулинской "Как
мы развиваем мышление и речь сына", там говорится о том же:
     "Славик  не  только знает много стихов, но и сам пробует "сочинять" их.
Хотя  его  творчество  еще  весьма  примитивно,  все  же  в нем явно заметны
чувства  ритма  и  рифмы.  Часто  Славик  спрашивает:  "А так подходит?" - и
произносит  рифмованные  слова  или  строчки  ("грелка  -  тарелка", "хорошо
кушать   -   маму  слушать"  и  др.).  Иногда  же  под  рифму  он  подбирает
бессмысленный набор звуков и спрашивает:
     - А так подходит: ложка - барабошка, стол - балол, попугай - дугагай?
     Я  объясняю, что хотя и подходит, но таких слов: "барабошка", "дугагай"
и "балол" - в русском языке нет. Славик явно огорчен.
     - А как же тогда? - чуть не со слезами спрашивает он.
     Я  подсказываю:  "ложка  -  ножка", "попутан - угадай", "стол - козел".
Лицо   ребенка  озаряет  счастливая  улыбка,  он  шепчет  услышанные  рифмы,
стараясь  их запомнить. Теперь он все реже произносит бессмысленные рифмы, а
когда и произносит, сам смеется, зная, что говорит глупости"*.
     ______________
     * "Семья и школа", 1955, Э 11, стр. 8.

     Такие   подхваты  созвучий  -  всегда  диалоги.  Но  нередко  случается
наблюдать   одинокое   самоуслаждение   рифмами,  когда  ребенок  изобретает
созвучия  без  всяких  партнеров.  Л.Пожарицкая  сообщила  мне такой монолог
пятилетнего Вовы:

                Это разве ложка?
                Это просто кошка.

                Это разве печка?
                Это просто свечка...

     И так далее - очень долго - в том же роде.
     И  вот что сделала, например, со словом "молоко" Танечка Зенкевич, трех
с половиною лет, когда ей понадобилось ввести его в стих:

                Том, Том, Том...
                Ешу кашу с молоком.
                Томи, Томи, Томи...
                Ешу кашу с молокоми.

     Четырехлетняя Светлана Гриншпун выкрикивала при прощании с матерью:

                До свиданья, будь здорова,
                Пионерчатое слово!

     Она  почувствовала,  что,  если  скажет "пионерское", ритм у нее выйдет
хромой, и для спасения ритма в одну секунду изобрела "пионерчатое".
     Эдда Кузьмина, четырех с половиною лет, пела стихи Маршака:

                Мой веселый звонкий мяч,
                Ты куда помчался вскачь?

     Потом  переделала  первую строку на свой лад и мгновенно почувствовала,
что  вследствие трансформации первой строки нужно переделать и вторую. Таким
образом, у нее получилось:

                Мой веселый звонкий мячик,
                Ты куда помчался вскачик?

     Трехлетняя Ната Левина:

                Кот под деревом сидит,
                Кашу манную едит.

     И еще:

                Ах, папулька-катапулька,
                Ты вставаешь или нет?

     Вставаешь  -  опять-таки  жертва стихотворному ритму, так как девочка к
этому времени в совершенстве усвоила форму встаешь.
     Бойкий  и  смышленый  Валерик, воспитывающийся в одном из детских садов
Ленинграда,  обладает  способностью говорить наподобие раешника "в рифму", и
замечательно,  каким  радостным смехом окружающая его детвора встречает чуть
не каждую рифму, которой он щеголяет в разговоре.
     Это очень верно отмечено в записках воспитательницы О.Н.Колумбилой.
     "Дети, - записала она, - играют в фанты, и Гарик спрашивает Валерика:
     - Что же хочешь ты купить?
     Валерик.   Хочу  купить  мишке  тапы  и  надеть  ему  на  лапы.  (Дети,
наблюдавшие за ходом игры, смеются.)
     Гарик.  Тапы  - так не говорят, надо сказать: тапочки, тапки или туфли,
сандалии.
     Валерик.  Хорошо. Покупаю мишке тапочки и надеваю ему на лапочки. (Дети
снова смеются.)
     Смех повторяется снова, когда Валерик по ходу игры говорит:

                А еще хочу купить машину
                И посадить мишку в кабину"*.
     ______________
     * "Дошкольное воспитание", 1955, Э 4, стр. 20.

     Подобных  примеров  можно  привести  очень много, ибо коллективам детей
рифма еще более мила, чем тому или иному ребенку в отдельности.
     Годовалые  дети  -  те,  кого  прежде называли младенцами, - пользуются
рифмой  не  для  игры,  не  для  украшения  речи,  но  исключительно  для ее
облегчения.
     При   неразвитом   голосовом   аппарате   младенцу   значительно  легче
произносить  схожие  звуки,  чем  разные.  Легче,  например, сказать "покочи
ночи",  чем  "покойной  ночи". Оттого - чем меньше ребенок, чем хуже владеет
он речью,