Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
Василий Федорович Хомченко
При опознании - задержать
Повесть
-----------------------------------------------------------------------
Хомченко В. При опознании - задержать: Повести:
Авторизованный перевод с белорусского Галины Островской.
Мн.: Маст. лiт., 1989. - 448 с.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 декабря 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
В книгу белорусского прозаика В.Хомченко (род. в 1919 г.) вошли три
остросюжетные повести. Жизни белорусского поэта-демократа Ф.Богушевича
посвящена повесть "При опознании - задержать". О чекистах, их борьбе с
врагами революции в годы гражданской войны повесть "Облава". "Следы под
окном" - психологический детектив.
Ох, тяжкая доля! Одна мне надежда -
С землею смешаться. Слезами разлиться*.
______________
* Здесь и дальше в повести стихи в переводе Татьяны Садовской.
...с каждым годом с глаз моих чешуина за чешуиной спадает пелена,
застилающая мир, и обнажается во всей своей мерзости та грязь, которая,
точно короста, толстым слоем покрывает все гноище; горе тому, кто в
ослеплении примет его за многоцветную палитру.
Говорят, что с вами
Нужно, как с волками.
Я ж по-волчьи не умею
Ни выть, ни есть, ни жить.
Франтишек Богушевич
Судебный следователь г.Богушевич в совершенстве владеет своей
профессией, в силу чего количество нераскрытых им преступлений из числа
порученных ему для расследования весьма невелико... По ряду следственных
дел он не всегда принимал к сведению мои указания и без достаточных на то
оснований, исходя якобы из соображений так называемой гуманной
целесообразности, отказывался привлекать к судебной ответственности лиц,
которых надобно было привлечь...
Из аттестационного материала
товарища прокурора
на судебного следователя Ф.К.Богушевича.
Судебный следователь Богушевич, помимо выдающихся моральных качеств,
отличался исчерпывающим знанием каждого дела, аккуратностью и трудолюбием.
Председатель Нежинского окружного суда
Л.И.Ланге.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Все истории, грустные и веселые, счастливые и несчастливые, начинаются
чаще всего утром. Утром началась и эта история.
Еще во вторник судебный следователь Франтишек Богушевич договорился со
своим помощником Потапенко и делопроизводителем Давидченко поехать в
субботу с ночевкой на рыбалку. Давидченко рассказывал, что на Сейме начался
щучий жор, хоть голый крючок закидывай - схватят. Богушевич и снасть
приготовил: удочку для живцов, удочку для щук, донку, сачок, кукан. А жена,
Габриэла - Габа, как он ее зовет, - купила тарани, сухой колбасы и полуштоф
водки. Все эти дни Франтишек жил ожиданием рыбалки - очень уж он любил
отвести душу на реке. Но в четверг утром, как только он пришел на службу, к
нему в кабинет явились Давидченко и Потапенко, и Потапенко бросил ему на
стол папку с бумагами.
- Мое почтение, пан Франтишек-Бенедикт. - Он часто с добродушной
насмешкой обращался так к Богушевичу, ему, православному, было смешно, что
у католиков по нескольку имен. - Рыбалке нашей аминь. Компания
разваливается. Наслал черт новые преступления на нашу голову, и товарищ
прокурора приказал начать следствие немедленно. Два дела - кража и поджог.
Потапенко служит первый год, человек молодой, а уже с животиком,
полноватый, невысокий, с круглыми женскими плечами и лысиной на макушке.
Парень он простой, свойский, перед начальством не выслуживается, не
фискалит - качества, высоко ценимые на любой службе. Богушевич подружился с
ним сразу, с первых дней. Потапенко любил компанию, любил опрокинуть
рюмку - у него в столе частенько можно было найти бутылку водки или
наливки. Правда, работает не очень рьяно, лишнего на него не нагрузишь.
Холостяк, но вот-вот оженят. У его матери-вдовы, Глинской-Потапенко,
мелкопоместной дворянки, есть в этом же Конотопском уезде поместье да в
самом Конотопе - дом, где и живет в двух комнатах ее единственный сын и
наследник Алексей. Остальные комнаты сдаются квартирантам.
- Каюк рыбалке, - повторил Потапенко.
- Ну и что такого, что Кабанов приказал, - сказал Давидченко. -
Подумаешь, Кабанов. А мы шмыг - и на речку, - и прыснул смешком.
- Дорогой Леонардо да Винчи, - покачал головой Потапенко, - поедешь, а
он тебе такое влепит в аттестацию, что с ней даже в тюрьму не примут.
Давидченко - сын местного многодетного провизора - человек себе на
уме, и все его уловки направлены только на то, чтобы извлечь для себя
какую-нибудь выгоду, пусть копеечную. Худущий, длинный, с патлами, как у
семинариста. Руки у него всегда потные, и перед тем как поздороваться, он
сперва вытирает их о волосы. Имя Леонард было дано ему словно с расчетом на
прозвище, вот и звали его все иронически Леонардо да Винчи.
Потапенко пододвинул принесенную им папку Богушевичу, который уже сел
за стол, сам бухнулся в кресло напротив, достал из кармана пачку папирос в
яркой упаковке, кинул на папку.
- Жертвую всю пачку. Французские. Знакомый отставной капитан подарил.
Богушевич спрятал пачку в ящик стола. Взял в руки папку.
- Алексей, - повернулся он к Потапенко, взглянул на него
подозрительно. - Что-то ты больно весел, неужто рад, что не удастся
порыбачить? - С подозрением он смотрел потому, что Потапенко был мастер
разыгрывать, и Богушевич нередко попадался на его удочку. - Дурачишь меня,
Алексей, ну, признавайся. Ей-богу, дурачишь.
- Вот те крест, Казимирович, - торопливо перекрестился Алексей. - Да
ты на резолюцию взгляни.
И Богушевич поверил; острый холодок раздражения шевельнулся в груди.
Нахмурился, развязал тесемки, уставился в бумаги.
- Черт бы побрал этих преступников, - вздохнул Потапенко. - Не могут
дать нам хоть неделю покоя. Сговорились бы, сказали бы друг другу: давайте,
панове, не будем в этом месяце ни красть, ни убивать...
- Ага, - не дал ему кончить Давидченко, - а за что бы нам тогда
жалованье платили?
- Милейший Леонардо да Винчи, пожарникам платят, пусть и нет пожаров.
Так? Так. Ну, ладно, не торчи здесь, иди к себе. Туда кто-то зашел. - И
Потапенко слегка подтолкнул его к двери.
Давидченко потоптался еще немного и вышел, низко наклонив голову,
чтобы не удариться о притолоку.
- Устроить бы варфоломеевскую ночь всему этому сброду, - продолжал
фантазировать Потапенко, - и очистить от него нашу необъятную империю.
Богушевич молча читал бумаги и даже не взглянул на своего помощника,
который свободно развалился в кресле, обхватив сложенными руками живот.
Поддавшись настроению упорно молчавшего Богушевича, замолк и Потапенко,
наблюдал с любопытством, как тот хмурился, мрачнел, как морщился его
широкий лоб, сердито щурились глаза и, оторвавшись от бумаг, на миг
застывали. Потапенко любил этого лобастого, с пышными шляхетскими усами,
спокойного и твердого в своих убеждениях человека, казавшегося на первый
взгляд нелюдимым, любил и был рад, что посчастливилось служить с ним
вместе. И завидовал его дару следователя. А у Богушевича и правда был некий
особый дар, нюх, чутье при расследовании преступлений. Поэтому Потапенко с
каждым очередным своим делом обращался за советом к старшему коллеге, и
Богушевич никогда не отказывал, помогал, учил и сам брался вести допрос.
- Эх, Франц-Бенедикт, был бы лучше ты прокурором вместо Кабанова, -
вздохнул Потапенко. - Видит бог, было бы куда приятней служить.
- Алексей! - вдруг удивленно вскрикнул Богушевич. - Тут же жалоба
твоей матушки... Глинской-Потапенко, вдовы отставного штаб-ротмистра...
- Знаю, - сказал безучастно Потапенко, не меняя позы - он по-прежнему
сидел, обхватив руками живот. - Кто-то поджег конюшню, седло украл. Да
кони-то целы, в ночном были.
Богушевич стал читать жалобу вслух:
"Покорно прошу найти поджигателей, этих разбойников, которые из мести
подожгли конюшню в моем имении... Они и все имение сожгут, если их не
наказать по всей строгости. Полагаю, что пожар устроили мужики с хутора
Корольцы. Имена тех, кто мог совершить поджог, прилагаю..." Богушевич читал
и кидал на Потапенко короткие пытливые взгляды. - О, да тут целый список.
Интересуешься? - и протянул ему сшитые вместе три листа ветхой пожелтевшей
бумаги.
- Не надо, - отмахнулся Потапенко. - Я же читал. Маман моя немного
того. В каждом мужике видит пугачевца.
- А на жалобе резолюция Кабанова. - Богушевич повернул лист наискосок
и снова прочитал вслух: "Богушевичу! Прошу отложить все прочие дела и
немедленно выехать на место преступления, так как в противном случае следы
поджога могут быть уничтожены". Богушевич хмыкнул, сердитая усмешка
скривила его губы. - Как будто господин прокурор не знает, что у меня есть
незаконченные дела и не менее срочные. Алексей, что там у вас за конюшня?
- На двенадцать лошадей, да чуланы для овса и сбруи. Бог с ней, с этой
конюшней.
- Так возьми назад жалобу, и поставим точку.
- А вот этого не могу. Ты представляешь, что маман со мной сделает?
Рублика не пришлет. Нет-нет... - замахал руками Потапенко, - тут совсем
другое надо... - Он на секунду задумался, потом встал с кресла. - Плюнуть
на все и ехать на рыбалку. А прокурору скажем, что помчались в Корольцы. А?
Конюшню все равно не воротишь и поджигателей не найдешь.
В усах Богушевича затаилась ироничная усмешка.
- А что, может, и правда? - сказал он. - Бросим все дела да махнем на
Сейм. Не на Сейм, так на Езуч. Пусть все эти жалобы мыши сгрызут. Съездим
дня на три, верно?
- А я о чем говорю? - обрадовался Потапенко, принимая слова Богушевича
всерьез. - Дела подождут.
В кабинет вошел товарищ прокурора Кабанов.
Был Кабанов дороден, лицо полное, с нездоровой краснотой, ни морщинки
на нем, гладкое, моложавое - типичное лицо человека, страдающего
полнокровием. Всем своим видом - тем, как поздоровался, протянул с
доброжелательной улыбкой руку Богушевичу - Кабанов как бы подчеркивал, что
зашел с добрыми намерениями и никаких отчетов требовать не будет. Однако
сразу же завел разговор о служебных делах.
- Вы, Франц Казимирович, познакомились уже с бумагами? - кивнул он на
стол, где лежала папка. - На место пожара надо ехать как можно быстрей.
- Познакомился, - ответил Богушевич, усевшись за стол. - Но право же,
Иван Федосович, у меня есть более ответственное расследование - убийство.
Вы же это знаете...
Кабанов ничего не сказал, задумался. Решать с ходу он не умел, да и не
пытался, был осторожен, особенно если вопрос был спорным и окончательное
решение зависело от него одного. А часто просто не знал, как правильно
решить. Тогда долго и обстоятельно советовался то с одним, то с другим,
искал ответа в комментариях к Уложению, в статутах, юридических
справочниках. Но уж если приходил к какому-нибудь выводу, твердо стоял на
своем, нерушимый, как каменная глыба, - ни переспорить, ни сдвинуть. Ему за
пятьдесят, товарищем прокурора служит давно, а надежда на повышение по
службе не сбывалась, напротив, с течением времени становилась все более
призрачной.
Тем большее он проявлял рвение, влезал во все, даже пустяковые вопросы
следствия, в разбор жалоб - в то, что было делом следователя, и только его.
Этот неустанный, мелочный надзор, постоянные подсказки и напоминания
раздражали Богушевича. Не любил Богушевич Кабанова, но терпел - начальников
не выбирают. Между ними нередко бывали стычки. Кабанову не очень-то
нравилось, когда его поправляли, указывали на его ошибки. Богушевич,
особенно в начале их совместной службы, болезненно относился к опеке
Кабанова, нервничал, но затем смирился, понял, что Кабанова надо принимать
таким, какой он есть - не исправишь его, да и сам он не изменится. Закон
дает следователю полную независимость от прокурора, и Богушевич в своих
отношениях с Кабановым прикрывался законом, как щитом. Товарищ прокурора
хоть и чувствовал неприязнь Богушевича, не пытался отомстить ему, сделать
какую-нибудь неприятность, считал, что любовь подчиненного к начальнику -
категория необязательная. Это было самым большим достоинством Кабанова.
- Вот и после недавнего случая он не обиделся. Тогда товарищ прокурора
зашел сюда с дочкой-гимназисткой и маленьким сыном. В кабинете был
полицейский исправник Ладанка и понятые. Кабанов попросил дать ему
прочитать постановление по одному делу. Богушевич дал черновик-проект,
Кабанов прочитал, с сущностью и выводами согласился, а потом принялся
править стиль. Глянул на эти поправки Богушевич и начал читать их вслух:
"Иван Федосович, - сказал Богушевич, - у меня написано: "Укусил урядника за
щеку". Вы написали после слова "укусил" слово "зубами". Интересно, чем еще
можно укусить?" Ладанка хмыкнул и, долго не раздумывая, подсказал: "А вот
этой самой..." и похлопал себя по заду. Комната вздрогнула от взрыва
хохота. И громче всех смеялась дочка Кабанова. Но покрасневший Кабанов
смолчал, даже и сам попытался улыбнуться.
Вот с таким начальником служил Богушевич.
- Я знаю, что у вас убийство, - после долгого раздумья сказал,
наконец, Кабанов. - Так вы же в основном все там сделали.
- Нет еще.
- Пожар был, есть жалоба. А жалобы должны рассматриваться в
обязательном порядке, - Кабанов сел в кресло, повернулся к Потапенко. - Ему
бы вот расследовать, так нельзя - пожар-то у него в имении.
- Не по закону, - обрадовался Потапенко. - Иван Федосович, не к спеху
пожар, подождет.
- Как это подождет? А искать доказательства, следы поджога? Вы же сами
знаете - чем скорее прибудешь на место преступления, тем...
- Учил это, знаю. Если не найдем поджигателей, я уговорю мать, чтобы
взяла жалобу обратно. Хорошо?
Лицо у Кабанова посветлело, повеселело, даже краснота словно схлынула,
дошла до нормы.
- Ну, если так, то что ж, - сказал он, - можно подождать и сегодня не
ехать. Поедете, Франц Казимирович, завтра. Ладно?
- Постараюсь, - ответил Богушевич.
Кабанов еще немного посидел, спросил о том о сем, дал кое-какие
указания и вышел.
- Ну что, махнем на Сейм? - обратился к Богушевичу Потапенко. - Прямо
сейчас.
- Нет. Отложим на следующую неделю. А сейчас иди, дорогой, занимайся
своей кражей. Надеюсь, сегодня ты, наконец, с ней разберешься.
Богушевич остался один в своем кабинете. Сел, достал дело об убийстве,
раскрыл его.
Дело это по свидетельским показаниям, фабуле и квалификации
преступления было необыкновенно простое и страшное. Тупое чудовищное
убийство, какими и бывают в большинстве своем все убийства. Две женщины,
конотопские мещанки Дудка Наста и Луценко Серафима, задушили головным
платком Параску Картузик, чтобы завладеть ее перстнем. Позвали к себе (все
они были соседками), Параска пришла с грудным ребенком, сели втроем на
крыльце - одна из женщин справа, другая слева от гостьи - накинули ей на
шею петлей платок и потянули за концы. Задушенную Параску оставили там же,
ребенка положили рядом и побежали сказать людям, что Параска отчего-то
умерла...
Богушевич уже допрашивал Насту и Серафиму и с полдесятка свидетелей.
Осталось допросить еще несколько человек, нарисовать на месте схему
Серафиминого двора, взять чистовое заключение судебно-медицинского
эксперта. Папка еще тонкая, не успела разбухнуть от бумаг.
"Параска хвасталась, - невольно начал Богушевич читать показания
Насты, - что у нее есть дорогой перстень, за него можно купить пять коров.
Серафима и сказала: давай задушим ее, возьмем перстень, продадим и купим
себе по корове. Серафима сказала, что задушить можно полотенцем. Параска
пришла с тем перстнем на пальце, мы ее и задушили..."
Было заключение ювелира: перстень из золота низкой пробы, камень -
стекло под брильянт. Цена перстню - от силы восемь рублей.
Богушевич не мог дальше читать, все это было чудовищно. Еще больше
поражало то, что задушенная Параска и Серафима - двоюродные сестры и у
обеих по трое маленьких детей. Боже, какое убожество, какая человеческая
тупость, какая нищета... Конечно же, для Серафимы корова была недосягаемой
мечтой.
Богушевич изо всех сил хлопнул папкой о стол, встал и начал ходить по
комнате. Впечатлительный и отзывчивый по натуре, Франтишек так и не привык
относиться спокойно к подобным судебным делам, чувства его еще не
притупились, как у коллег-следователей. Болела душа, разрывалось сердце,
когда видел трупы, жертвы преступлений. Под впечатлением виденного не мог
заснуть, целый день ничего не лезло в рот. В такие минуты думалось - а не
сменить ли службу? Устроиться куда-нибудь в канцелярию или поехать в
деревню учителем - опыт есть, учительствовал уже. Или, наконец, переучиться
на землемера, агронома, врача. Не раз уже каялся, что кончил юридический
лицей. Зачем его выбрал, чем привлекла эта профессия - и сам понять не
может. Очень жалел и теперь жалеет, что не удалось окончить Петербургский
университет. Был бы математиком, физиком, защитил бы диссертацию, учил бы
студентов... Формулы, теоремы, задачи, теории - и никаких убийств, трупов,
краж, разбоев, поджогов. Не болело бы вот так сердце за задушенную Параску.
И жил бы после университета в больших городах, а не в этом то пыльном, то
грязном в зависимости от времени года Конотопе. Так нет, стал следователем,
охотником за преступниками, ищейкой. Как гончая собака, бегает теперь за
всякой дрянью, копается в грязи, только и видит, что это самое дно жизни...
Преступный мир, мир негодяев, опустившихся людей, от которых он и прочие
блюстители законности и порядка должны очищать общество. Как метко сказал
знаменитый Кони: государственные учреждения охраны порядка есть анальные
отверстия общества, через которые извергаются все нечистоты... Лучше не
скажешь.
На днях Богушевич написал одному приятелю в Вильно про свои чувства.
"Мне тяжело жить на белом свете, как человеку, с которого содрали кожу, -
чуть дотронься чем-нибудь грубым, больно. А мерзость жизни так по мне и
бьет, вокруг вижу одну ложь, жестокость, несправедливость, тупость,
невежество. Господи боже мой, когда человек подобреет? Один мой
подследственный сказал про себя: худо сделал, что на свет белый родился, а
еще хуже стало, когда свет тот узнал... Так, верно, может сказать каждый".
Вспомнил, что есть папиросы, подаренные Потапенко, бросился к столу,
достал пачку, вытащил папиросу. Закурил, затянулся дымом. И снова,
переполненный мыслями, переживаниями, принялся ходить по кабинету, говорить
сам с собой.
- А что, если и вправду, - промолвил он вслух, -