ся.  Когда  я  работал  в институте, нам
почему-то выдавали  спирт  на  производственные  нужды,  вместо
авторучек.  Наверное,  потому, что вечно пьяным неловко просить
прибавки к зарплате. А теперь, после смерти Шекельграббера, мне
и душу отвести не с кем... Кстати, какой левша  разукрасил  ваш
правый глаз?
     -- Правда, левша. А я сам не сообразил из-за зеркала!..

     Я уже давно не отмечал дни недели в памяти, но теперь, как
бы состоя  при  конторе,  сунул  нос  в  календарь  и  вычислил
субботу. Пришлось кое-что менять в планах, учитывая выходной.
     Когда  я  печатал  фотографии   "подельщиков",   позвонила
Кувыркалкина.    Я    велел    ей   немедленно   приехать.   "С
удовольствием!" -- ответила она  и  через  час  уже  стояла  на
пороге.
     -- Муж подбросил, что ли?
     -- Почему вчера не появился? -- укорила она вопросом.
     -- Отмокал, -- ответил я и показал синяк под глазом.
     -- Кто же тебя так приложил, сыщик?
     -- Думаю, муженек твой, -- укорил я ответом.
     -- Шутишь! Его пятиклассник уроет.
     --  Лучше  сообрази:  мог Опрелин нанять ребят или позвать
друзей, чтобы рассчитаться за рога,  не  отходя  от  кассы?  --
Черт, из меня уже Квочкин лезет!
     --  Нет,  --  сказала  Кувыркалкина. -- И нанять не мог, и
друзей у него таких нет, и не стал бы -- трус он.
     -- Но собутыльники-то у него  есть!  --  решил  я.  --  Не
замечала, нет ли среди них левши?
     --  Я не смотрю, какой рукой они стакан держат, -- сказала
Кувыркалкина.  --  Кстати,  принесла  тебе   список   клиентов.
Разглашаю коммерческую тайну.
     -- Брось на стол, потом посмотрю, -- ответил я...
     Часа через два Кувыркалкина промурлыкала в ухо:
     -- Пойдем в ресторан.
     --  У  меня  вечер  занят,  --  пришлось соврать. -- Лучше
вспомни, что случилось необычного за неделю  и  после  убийства
Шекельграббера.
     -- Я и вчера, что было -- плохо помню, -- ответила она.
     --  А  я  помогу:  было Рождество, потом старый Новый год.
Наверняка вы отмечали всей фирмой.
     -- Да. Я собирала стол на Рождество  в  офисе,  но  сидеть
рядом с Горчицыным не могла. Как представила, что он за стенкой
с  трупами  вытворяет,  так  чуть  не  стошнило.  Я рано ушла с
Шекельграббером.
     -- Куда?
     -- Поехали к Размахаевой и там сели гулять по-новой.
     -- Кто еще был?
     -- Югослав один, Терентьевич.
     -- И вы поиграли в шведскую семью?
     -- Что ты! -- довольно искренне ответила Кувыркалкина.  --
Терентьевич  такой  принципиальный.  К  тому  же  он безнадежно
влюблен в Размахаеву. У него Шекельграббер весь вечер  комом  в
горле стоял.
     --  По  моим  наблюдениям, Размахаева вполне могла угодить
обоим, не поступившись совестью.
     -- Я же говорю, Терентьевич --  настоящий  мужик.  Ему  --
либо все, либо ничего.
     --  Что  ж этот Терентьевич-настоящий-мужик у нас делает в
трудную для Югославии годину: оружие на военных объектах ворует
или нефть контрабандно закупает?
     -- Ну что-то он, конечно, делает. Деньги у него есть.  Вот
и  мне  два  газовых  пистолета подарил на Рождество. Кстати, я
принесла тебе, как обещала.
     "Господи! --  подумал  я.  --  Хоть  бы  один  безденежный
иностранец  попался!  Просто так, для разнообразия. Чтоб совсем
дураком себя в собственной стране не чувствовать".
     -- Какая у этого Терентьевича машина?
     -- Красный "форд", -- ответила Кувыркалкина.
     -- А старый Новый год вы где встречали?
     Она засмеялась:
     -- Не поверишь: я -- с мужем.
     -- А Шекельграббер?
     -- С Размахаевой.
     -- И Терентьевич там был?
     -- Не знаю, -- ответила она. -- Значит, не поведешь меня в
ресторан?
     -- Мы же не договаривались. Откуда я знал, что ты  сегодня
забежишь на холостяцкий огонек.
     --   Ну  и  подлец  же  ты!  --  сказала  она.  --  Только
пользуешься мной как женщиной и как информатором.
     -- А как еще  тобой  пользоваться?  Хочешь,  постирай  мои
носки.
     -- Сволочь! -- сказала она, встала, оделась и ушла.
     Я   не   препятствовал.  Все-таки  хорошая  девчонка,  эта
Кувыркалкина! И детдом не сильно испохабил. Но огреть  ее  было
просто  необходимо.  Чтоб  не прыгала в постель ко всем подряд.
Пошлю ей завтра букет роз... Опять бессмысленные траты! Да  еще
на чужое половое воспитание.
     Я  же  оделся,  во  что Бог послал из гардероба, и пошел в
Армянский переулок.  Заклепкина  не  пришлось  даже  ждать,  он
прилежно  гулял с пуделем. Сразу видно, человек на пенсии: дома
-- скука, на улице -- тоже скука, но хоть ноги двигаются  и  за
собакой следить надо.
     -- Не помните, -- спросил я, -- стоял в то утро в переулке
красный "форд"?
     -- Что-то красное стояло, а что -- не обратил внимания, --
ответил он.
     --  Перестаньте, вы знаете каждую машину в этом переулке и
каждого владельца.
     -- Еще темно было, -- сказал он, -- а  фонари  через  один
светят.  Это  при  социализме  они работали... Не поручусь, что
действительно была красная машина. Но и отрицать не буду: вдруг
и впрямь стояла.
     --  Хорошо,  поставим  вопрос  по-другому.  Какие   машины
проезжали  мимо  с  того  момента,  как вы обнаружили труп и до
приезда милиции?
     -- Я как раз пошел звонить в милицию.
     -- Кстати, как вас зовут?
     -- Степан Николаевич, могли бы в протоколе посмотреть.
     --  У  меня  к  вам  просьба,  Степан  Николаевич,  как  к
человеку,  у которого много свободного времени и доброе сердце.
Я сегодня поссорился с девушкой, но уже жажду помириться -- так
бывает в любви. Не могли бы вы от моего  имени  преподнести  ей
букет роз. Само собой, я заплачу. И за букет, и за труд.
     -- Это можно, -- сказал он и подмигнул, -- я тоже когда-то
любил с девушками ссориться.
     --   Зовут  ее  Оля,  --  сказал  я,  доставая  деньги  из
бумажника. --  Она  работает  секретаршей  в  похоронной  фирме
"Долина царей". Сейчас я напишу адрес...
     --  Это  где  покойник  из  машины?  --  удивленно спросил
Заклепкин.
     -- Да, но к нему это не имеет отношения. Просто я  немного
влюбился  по  ходу служебного расследования. Наверное, читали в
книжках, до чего мы, детективы, народ влюбчивый.
     -- Не пойду, -- сказал он. -- И не просите.
     -- Почему? Я хорошо  заплачу:  и  как  посыльному,  и  как
человеку с добрым сердцем.
     И тут мимо нас проехал Опрелин на своем "УАЗе".
     --  Кстати,  эта  машина  вам не знакома, не попадалась на
глаза в то утро? -- спросил я на всякий случай.
     -- Молодой человек, -- сказал  Заклепкин,  --  перестаньте
меня пугать вопросами. Не таких видели, -- повернулся и ушел.
     Я  понял,  что разговаривать со мной без санкции прокурора
он больше не станет, позвонил Горчицыну из ближайшего  автомата
и велел ждать меня.
     Горчицын  приоткрыл дверь, троекратно переспросив "кто", и
выглядел   более   испуганным,   нежели   Заклепкин.   Впрочем,
пугливость его нашла объяснение, едва он зажег свет в прихожей:
под правым глазом Горчицына темнел синяк -- родной брат моему.
     -- Когда вас приложили? -- спросил я.
     -- Вчера вечером.
     -- Подробнее.
     -- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка
"Квелый".
     --  Хорошая кличка для мордобойцы, -- сказал я. -- Давайте
пройдем в комнату, и вы на  листе  бумаги  напишите  приметы  и
вообще весь ход событий с диалогами.
     Он  послушно  сел  за  стол  и  взял  ручку, а я терпеливо
подождал.
     -- А хуже не будет? -- спросил Горчицын, передавая листок.
     -- Вы забыли указать мотивы избиения.
     -- Ума не приложу.
     -- Все-таки напрягитесь и приложите, -- велел я  и  взялся
подсказывать, -- месть, деньги, ревность, дурная болезнь...
     Он замахал руками:
     --  СПИДом  только  на  уколах  заражаются. Я думаю, может
быть, Терентьевич. Только ему не говорите.
     -- А почему не ваши коллеги по сауне?
     -- Но вы-то что им сделали?
     -- Согласен. Но почему Терентьевич? Что я  ему  сделал?  В
глаза не видел!
     --  А  мне он угрожал: если ты, извращенец, коснешься моей
женщины, -- сильно пожалеешь.
     -- И какая женщина его?
     -- Марина Размахаева.
     -- Вот как? -- удивился я. -- И когда же она стала его: до
смерти Шекельграббера или после?
     -- Я им свечку не держал.
     -- Жалко. А как вы касались Размахаевой?
     -- Она приезжала на массаж.
     --  Почему  же  Терентьевич  просто  не  велел   наложнице
поменять сауну?
     --  Я  ее  тоже  просил, но она упрямая. Она всегда делает
наперекор.
     -- А за что, по-вашему, напали на меня? Я Размахаеву  даже
не гладил.
     Он ухмыльнулся:
     -- Вам лучше знать.
     --  Хорошо, -- согласился я, -- к ней еще ездит Поглощаев,
но у него-то нет фингала под правым глазом.
     --  Может,  сегодня  появится,   --   философски   заметил
Горчицын.
     -- Кстати, что общего у Поглощаева с Размахаевой?
     -- Спросите у них.
     -- А вы не знаете?
     -- Нет и не хочу. Так проще жить.
     --  Мне казалось, что вы близкий друг Поглощаева. Вместе в
Сандуны ходите.
     -- Если вы думаете, что это я украл в бане его  документы,
то заблуждаетесь. Мне только в тюрьму угодить не хватало.
     --  По-моему,  там  бы вы с лихвой решили свои сексуальные
проблемы.
     -- Не надо, -- попросил он слезно, -- не издевайтесь  надо
мной.
     Я пожалел о сказанном.
     -- Вспомните, кто делил с вами кабинку в Сандунах.
     -- В бане все одинаковые.
     Может быть, Поглощаев сам спрятал документы? -- подумал я.
-- А какие  у  него  основания?  Во-первых,  те, о которых я не
подозреваю.  Во-вторых,  попугать  самого   себя   до   смерти.
В-третьих,   потратиться   на   частного  сыщика.  В-четвертых,
заподозрить Горчицына. Ну и  темная  лошадка,  этот  Поглощаев.
Сразу видно советского буржуя. Капиталист исподтишка.
     -- Мог ли Терентьевич из ревности убить Шекельграббера? --
спросил я.
     --  Ну что вы меня все время спрашиваете? -- устало сказал
Горчицын. -- Сами сообразите. Убить, наверное, не мог:  нас  же
не убили. Но его ребята могли перестараться.
     -- Тем более мы с Размахаевой не жили.
     -- Вот именно, только гладили.
     -- Куда вы из сауны поехали с Размахаевой позавчера?
     -- Ей надо было кое-что купить у моих знакомых.
     --  Ну  что? Говорите. Или мне клещи взять и заставить вас
язык высунуть.
     -- Они хотели построить дачу под Москвой, но потом  пришел
вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали.
     -- Уверен, сошлись на миллионе деревянных.
     -- Да, где-то так.
     --  А вам не кажется странным, что за похищенные документы
с Шекельграббера потребовали ту же сумму?
     -- А вам не кажется  странным,  что  с  Шекельграббера  за
документы   потребовали   такую  несуразную  сумму?  Хлопоты  с
оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист
перед законом и паспорт у тебя не поддельный.
     -- Как вы относились к Шекельграбберу?
     -- Ну какое это теперь имеет значение, --  устало  ответил
он.
     --  Ладно,  пойду,  -- сказал я и поднялся. -- А Квелого я
вам через пару дней связанным предоставлю. Но услуга за услугу.
Вы в понедельник будете в "Долине царей"?
     -- Да,  --  ответил  он,  --  привезут  клиента.  Придется
повозиться.
     -- Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от
моего имени Кувыркалкиной.
     --  С  удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих
рук. Я для нее парасхит.
     -- Кто-кто?
     -- Так в древнем Египте назывались те,  кто  чистил  трупы
перед бальзамированием.
     Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал:
     -- Был там один дед...
     -- Где? -- не сообразил я.
     --  В  Сандунах,  --  сказал  Горчицын.  -- Я его случайно
запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили.
     -- То есть?
     -- Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал  ее
у  входа  в  мужское  отделение,  и она скулила, пока банщик не
заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил.
     -- Какой породы была собака?
     -- Белый пудель...
     -- Вы эти выходные лучше посидите дома от греха.
     Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный
щит и  вырвал  провода  телефона,  которые  вели   в   квартиру
Горчицына...
     Лучшие  страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о
чем. Возьми любой крупный европейский город, там  давно  негры,
арабы  и  турки  численностью  забили коренное население. И так
повсеместно, разве что Япония еще держится, но только  за  счет
неповторимой  работоспособности  граждан:  любой  пришелец  там
выглядит бездельником. А Москве капут  по  общему  шаблону,  --
думал  я,  шагая к Заклепкину. -- Москва упорно превращается из
третьего Рима  во  второй  Вавилон.  Вот  в  Лос-Анджелесе  вся
территория  поделена  на кварталы и зоны влияния, которые чужак
обойдет  стороной.  Лос-Анджелес  или   Нью-Йорк   какой-нибудь
загаженный  устроены  вроде  зоопарка, где у каждого народа или
группы  людей,  объединенных  по  интересам,  --  своя  клетка,
вылезать  из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в
Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только  вчера  и
народы  еще  объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо
стыдно  за  банду  каких-нибудь  чучмеков,  что  их  московский
авангард  не  в  состоянии  выселить  жителей  пяти  --  десяти
близкостоящих  домов,  занять  их  и  спокойно  терроризировать
население  в  радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и
опомнятся.  Держитесь,  тогда,  москвичи!  Не  спасет  вас   ни
лимитированная  прописка,  ни  родная лимитная милиция. Выкурят
чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь  подожгут,  потом
стекла  выбьют,  потом  дочку  изнасилуют,  потом -- жену, а не
поможет -- и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по  тверям
и  рязаням,  опять  броситесь  искать  Минина  с  Пожарским  и,
проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в
одиннадцатой, потому что  вас,  как  всегда,  будет  больше,  а
чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого...
     Заклепкина  в  переулке  не  было,  но  я  знал  адрес  из
протокола Квочкина.  Когда  я  поднимался  по  лестнице,  дверь
квартиры открылась и выпустила девушку.
     --  Извините,  --  остановил  я  ее,  --  вы  дочь Степана
Николаевича?
     -- Нет, -- ответила она, -- присматриваю  за  домом  и  за
ним.
     Я  дал  девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай
устроил газовый пистолет  поудобней  в  кармане  и  позвонил  в
квартиру  Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом
долго возились с замками. Наконец, продолжая  держать  себя  на
цепочке,  как  заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в
щель вылез нос пенсионера.
     -- Что еще? -- спросил Заклепкин недружелюбно.
     -- Говорить с вами желаю.
     Он не ответил и скрылся.
     -- Придется, Степан Николаевич, -- закричал я через дверь.
-- Иначе через час я приду с участковым.
     Заклепкин опять высунул нос:
     -- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.
     -- А про то, как ходили  в  Сандуны  и  зачем-то  спрятали
документы Поглощаева за скамью?
     -- Ни в какие Сандуны я не ходил.
     --  У  меня  есть  свидетель и ваши отпечатки на бумажнике
Поглощаева, -- сообщил я. -- Ну как? Впустите меня?
     -- Нет, -- сказал он. -- Подождите на улице.
     Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не
повесился ли Заклепкин, поняв,  что  проиграл?  Но  наконец  он
вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.
     --  Долго же вы одевались! -- попенял я. -- Наташа Ростова
быстрее бы обернулась.
     -- Одевался быстро, -- ответил он, -- вы пришли  во  время
обеда, а я не ем холодные котлеты.
     Вот это выдержка! -- подумал я. -- Человека того и гляди в
кутузку уведут, а он обедать садится!
     -- Что вы от меня еще хотите? -- спросил Заклепкин.
     -- Правды, Степан Николаевич, -- сказал я. -- Остап Бендер
хотел   от   Корейко  любви,  а  я  всего  лишь  правды.  Лучше
немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
     -- Но вы же и сами знаете, -- ответил он.
     -- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все,
вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор,  а  ваш
милый пуделек бежал б следом и скулил от горя.
     Упоминание о собаке его покоробило.
     --  Я  вашего  Шекельграббера  не убивал, -- заявил он. --
Охота была руки марать.
     -- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике.
А документы Поглощаева вы украли шутки ради,  пытаясь  развеять
пенсионную скуку. Или вы клептоман?
     -- Да, -- сказал он. -- Могу достать справку.
     --  И  где  же,  позвольте  спросить,  вы  познакомились с
объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?
     -- Как вам будет угодно.
     -- Вы сами-то верите в эту чушь?
     -- Нет, -- ответил он, -- это вы верите.
     -- Смотрите, -- сказал я, -- опять Опрелин мимо едет.  Что
это  он  каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с
собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной  следит?  А
может,  это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь
зарится?
     -- Не знаю я никакого Опрелина!
     --  Все,  --  сказал  я,  --  мне   надоело.   Не   хотите
по-хорошему,  будем  врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на
лавочке, за вами скоро приедут.
     -- Ладно, -- смирился он. -- Если я скажу вам  правду,  вы
от меня отстанете?
     --  Скорее всего, -- предположил я. -- Впрочем, зависит от
правды.
     Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал.  Я
незаметно  дал  ему  пинка,  опасаясь,  как бы он и под меня не
сходил.
     -- В ноябре прошлого  года  меня  положили  в  клиническую
больницу,  Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не
было.  Вернее,  я  откладывал  на  похороны,  но  инфляция   их
уничтожила.  И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у
окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед,  но
повезли  его  не  в  наш  морг,  а в другую больницу. От сестер
выяснилось, что морг под окном куплен какой-то  фирмой  и  туда
кладут  трупы  только за деньги, но и хоронят соответственно, а
тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу  утаскивают
чуть  ли  не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг,
даже без гробов. Вернее,  гробы  в  ту  же  ночь  выкапывают  и
продают  по  второму  разу.  У  них это называется "похороны за
государственный счет".  За  счет  того,  чего  нет,  чего  они,
сволочи,  собственными  руками разрушили и продали!.. Вы только
поймите меня правильно, -- попросил он, -- я всю жизнь работал,
как проклятый, себя не жалел, у меня медали  и  нагрудный  знак
"Пятьдесят  лет  в  КПСС", работал не для себя -- для страны. И
вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные
два на два или нет?
     -- Всякий заслужил, -- ответил я.
     -- В общем, собрался я с  духом  и  пошел  в  эту  "Долину
царей".  Принял меня тот самый Шекельграббер -- других не было.
Я ему рассказал,  что  и  вам,  и  услышал  в  ответ:  "Тут  не
благотворительная  организация.  Самые  дешевые  похороны стоят
пятьсот тысяч, и те уже  надо  индексировать".  Я  сказал,  что
таких  денег  у  меня  нет  и просто быть не может, я не вор, я
трудящийся.  Он  развел  руками,  дескать,  разговор   окончен.
"Впрочем,  --  говорит,  -- переоформите квартиру на меня после
вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного".  Ах  ты,
недоносок,   думаю.  Я  для  того  двадцать  лет  по  углам  да
коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!...  В  общем,
встал  и  хлопнул  дверью.  На  улице подошел ко мне этот самый
Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал.
"Я тому стервецу тоже насолить хочу, -- говорит, -- он  у  меня
жену  увел,  купил  ее  на  иностранные шмотки". -- "А как?" --
спрашиваю: уж больно злой я в  тот  момент  был.  "У  меня,  --
говорит