Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
Дик Фрэнсис.
Предварительный заезд
Dick Francis. Trial run. 1978. - М.: ЗАО "Изд-во "ЭКСМО-Пресс"", 1998
Перевод с английского Е. Каца, Н. Рейн
Отсканировала Аляутдинова А.Х.
ГЛАВА 1
У меня имелось по меньшей мере три причины не ехать в Москву. Одна из
них была блондинкой двадцати шести лет и в настоящее время распаковывала
наверху свой чемодан.
-- Я не знаю русского языка, -- заявил я.
-- Естественно. -- Посетитель испустил легкий вздох по поводу моей
тупости и изящно отпил глоток розового джина из предложенного ему стакана.
В его голосе слышалась снисходительность. -- Никто и не предлагает вам го-
ворить порусски.
Он договорился о визите по телефону, назвавшись другом моего друга, и
представился Рупертом Хьюдж-Беккетом. Дело у него, сказал он, как бы...
ну... деликатное. И если я смогу найти для него полчаса, это будет замеча-
тельно.
Как только я открыл дверь, в моем сознании всплыло слово "мандарин";
это впечатление усугублялось каждым его жестом и словом. Гостю было около
пятидесяти, он был высок, худощав и облачен в безукоризненный костюм и от-
личные туфли. Он был окружен аурой непоколебимого самообладания. Говорил он
хорошо поставленным голосом, почти не шевеля при этом губами, будто считал,
что напряжение ротовых мышц может помешать вылететь неосторожному слову.
Я часто встречал людей такого типа, многие из них мне нравились, но
Руперт Хьюдж-Беккет вызывал непреодолимую антипатию. И причина ее была со-
вершенно ясной: я хотел отказать ему.
-- Это не займет у вас много времени, -- терпеливо продолжил он, --
мы прикинули... неделя-другая, не больше.
-- А почему бы вам не поехать самому?
Я держался предельно светски, под стать гостю. В его глазах промель-
кнула тень нетерпения.
-- Будет гораздо лучше, если поедет кто-нибудь... э-э... близкий...к
лошадям.
Мысленно я посмеялся над несколькими вариантами скабрезных ответов.
Руперту Хьюдж-Беккету они не доставили бы удовольствия. К тому же по не-
одобрительному тону, которым он произнес слово "лошади", я почувствовал,
что поручение радует его так же мало, как и меня. Конечно, это дела не ме-
няло, однако все же объясняло мою спонтанную неприязнь. Он старался дер-
жаться как можно дружелюбнее, но одно слово все-таки выдало его тщательно
скрываемое высокомерие, не слишком часто приходилось сталкиваться с высоко-
мерием, чтобы я не среагировал на него.
-- Что, в Министерстве иностранных дел никто не умеет ездить верхом?
-- Прошу прощения?
-- Почему именно я? -- В моем вопросе слышалось отчаяние, вызванное
необходимостью сделать неприятный выбор. Почему я? Мне это не нужно. Уби-
райтесь. Найдите кого-нибудь другого. Оставьте меня в покое.
-- Я счел, что вы подходите, так как у вас есть... э-э ... статус, --
Хьюдж-Беккет слабо улыбнулся, будто в душе не соглашался с таким странным
утверждением. -- Ну и время, конечно, -- добавил он.
Он угодил в самое больное место, подумал я, стараясь сохранить невоз-
мутимое выражение. Сняв очки, я посмотрел сквозь них на свет, словно искал
соринку, и вновь надел. Я всю жизнь пользовался этим приемом, чтобы затя-
нуть паузу и дать себе время для раздумья.
Впервые я попробовал его лет в шесть, когда учитель на уроке арифме-
тики стал спрашивать у меня, что я сделал с множимым.
Тогда я сорвал с носа серебристую оправу, делавшую меня похожим на
сову, и, рассматривая внезапно расплывшееся лицо учителя, принялся лихора-
дочно подыскивая стает. Что такое множимое?
-- Я не видел его, сэр. Это был не я, сэр.
Тот саркастический хохот до сих пор живет в моей памяти. Я сменил се-
ребристую оправу сначала на золотую, затем на пластмассовую и наконец ни
черепаховую, но продолжал снимать очки всякий раз, когда не мог мгновенно
найти ответ.
--У меня кашель, --сказал я,--а на дворе ноябрь.
Повисшая в комнате тишина подчеркнула всю несерьезность отговорки.
Хьюдж-Беккет мерно покачивал головой над хрустальным стаканом, напоминая
китайского болванчика.
-- Боюсь, что ответ будет отрицательным, -- добавил я.
Он поднял голову, спокойно и вежливо разглядывая меня.
--Это несколько разочаровывает. Я мог бы все же пойти дальше и ис-
пользовать... скажем... угрозы.
-- Пугайте кого-нибудь другого, -- отрезал я.
-- Было мнение, что вы... -- Неоконченная фраза повисла в воздухе.
-- У кого? -- спросят я. -- У кого было мнение?
Хьюдж-Беккет коротко качнул головой, поставил, пустой бокал и встал.
-- Я передам ваш ответ.
-- И наилучшие пожелания.
-- Удачи, мистер Дрю.
-- Я не нуждаюсь в удаче, -- добавил я, -- я не игрок, а фермер.
Он бросил на меня взгляд исподлобья. Менее воспитанный человек на его
месте сказал бы: "Катись ты!"
Я проводил гостя в прихожую, помог надеть пальто, открыл парадную
дверь и стал смотреть, как он с непокрытой головой идет сквозь туманную
дымку к поджидающему его "Даймлеру" с водителем. Когда под колесами машины
захрустел гравий подъездной аллеи, я вздохнул, раскашлялся и вернулся в
дом.
По винтовой лестнице в стиле регентства спустилась Эмма, облаченная в
вечерний наряд для пятницы, переходящей в уик-энд: джинсы, клетчатая ков-
бойка, мешковатый свитер и тяжелые ботинки. Мне пришло в голову, что, если
дом простоит достаточно долго, девушки двадцать второго века будут казаться
на фоне этих изящно закругленных стен инопланетянками.
-- Как насчет рыбных палочек и телевизора? -- спросила она.
-- Сойдет.
-- У тебя опять бронхит?
-- Он не заразный.
Эмма не останавливаясь проследовала на кухню. Достаточно было провес-
ти с ней совсем немного времени, чтобы забыть о стрессах минувшей недели. Я
привык к ее внезапным появлениям и резкому неприятию моих ухаживаний в пер-
вые несколько часов и давно уже не пытался изменить ситуацию: до десяти она
не станет целоваться, до полуночи -- заниматься любовью, но, когда начнет,
не остановится до субботнего чая. Воскресенье мы проведем в невинных удо-
вольствиях, а в понедельник; в шесть утра, она уедет. Леди Эмма Лаудерс-Ал-
лен-Крофт, дочь, сестра и тетка герцогов, обладала, по ее собственным сло-
вам, "характером трудящейся девушки". У нее была постоянная работа без вся-
ких скидок в суматошном лондонском универмаге. Там, на втором этаже, она
помогала торговать постельным бельем, хотя это и не соответствовало ее об-
щественному положению. Эмма обладала незаурядными организаторскими способ-
ностями и отчаянно боялась сделать карьеру. Причины этого крылись в ее
школьных годах, когда в дорогом пансионе для юных высокородных леди она
набралась пламенных левых идей о том, что принадлежность к элите определя-
ется мозгами, а работа собственными руками есть самый благородный путь в
рай. Ее теперешнее стремление к жертвенности казалось таким же сильным, как
и прежнее, принуждавшее ее к годам изматывающей работы официанткой в кафе.
Вне всякого сомнения, она бы зачахла без работы, но с таким же успехом мог-
ла запить или стать наркоманкой.
Я верил -- и она об этом знала, -- что способности и неукротимая
энергия дадут ей хорошую жизненную подготовку или, по крайней мере, приве-
дут в университет (ибо у нее, кроме пары рук, были еще и мозги), но при-
учился держать язык за зубами. Эта тема относилась к одной из многочислен-
ных закрытых для мужчин областей, и затрагивать ее означало нарываться на
скандал.
"Какого черта ты связался с этой полоумной поварихой?" -- неоднократ-
но спрашивал мой сводный брат. Не стоило ему объяснять, что щедрая трата
жизненной энергии, которой мы занимались во время совместных уик-эндов, бы-
ла куда полезней для сердца, чем его скучные ежедневные пробежки. Он все
равно бы не понял.
Эмма рассматривала содержимое холодильника. Свет падал на ее красивое
лицо и густые платиновые волосы. Ее брови и ресницы были такими светлыми,
что, когда они не были накрашены, их можно было просто не заметить. Иногда
ее глаза сверкали как солнце, а иногда, как этим вечером, она позволяла
природе одержать верх. Это определялось преобладавшим в данный момент нап-
равлением ее мыслей.
-- У тебя нет йогурта? -- недоверчиво спросила она. Ненавижу диету...
На всякий случай я заглянул в холодильник.
-- Нет, и не будет.
-- Лососина, -- заявила Эмма.
-- Что?
-- Морская капуста. Прессованная. В таблетках. Очень полезно для те-
бя.
-- Не сомневаюсь.
-- Добавить яблочный уксус. Мед и выращенные в натуральном грунте
овощи.
-- Авокадо и сердцевина пальмы подойдут?
Она хмуро посмотрела на кусок голландского сыра.
-- Это все импорт. А его следует ограничивать. Нам нужна замкнутая
экономика.
-- Икры тоже не будет?
-- Икра -- это аморально.
-- А если ее будет много и она будет дешевая, это тоже будет амораль-
но?
-- Не спорь. Чего хотел твой посетитель? Это кремовые карамельки к
завтраку?
-- Да, -- подтвердил я. -- Он хотел, чтобы я поехал в Москву.
Эмма выпрямилась и уставилась на меня.
-- Не смешно.
-- Месяц назад ты сказала, что карамельки с кремом -- это пища богов.
-- Не прикидывайся дураком.
-- Он сказал, что хочет, чтобы я поехал в Москву. Но не затем, чтобы
учиться марксистско-ленинской философии.
-- А зачем? -- спросила Эмма, медленно закрывая дверцу холодильника.
-- Они хотят, чтобы я нашел кого-то.
Но я не согласился.
-- Кто хочет?
-- Он не сказал. -- Я повернулся к ней спиной. -- Пойдем в гостиную и
выпьем. Там разожжен огонь.
Она прошла вслед за мной через прихожую и уселась в большое кресло,
держа в руке бокал белого вина.
-- Как насчет поросят, гусей и кормовой свеклы?
-- Очень мило, -- согласился я. У меня не было ни поросят, ни гусей,
ни, конечно, кормовой свеклы. У меня было много мясного скота, три квадрат-
ных мили земли в Уоркшире и все насущные проблемы фермера, занимавшегося
производством продуктов питания. Я вырос, умея измерять урожай в центнерах
с гектара, и мне претила государственная политика, при которой фермеру пла-
тят за то, чтобы он не выращивал те или иные породы, и пытаются наказать,
если он их все-таки выращивает.
-- А лошади? -- спросила Эмма.
-- Ну конечно...
Я лениво выпрямился в кресле, полюбовался отблеском света настольной
лампы на ее серебристых волосах и решил, что наступило подходящее время,
чтобы перестать вздрагивать при мысли о том, что я больше не буду выступать
на скачках.
-- Думаю, что я продам лошадей.
-- Но ведь остается охота.
-- Это не одно и то же. Мои лошади -- скаковые. Их место на ипподро-
ме.
-- Ты сам тренировал их все эти годы... Почему ты не нанял никого,
кто занимался бы с ними?
-- Я тренировал лошадей просто потому, что сам ездил на них. А трени-
ровать их для кого-нибудь другого я не хочу.
-- Не представляю тебя без лошадей, -- нахмурилась она.
-- Да и я тоже.
-- Это стыд и срам.
-- А я думал, что ты согласна с теми, кто заявляет: "Мы сами знаем,
что для тебя лучше, а тебе, черт возьми, остается с этим смириться".
-- Людей нужно защищать от них самих, -- возразила Эмма. -- Почему?
-- В этом не может быть никакого мнения, -- сказала она, взглянув на
меня в упор.
-- Обеспечение безопасности -- развивающаяся отрасль, -- с горечью
возразил я. -- Масса ограничений направлена на то, чтобы избавить людей от
повседневного риска... а несчастные случаи все равно происходят, и рядом с
нами полно террористов.
-- Ты все еще сильно переживаешь, не так ли?
-- Да.
-- Я-то думала, что ты уже покончил с этим.
-- Достаточно слегка понервничать, чтобы все вернулось, -- ответил я.
-- Эта обида сохранится навсегда.
Мне везло в езде, везло с лошадьми, скачки с препятствиями увлекали
меня. Как и множество других любителей конного спорта, я проникся ими до
глубины души. Этой осенью я участвовал в скачках при любой возможности и
настраивался на большие весенние любительские соревнования.
Мне могла помешать только самая страшная простуда, а простудам я был
подвержен так же неотвратимо, как автомобиль коррозии. В остальном же в
свои тридцать два года я был так же физически силен, как всегда. Но где-то
сидели какие-то непрошеные опекуны, непрерывно вынашивавшие мысль о том,
чтобы запретить людям в очках участвовать в скачках с препятствиями.
Конечно, многие считали, что очкарикам не следует участвовать в скач-
ках, и я порой соглашался с ними. Но хотя мне приходилось несколько раз ло-
мать кости и получать поверхностные травмы, я ни разу не повредил глаза. А
ведь это были мои глаза, черт побери!
Появилось и ограничение для пользующихся контактными линзами, хотя
полного запрета не было. Я неоднократно пробовал надевать линзы, но в конце
концов заработал сильнейший конъюнктивит -- они не годились для моих глаз.
И поскольку я был не в состоянии пользоваться контактными линзами, то не
мог скакать. Прощайте, двенадцать лет жизни. Прощайте, стремления, прощай,
скорость, прощай, пьянящая радость. Скверно... Так скверно, что даже ныть
бессмысленно. А хуже всего то, что они считают, будто делают это для твоего
же блага.
Уик-энд шел своим чередом. В субботу мы с утра прокатились на лошадях
вокруг фермы, ближе к полудню посетили местные скачки в Стратфорде-на-Эйво-
не, а вечером -пообедали с друзьями. В воскресенье мы поднялись поздно и,
собираясь позавтракать горячими сандвичами с ветчиной, расположились в
креслах рядом с камином, в котором пылали поленья; на полу гостиной, как
снежные сугробы, лежали кучи газет. Миновали две упоительные ночи; еще од-
на, как я надеялся, ожидала впереди. Эмма пребывала в наилучшем расположе-
нии духа, и мы были настолько близки к состоянию счастливой супружеской па-
ры, насколько это было вообще возможно.
И в этот домашний покой ворвался Хьюдж-Беккет на своем "Даймлере".
Гравий проскрипел под колесами автомобиля, мы с Эммой поднялись, чтобы раз-
глядеть визитера, и увидели, как водитель и человек, сидевший рядом с ним,
вышли из машины и распахнули задние двери. Из одной вышел Хьюдж-Беккет,
сразу же окинувший тревожным взглядом фасад, а из второй...
-- О Боже, -- прошептала Эмма, широко раскрыв глаза. -- Ведь это же
не...
-- Именно он.
Она испуганно огляделась.
-- Ты не можешь привести их сюда.
-- Нет. Я приму их в салоне.
-- Но... разве ты не знал, что они приедут?
-- Конечно, нет.
-- О Боже!
Мы смотрели, как посетители поднимаются по нескольким ступенькам, ве-
дущим к парадной двери. Видно, ответ "нет" не устраивает их, подумал я. И
они выкатывают пушки, чтобы покарать дерзкого.
-- Ну ладно, -- промолвила Эмма, -- посмотрим, что им нужно.
-- Ты будешь сидеть здесь, у огня, и отгадывать кроссворд, а я тем
временем попытаюсь придумать, как отказать им, -- сказал я и направился от-
крывать дверь.
-- Рэндолл, -- сказал принц, протянув мне руку для пожатия, -- хорошо
уже то, что высказались дома. Можно нам войти?
-- Конечно, сэр.
Хьюдж-Беккет вслед за ним переступил порог. На его лице была сложная
смесь смущения и торжества. Ему не удалось самому уговорить меня, и теперь
он собирался насладиться зрелищем того, как я уступлю кому-то другому.
Я провел их в сине-золотой парадный салон. Там не было гостеприимно
горящего камина, но отопление работало как часы.
-- Слушайте, Рэндолл, -- настойчиво сказал принц, -- пожалуйста, по-
езжайте в Москву.
-- Могу я предложить вашему королевскому высочеству выпить? -- попы-
тался я сменить тему.
-- Нет, не можете. Сядьте, Рэндолл, выслушайте меня и давайте перес-
танем ходить вокруг да около.
Двоюродный брат королевы уселся на шелковом диванчике эпохи Ре-
гентства и жестом указал нам с Хьюдж-Беккетом на стоявшие напротив стулья.
Он был моим ровесником, возможно, на год-другой старше, и в прошлом мы
встречались очень часто. У нас было общее пристрастие -- лошади. Он больше
увлекался игрой в поло, чем скачками, тем не менее нам доводилось несколько
раз вместе скакать в стипль-чезах. Он был умным и прямым человеком, с виду
высокомерным и резких, но я видел, как он плакал над телом любимого коня.
Мы иногда встречались на всяких закрытых для широкой публики раутах,
но не были коротко знакомы. До сегодняшнего дня он ни разу не бывал у меня
дома, а я у него.
-- Вы ведь знаете Джонни Фаррингфорда, брата моей жены?-- спросил
принц.
-- Мы встречались, -- ответил я, -- но не очень часто.
-- Он хочет участвовать в следующих Олимпийских играх. В Москве.
-- Да, сэр. Мистер Хьюдж-Беккет говорил мне об этом.
-- Выступать в многоборье.
-- Да.
-- Видите ли, Рэндолл, есть одна проблема... Мы не можем отпустить
его в Россию, пока все не разъяснится. По крайней мере, я не хочу допус-
тить, чтобы он ехал туда, если есть хоть малейшая вероятность, что вся эта
штука полыхнет нам прямо в глаза. Я не отпущу, просто не отпущу его туда,
пока есть хоть небольшая вероятность... инцидента... который мог бы кос-
нуться кого-нибудь еще из нашей семьи. Или всей британской нации. -- Он от-
кашлялся. -- Конечно, я знаю, что Джонни не имеет никакого отношения к тро-
ну и к династии, но все же он граф и мой шурин, и хотя вся мировая пресса
забеспокоилась, это честная игра.
-- Но, сэр, -- мягко возразил я, -- Олимпийские игры -- соревнования
совершенно особые. Я знаю, что лорд Фаррингфорд хороший спортсмен, но он
может не пройти квалификационный отбор, и все проблемы сразу снимутся.
Принц протестующе затряс головой:
-- Если проблема не разрешится, то Джонни не пройдет квалификацию да-
же в том случае, если окажется лучшим из лучших.
-- Вы собираетесь помешать этому? -- задумчиво спросил я.
-- Да, собираюсь. -- Принц говорил весьма уверенно. -- Хотя это на-
верняка вызовет большие разногласия в нашей семье -- ведь и Джонни, и моя
жена всем сердцем жаждут, чтобы он оказался в команде. И знаете, у него от-
личные шансы. Этим летом он уже победил в нескольких соревнованиях, он уси-
ленно тренируется, чтобы полностью соответствовать мировому классу. Мне бы
не хотелось вставать на его пути... Вот почему я прошу вас выяснить, что же
делает опасной поездку в Россию... если, конечно, такая опасность существу-
ет.
-- Сэр, но почему я? Почему не дипломаты?
-- Они взвалили всю ответственность на меня и умыли руки. Они считают
-- и я, между прочим, согласен с ними, -- что лучше всего действовать час-
тным образом. Особенно если может возникнуть нечто, чего мы не хотели бы
видеть в официальных донесениях.
Я промолчал, но мое несогласие было видно невооруженным глазом.
-- Посудите сами, -- сказал принц, -- мы с вами давно знакомы. У вас
мозги вдвое лучше моих, и я доверяю вам. Я очень сочувствую вашим неприят-
ностям из-за зрения и понимаю, что они влекут за собой целую кучу проблем,
но сейчас у вас появилось много свободного времени и вам нужно его запол-
нить. Так что если ваш управляющий мог заставить вашу ферму работать как
часы, пока вы завоевывали лавры в Челтенхеме и Эйнтри, он с тем же успехом
справится с делами, пока вы будете в Москве.
-- Надеюсь, что это не вы подгадали ввести запрет на очки как раз
сейчас, чтобы дать мне возможность выполнить ваше поручение, -- сказал я.
Он уловил горечь в моих словах и сдержанно усмехнулся.