Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
Издание подготовлено
Московской ассоциацией писателей-криминалистов
Э.А.Хруцкий
Осень в Сокольниках
Роман.
М.: Московская ассоциация писателей-криминалистов, Интербук, 1991, - 256
Действие криминального романа Эдуарда Хруцкого разворачивается в
Москве, несколько лет назад. Герой ее - начальник отдела МУРа Вадим Орлов,
ведет оперативную разработку по делу ограбления музея.
В преступлении замешаны самые разные люди: уголовники, искусствоведы,
представители иностранных фирм.
Главная идея романа - защита наших национальньис ценностей.
Пролог
Ветер тащил по мостовой охапки перепрелой листвы и обрывки декретов. Он
пах тиной и сыростью, этот ветер, налетающий с Москвы-реки.
Осеннее солнце сделало Зачатьевский переулок нарядным. Даже старые
стены монастыря словно помолодели.
Переулок был пуст и грустен. Давно некрашенные деревянные дома стали
похожи на выношенные, но еще щеголеватые фраки.
Ударил колокол на храме Христа Спасителя. Голос его протяжный грустно
пролетел над крышами, почти обнаженными кронами деревьев и затерялся
где-то в хитром переплетении дворов, арок, горбатых переулков.
И снова тишина, только ветер, как наждачная бумага, трет по мостовой.
Сначала раздался треск. Потом длинные, словно пулеметные очереди,
выхлопы. А потом в тихий Зачатьевский ворвалась неведомая жителям доселе
машина. Похожа она была на велосипед, к которому прицепили коляску в виде
небольшой лодки.
Но все же это был не велосипед, потому как затянутый в кожу и
смахивающий на памятник водитель никаких педалей не крутил, и, судя по
дыму, вылетавшему из выхлопной трубы, и запаху, прибор этот двигался при
помощи спиртовой смеси, в это тяжелое время заменявшей бензин.
В лодке-коляске сидел мрачный матрос, смотрящий перед собой таинственно
и грозно.
Аппарат остановился у ворот особняка, принадлежавшего когда-то
генерал-адъютанту свиты Его Императорского Величества Андрею Павловичу
Сухотину.
Матрос вылез из коляски и толкнул поржавевшую чугунную решетку ворот.
Они поддались с трудом, надсадно скрипя петлями, давно забывшими о смазке.
Двор был пуст и зарос пожухлой уже травой. Дождь и снег сделали свое
дело, но все равно дом выглядел нарядно и щеголевато.
Осеннее солнце переливалось в грязных витринах окон, и казалось, что
дом вспыхивает синим, рубиновым, зеленым пламенем.
- Да, - сказал кожаный водитель, - жили люди.
- Эксплуататоры, - поправил его матрос.
- Пусть так, но все равно жили.
- Зови дворника, - матрос гулко ударил кулаком в заколоченную досками
дверь.
Дворник появился минут через десять. Он был мужик сообразительный и
сразу же пришел с ломом.
Матрос сидел на ступеньках, дымя самокруткой.
Дворник повел носом.
- Моршанская, товарищ флотский?
- Она, борода. Вот ордер, вот мандат, - матрос достал документы.
- Нам это ни к чему.- махнул рукой дворник, - совсем ни к чему, раз
надо, то надо.
- Нет, борода, ты посмотри, - матрос поднес к лицу дворника бумажки с
фиолетовыми печатями.- Кто здесь раньше проживал?
- Его высокопревосходительство генерал-адъютакт свиты Его
Императорского Величества Андрей Павлович Сухотин.
- Теперь здесь будет расположен революционный Всевобуч района. А
начальник Всевобуча я - Павел Фомин.
- Оно конечно, - дворник согласно закивал головой, - вам виднее.
Мудреное слово "Всевобуч" никак не могло уместиться в его сознании
рядом с пышными титулами Сухотина.
- Открывай, - приказал Фомин.
Дворник подсунул лом, заскрипели проржавевшие гвозди. Фомин отогнул
доски, дверь открылась.
В вестибюле пахло запустением. Сыростью пахло, пылью и еще чем-то,
только чем, Фомин определить не смог. Он кашлянул, и звук многократно
повторился. Фомин усмехнулся, довольный, и крикнул кожаному водителю:
- Заходи, Сергеев! Смотри, как они до нас жили.
Эй, борода, а мебель-то где?
- Та, что не пожгли, - в сарае.
- А кто жег?
- А кому не лень. Пришли двое с ордером, забрали столовую, порубили.
Потом еще приходили.
- Понятно. Я тут осмотрюсь, а ты, Сергеев, езжай за завхозом нашим да
художника не забудь привезти, чтобы сразу нашу вывеску нарисовал.
Фомин шел по второму этажу особняка. Анфилада комнат казалась
бесконечной, огромные зеркала в залах были темны и прозрачны, как лесные
озера. Он подошел к одному из них, потрогал бронзовые завитушки рамы,
хмыкнул с недоумением.
Мальчишкой попавший во флот и привыкший с строгому аскетизму военных
кораблей, к их однообразному, хищному изяществу, не мог принять ни резного
паркета, ни этих рам, ни витражей, на которых переплетались замки и
рыцари. И весь этот дом, в котором когдато люди жили непонятной ему и
чужой жизнью, был для Фомина как офицерская кают-компания, в двери которой
выплеснулась в Октябре веками спрессованная матросская ненависть.
Дом этот раздражал его, но вместе с тем в глубине души матрос Фомин
понимал.что и лепнина, и витражи, и узорчатый паркет сделаны руками умелых
мастеров, таких же, как он, простых парней, и сработано это на совесть. А
труд человеческий Фомин уважал всегда.
Завхоз и художник нашли Фомина в бывшей гостиной генерала Сухотина.
Начальник районного Всевобуча сидел в чудом уцелевшем кокетливом кресле.
Он встал, и тонкие ножки кресла натужно заскрипели.
- Мебель у них, конечно, слабоватая, неподходящая.
Восемнадцатый век, - мрачно изрек художник, - руками крепостных
мастеров сделана.
Оно и видно, - сказал Фомин, - что крепостные делали, не в радость, как
не для себя.
Он внимательно оглядел художника. Тот был с гривой, в зеленой
вельветовой толстовке, с красным бантом-галстуком, в холщовых штанах,
измазанных краской.
- Ты, товарищ, значит, художник?
Парень утвердительно мотнул гривой.
- А документ у тебя есть?
Презрительно усмехнувшись, парень полез в карман толстовки и протянул
Фомину замызганный кусок картона.
Фомин развернул удостоверение, внимательно прочитал его.
- А что это, товарищ, за ВХУТЕМАС?
Художник посмотрел на матроса, как на пришельца с другой планеты. Он
никак не мог представить, что есть человек, не знакомый с этой
аббревиатурой.
- Если коротко, то штаб революционного искусства.
- Вот это нам и надо, дорогой товарищ, как тебя?..
- Огневой.
- Фамилия такая?
- Нет. Революционный псевдоним.
- Пусть так, пусть так. Ты, дорогой товарищ Огневой, я сразу понял,
человек нам во как нузкный.
Фомин провел ребром ладони по горлу.
- Смотри.
Фомин подошел к высоким, стрельчатым окнам и с треском распахнул одно,
потом второе. Посыпалась на пол засохшая замазка, вместе со светом в
комнату ворвался ветер.
И она сразу стала другой, эта комната. Заиграли на стенах пыльные
медальоны, тускло заискрилась побитая позолота стен, словно ожили
голубовато-розовые фарфоровые украшения камина.
Фомин подошел к камину, внимательно посмотрел на покрытые пылью сюртуки
тугощеких кавалеров, обнимающих дам в кренолинах.
- Барская забава. Правда, когда я ходил в двенадцатом году на крейсере
"Алмаз" в Китай, мы в Сингапуре такие украшения в натуральном виде
наблюдали...
- Подражание Ватто, - мрачно сказал художник, - работа французская,
середина восемнадцатого века.
Фомин постучал пальцем по шляпе кавалера.
- Ломать жалко. Ты сделай кожух для них и накрой. А на кожух звезды
красноармейские приделай. А что с этим делать?
Фомин шагнул к стене. Шесть медальонов смотрели на него, словно шесть
глаз. Он подошел ближе, обтер один ладонью. Свет, падающий из-за его
спины, немедленно отразился в голубовато-зеленом овале, и он ожил.
И улица Москвы наполнилась теплым живым цветом.
Медальон стал похож на окно, за которым жили маленькие дома, маковки
церквей и спешили люди по своим, неведомым Фомину делам.
- Ишь ты, - сказал начальник районного Всевобуча, вынул платок и
аккуратно вытер медальон.
- Примитивизм, - сказал за его спиной Огневой, - середина
восемнадцатого века. Видимо, работа крепостного художника.
- Пережиток, значит? - неуверенно спросил Фомин.
- Именно. Революционное искусство зачеркнуло этот период. Мы не
признаем обветшалой мазни.
- Выламывать будем, товарищ Фомин? - деловито спросил завхоз.
Фомин посмотрел еше раз на домики и маковки, на кусок этой, неведомой
ему жизни и ответил тихо:
- Жалко.
- А чего жалеть, - Огневой набил махоркой трубку, - мы ведь мир старый
разрушаем. На месте этих лачуг вырастут светлые дома из стекла и бетона.
Новая жизнь возможна только при полном разрушении старой.
- Все равно жалко. Сделано уж больно душевно.
Вот что, товарищ Огневой, ты эти картинки старого мира закрась и
изобрази на них революционные корабли.
- Какие?
- "Потемкин", к примеру, "Аврору", "Петропавловск", "Новик". Я тебе
фотографии дам. А ты, товарищ завхоз, стекла эти с воинами старыми вынь,
но сложи их аккуратно и вставь нормальные стекла, чтоб свет был и чистота
как на эсминце. Понял?
- Понял.
- Так и начнем.
Фомин подошел к окну. Осеннее солнце висело над городом. Где-то
надсадно треща, прогрохотал трамвай.
Крикнул и замолк гудок фабричонки, спугнувший ворон, и они, надсадно
каркая, черной тучей пронеслись над переулком. Во дворе щемяще и нежно
заиграла гармошка. Шел второй год советской власти.
Часть первая
"Уж рельсы кончились, а станции все нет..."
Что точно, то точно. Ни рельсов здесь, ни станции.
Земля была плоской, наглядно опровергая учение о шарообразности
планеты. Орлову показалось даже, что там, где небо ложится на землю, он
видит грязные подошвы монаха, высунувшего голову за хрустальный свод.
Маленький домик аэропорта плотно обступила степная трава, и ветер,
приходящий сюда, пах дурманяще и незнакомо.
Орлов прожил сорок пять лет, но никогда еще ему не приходилось бывать
вот в таком царстве запахов. Степь пахла мятой, еще чем-то пронзительно
сладким, а налетавший ветер оставлял на губах горьковатый привкус
лекарства.
Машины не было. Но он не хотел звонить, немного ошеломленный
однообразной красотой степи.
Но все же машина была нужна, и Орлов медленно пошел к домику, на
котором красовалась выцветшая надпись: "Аэропорт Козы".
В тени на лавочке сидели, прислонившись спиной к выцветшим бревнам
дома, двое. Они были удивительно похожи. Кепки, глубоко надвинутые на лоб,
синие ватники, хлопчатобумажные брюки и тяжелые кирзовые ботинки. Они
выжидающе смотрели на Орлова, и в их лениво-спокойных позах сквозила еще
неосознанная опасность.
Эти двое совсем не монтировались с ярким кипением степи, с "чеховским"
бревенчатым домиком аэропорта, с тишиной и покоем июньского утра.
Но вместе с тем эти двое словно претворяли тот мир, куда должен через
час попасть он, подполковник милиции Вадим Николаевич Орлов.
Из домика вышел парень. В потертой кожаной летной куртке, под которой
на серовато-грязной майке
влюбленно смотрели друг на друга напечатанные трафаретом Михаил
Боярский и Алла Пугачева.
Парень был тощий, ломкий какой-то. Гэвээфовские брюки непомерно широки,
а форменная фуражка затейливо замята. Он поправил фуражку так, чтобы Орлов
заметил массивный белый перстень и грубую цепочку браслета.
"Тип чеховского телеграфиста, с поправкой на НТР", - подумал Орлов.
- Издалека? - спросил парень.
- Издалека.
- Из Алма-Аты?
- Дальше.
- Питерский?
- Из Москвы.
- Ну, как там?
- Что как?
- Вообще.
- Приехала делегация Ливана.
- Я не о том, - снисходительно процедил парень, - как время провести у
вас можно? По линии культуры?
Он повел в воздухе рукой.
- Можно, - Орлов усмехнулся, - у нас при каждом ЖЭКе народный
университет культуры.
Парень обалдело посмотрел на Орлова.
Краем глаза Вадим заметил, как один из сидящих поднялся и лениво,
вразвалку подошел к ним.
Он долго, изучающе рассматривал Орлова, потом усмехнулся, сверкнув
белыми металлическими фиксами.
- Начальник, - хрипло попросил он, - дай закурить.
Вадим достал пачку, и человек огромными сплющенными от тяжелой работы
пальцами неловко потащил сигарету.
- А если с запасом?
- Бери всю пачку, у меня еще есть.
- Дай тебе Бог, начальник.
- А почему начальник? - усмехнулся Вадим.
- А я вас, которые из розыска, рисую сразу. Держитесь вы больно
уверенно.
- Любопытно.
- Вот подумай на досуге. Как хозяева везде держитесь, потому как везде
верх ваш.
- Давно освободился?
- Сегодня.
- Самолет ждешь?
- В цвет.
- Домой?
- Знаешь, у меня их сколько, начальник. За восемь лет заочницами
обзавелся.
- Ну-ну.
- А вон и машина за тобой пылит. От нашего хозяина. Так что спасибо.
Бывай, начальник.
Он повернулся и зашагал к товарищу.
Зеленый "уазик" лихо развернулся рядом с Вадимом.
Из кабины выскочил молодой лейтенант в выгоревшей полевой форме.
- Товарищ Орлов?
Вадим вытащил удостоверение. Лейтенант взглянул на раскрытую книжечку
стремительно и цепко.
- Лейтенант Рево, товарищ подполковник. Прошу.
"Уазик" рванулся с места, уходя к горизонту.
Один из сидящих на лавочке выплюнул окурок, посмотрел вслед машине и
сказал врастяжку:
- Ишь ты, подполковник.
Теперь степь была другой. Она словно на широком экране легла в лобовом
стекле машины и казалась нескончаемо длинной. Словно весь мир сегодня
состоит именно из этой необычайно гладкой степи.
В однообразии ее была какая-то щемящая, неуловимая красота. То же самое
Вадим чувствовал, когда впервые увидел морс в Прибалтике. День был
пасмурный, облака так низко висели над морем, что казалось, волны
слизывают их и несут серой пеной к берегу. И все-таки море было прекрасным
име^го в своем суровом единообразии.
Родившийся и выросший в Москве, Орлов открывал для себя мир постепенно,
и каждая новая встреча была для него праздником.
Лейтенант, видимо, понял состояние гостя.
- Нравится, товарищ подполковник?
- Очень.
- Места у нас хорошие. Зимой, конечно, грустновато, но зато летом
красота. Учреждение наше удачно расположено - лес, степь, горы, два озера
рядом. Зимой охота богатая. Вы бы тогда приезжали.
- Куда ни приедешь, - Вадим засмеялся, - все говорят, что не ко
времени. Зимой приедешь - советуют летом заглянуть, а летом - зимой.
- Это точно, - Рево повернулся на секунду к Орлову, - вы это точно
подметили. Но ведь от души люди предлагают, хотят гостя лучше принять.
"Гостя, - подумал Вадим, - гостя. В гробу бы я видел таких гостей из
столицы. От них головная боль да беспокойство одно".
Нет, не в гости сюда приехал начальник отдела МУРа подполковник Орлов,
совсем не в гости. Дело заставило его среди ночи подняться, связаться с
дежурным Управления милиции на воздушном транспорте и первым же рейсом
вылететь в Казахстан.
Дело. Важное дело. Очень важное.
Суть дела
Небо было похоже на картинку на пачке от сигарет.
Такое же пронзительно синее, и летел по нему неестественно серебряный
самолет. Вторая половина августа радовала безветрием, теплотой. Над дачным
поселком висела прозрачная тишина, нарушаемая печальным криком электрички.
С балкона второго этажа была видна пустая улица, прозванная кем-то
"Аллеей классиков", косой срез крыши и застекленная веранда соседней дачи.
Пахло елью и самоварным дымом. Это значит, что сестра опять ждет к шести
часам гостей "на самовар". Вадим перегнулся через перильца балкона и
увидел Славу, своего шурина, раздувавшего самовар при помощи старого
сапога.
Вадим посмотрел на часы. Четыре. Пора собираться.
Он вошел в маленькую, недостроенную комнату, потолком которой служили
скаты крыши, а одной стены просто не было, ее заменяла яркая циновка, на
ней летел куда-то по своим делам свирепый многоголовый дракон.
Вечерами, когда Вадим зажигал старенькую лампу под зеленым колпаком,
глаза у дракона начинали светиться сумасшедшим огнем, а все шесть голов
смотрели хитровато и яростно. Но, в общем-то, в остальном они жили дружно.
Вадим именовал дракона Федором Федоровичем, приходя, здоровался с ним, а
уходя, прощался. При дневном свете Федор Федорович становился поникшим,
грустным и совсем не страшным.
Вадим присел в старое плетеное кресло-качалку, взял сигарету, чиркнул
зажигалкой. Уезжать не хотелось. Он редко приезжал сюда, в Переделкино, на
дачу к сестре.
Во-первых, почти никотоа не было времени, а во-вторых, он боялся
кипучей энергии Аллы, которая основной своей задачей считала ею
немедленную женитьбу.
После смерти матери они разменяли большую родительскую квартиру. Меняли
долго. Вернее, меняла Алла.
Наконец в результате невероятного, так называемого тройного обмена Алла
со Славой и дочерью Нинкой получили шикарную трехкомнатную квартиру на
Фрунзенской набережной, а ему досталась восемнадцатиметровая комната в
коммуналке в Столешниковом переулке.
Но Вадим был несказанно рад и этому. Ему до чертиков надоели какие-то
таинственные старички, по-мышиному шастающие по квартире, громогласная
Дина Семеновна, курившая "Казбек" и гремящая монистами. Все они
беспрерывно звонили, приходили, пили чай, обедали, громко, до хрипоты,
обсуждая возможные варианты обмена.
Каждое утро перед его уходом на работу сестра все собиралась и никак не
могла начать с ним разговор. Вадим догадывался, о чем она хочет
поговорить. Ему было заранее неловко за сестру, и он, наскоро выпив чай с
бутербродом, выскакивал на улицу.
Алла сильно изменилась за те годы, пока он служил в армии. А потом,
после смерти матери, они вообще не могли найти общего языка.
Теперь в доме распоряжалась она. Каждый четверг собирались гости. В их
кругу так и называлось: "Аллочкины четверги". Приходили ее и Славины
бывшие соученики по институту кинематографии, писатели, актеры, какие-то
важные седые мужики, дорого одетые, с плавными, барскими манерами. Вадима
не приглашали, даже если он бывал дома. Впрочем, он и не рвался
приобщаться к современному искусству, он работал тогда оперуполномоченным
в отделении, находился в "развеселом чине" младшего лейтенанта милиции, и
его служба и общественное положение явно диссонировали с Аллочкиными
представлениям1Ю светскости.
Поздно вечером, когда он, ^нуть не падая от усталости, жевал на кухне
котлетв|, появлялись под благовидным предлогом Аллочкины подруги и
рассматривали его с видимым интересом.
- Знакомьтесь, - с нотками иронического трагизма в голосе говорила
сестра, - это и есть мой младшенький, Вадим, весьма непутевый молодой
человек.
Он вставал и кивал, жал чьи-то руки.
Однажды они брали двух рецидивистов из Батуми, он заскочил домой
переодеть рубашку. Забыв, что под мышкой у него кобура, из которой торчала
рукоятка ТТ, скинув пиджак, пил кефир на кухне.
Сначала заглянула Маша, учившаяся с Аллой на одном курсе. Очкастая
Маша, верный аллочкин адъютант.
Она остолбенело поглядела на Вадима и захлопнула дверь.
Потом началось паломничество. С грязными чашками вбежали две дамы, имен
которых Вадим не помнил. Они были одинаково высокомерно красивы. Мазнув по
нему глазами, они скрылись, и наступила очередь мужчин.
В кухню вошел гость "в генеральском чине" Олег Сергеевич. Он был
сценарист, лауреат, член худсоветов и бесчисленных редколлегий.
Олег Сергеевич по-хозяйски вошел на кухню и сел напротив Вадима.
- Ну-с, - многозначительно изрек он.
Вадим с недоумением посмотрел на него.
- Что хорошего? - Олег Сергеевич раскурил погасшую трубку.
- То есть? - удивился Вадим.
- Я хочу услышать о вашей жизни: о погонях, перестрелках, схватках.
Вадим поставил на стол чашку, потянулся к пиджаку.
- Перестрелок нет, - ответил он зло, - а вот погони были. Вчера ловил
хулигана во дворе.
- Шутка? - высокомерно