через
день, в четверг, наш план был надлежащим образом выполнен.
      Она пришла  сияющая, глаза ее  искрились, белые зубы блестели; на ней
было синее платье до пят и туфли на высоких каблуках.
      -- Гордон отлично себя чувствует, только ворчит насчет завтра, -- до-
ложила Джудит. -- И они не собираются кормить его ужином  и  тем дали новый
повод поворчать. Он сказал, чтобы мы помнили о нем, когда будем наслаждать-
ся бифштексами.
      Сомневаюсь, что нам это удалось. Я даже не помню, что мы ели. Наслаж-
дение сидело по другую сторону маленького стола. Джудит была очаровательна,
она говорила  мне какую-то бессмыслицу  насчет полного холодильника и что с
ним будет, если выдернуть штепсель.
      -- И что же?
      -- Он потеряет хладнокровие.
      Я расхохотался над глупостью всего этого; я весь был пропитан сладкой
отравой ее близости, я  так страстно желал, чтобы она была моей  женой, что
мышцы мои свела судорога.
      -- Вы собираетесь в Австралию... -- начал я.
      -- В Австралию? -- Она поколебалась. -- Мы уезжаем через три недели.
      -- Слишком скоро.
      -- Гордону через неделю шестьдесят, -- сказала она. -- Вы  же знаете.
Будет вечеринка.
      Генри, Вэл  и я устраивали вскладчину  скромные проводы Гордону  -- в
офисе, на  следующий день после окончания его  работы, в  связи с чем  были
приглашены управляющие банка и их жены.
      -- Жаль, что он так скоро, -- сказал я.
      -- Едет в Австралию?
      -- Уходит из банка.
      Мы пили вино и кофе и говорили друг с другом  без  слов. Когда пришла
пора расставаться, она осторожно сказала:
      -- Знаешь, нас не будет несколько месяцев.
      Я едва сумел овладеть собой.
      -- Несколько... Сколько?
      -- Мы  не знаем. Мы хотим  побывать везде, куда  вздумается завернуть
Гордону или мне. Это не будет похоже на обычный отпуск. Мы поваляем дурака.
Галопом по  Европам, по Среднему  Востоку, Индия, Сингапур, Бали, потом Ав-
стралия, Новая Зеландия, Таити, Фиджи, Гавайи, Америка...
      Она замолчала. Глаза ее не смеялись. Они были полны печали. Я прогло-
тил комок в горле.
      -- Для Гордона это будет утомительно.
      -- Он говорит, что нет. Он так страстно хочет поехать,  и  я знаю, он
всегда мечтал, как у  него появится время, чтобы на все посмотреть...  и мы
особенно спешить не будем, будем путешествовать с передышками.
      Ресторан вокруг нас опустел,  официанты  с веж ливыми минами ожидали,
когда мы уйдем. Джудит облачилась в синее пальто, и мы  вышли  на улицу, на
остывшую мостовую.
      -- Как ты доберешься домой? -- спросил я.
      -- На метро.
      -- Я тебя отвезу.
      Она слегка улыбнулась и кивнула  мне,  и мы не спеша перешли  дорогу,
туда, где стояла моя машина. Она села рядом со  мной,  и  я,  как  автомат,
включил зажигание, отпустил ручной тормоз и повел машину в Клэфем,  едва ли
видя дорогу.
      Дом Гордона  за высокими воротами  был тих и темен. Джудит посмотрела
на его очертания, потом на меня.  Я повернулся к ней, обнял ее и поцеловал.
Она прижалась  ко мне и ответила на поцелуй, и жар ее, и желание были равны
моим, и сколько-то времени мы оставались так, растворившись в страсти, пог-
рузившись в грезы, так непривычно близкие друг другу.
      Как будто по  одному нервному импульсу, мы одновременно отшатнулись и
понемногу пришли в себя. Она положила свою руку на мою, сплела пальцы с мо-
ими и крепко сжала.
      Я смотрел вдаль через ветровое стекло  и видел деревья и звезды; и не
видел ничего. Прошло много времени.
      -- Мы не можем, -- безнадежно сказал я.
      -- Да.
      -- Особенно в его доме.
      -- Да.
      Еще одна  бесконечная минута, и  она освободила руку и открыла дверцу
со своей стороны, а я открыл свою.
      -- Не выходи, -- сказала она. -- У тебя лодыжка.
      Однако я вышел  на  дорогу, а она обогнула  машину  и приблизилась ко
мне. Мы  крепко обнялись, но не  поцеловались, два жаждущих  тела, прижатые
друг к другу, обещание и прощание.
      -- Я  увижу тебя, -- сказала она, -- на вечеринке. -- И мы оба знали,
как это будет: Лорна Шиптон занудно  следит за диетой Генри, а Генри шалов-
ливо заигрывает с Джудит при любом удобном случае, и все  громко разговари-
вают и хлопают Гордона по спине.
      Она  подошла  к парадной двери, отомкнула ее,  оглянулась  только  на
мгновение и вошла внутрь, и между нами мучительно,  окончательно и беспово-
ротно встала стена.


      ГОД ТРЕТИЙ: ДЕКАБРЬ

      Я был один, и я был  одинок, как никогда раньше. И в одно декабрьское
воскресенье я позвонил Пен и напросился к ней на ленч. Она сказала, чтобы я
зашел пораньше, так как ей в аптеку к четырем, я пришел в одиннадцать трид-
цать и  обнаружил роскошный кофе в кофейнике и  Пен, запутавшуюся в бечевке
рождественского змея.
      -- Я нашла его, когда  полезла  за книгами, -- оправдывалась она.  --
Такая прелесть. Выпьем кофе и пойдем его запускать.
      Мы вытащили его на лужайку и понемногу размотали  бечевку, пока нако-
нец высоко на  ветру затрепетал дракон,  описывая круги, взлетая  и  ныряя,
распустив цветистый  хвост. Он  поволок нас за собой, и  мы медленно шли по
траве --  Пен, восторженноувлеченная, и я,  просто радуясь тому,  что вновь
оказался здесь. Она оглянулась на меня через плечо.
      -- Может, вам с вашей лодыжкой  нельзя ходить так много? Или так быс-
тро?
      -- Ни то, ни другое, -- ответил я.
      -- Еще принимаете окопник?
      -- Как причастие.
      Кости и прочие ткани моего плеча срослись довольно быстро, я  бы ска-
зал, и хотя лодыжка запаздывала, я был готов безоговорочно поверить в окоп-
ник. Все, что могло восстановить приличную подвижность, подогревало мой эн-
тузиазм: мне приходилось жить со скобами и гулять с утомительно необходимой
палочкой, и даже поход к бакалейщику превращался в каторгу.
      Мы были на середине пути к дому Гордона и Джудит, когда внезапный по-
рыв ветра вздернул змея ввысь, заполоскал его, бросил  на разноцветный кар-
кас и натянул до предела нить, связывающую его с землей. Не успели мы огля-
нуться, как нить  лопнула,  крылья ослепительного мотылька свободно взмыли,
унеслись по восходящей  спирали, стали исчезающей тенью, черной точкой, ни-
чем.
      -- Какая жалость, -- сказала Пен, огорченно обернулась ко мне, замол-
чала и заглянула мне в глаза. Я перевел взгляд на высокие, кремовые, плотно
закрытые ворота.
      -- Отпустите ее, -- рассудительно сказала Пен. -- Как змея.
      -- Она вернется.
      -- Познакомьтесь с другой девушкой, -- настойчиво потребовала Пен.
      Я усмехнулся углом рта.
      -- Я потерял сноровку.
      -- Но вы не можете всю  жизнь... -- Она резко запнулась, потом сказа-
ла: -- Болезнь Паркинсона не смертельна. Гордон может  прожить до восьмиде-
сяти, а то и дольше.
      -- Я ему не желаю смерти, -- запротестовал я. --  Как  вы могяи поду-
мать?
      -- Тогда как же?
      -- Да так, наверное, как есть.
      Она взяла  меня под  руку и повела прочь от  кремовых ворот, к своему
дому.
      -- У  вас будет  время, -- сказала она. --  Несколько месяцев. Вы оба
получили время.
      Я воззрился на нее.
      -- Оба?
      -- Ни Гордон, ни я не слепые.
      -- Он никогда не говорил...
      Пен улыбнулась.
      -- Он любит вас еще больше,  чем вы его, если такое возможно. И верит
вам. -- Она помолчала. -- Отпустите ее, Тим. Ради вашего же блага.
      Мы молча возвращались к ее дому, и я думают обо всем, что произошло с
того дня, когда Гордон стоял в фонтане. Обо всем, что я узнал, что перечув-
ствовал, что полюбил и  что потерял. О Джинни, об Оливере, о  Кальдере. Обо
всех дверях, сквозь которые я прошел,  чтобы узнать горе, и боль, и смерть.
Как много -- слишком много -- за такой малый срок.
      -- Вы  как дети на свету, -- спокойно сказала Пен. -- И вы, и Джудит.
Вы всегда несете в себе свет солнца. Вряд ли вы это осознаете, но все осве-
щается, когда  придет человек, подобный вам. -- Она  опустила взгляд на мою
искалеченную  ступню.  -- Прошу прощения. Когда приковыляет. Так  принесите
свой свет юной девушке,  которая не замужем за Гордоном и не  разобьет ваше
сердце. -- Она помолчала. -- Это совет хорошего фармацевта, его  стоит при-
нять.
      -- Да, доктор, -- сказал я, зная, что не приму.


      В  канун  Рождества, когда я укладывал чемоданы,  собираясь  ехать  в
Джерси, и проверял квартиру перед тем, как ее оставить, зазвонил телефон.
      -- Алло, -- сказал я.
      В трубке что-то долго щелкало и  гудело, и я чуть было ее не положил,
когда задыхающийся голос сказал:
      -- Тим...
      -- Джудит? -- не веря себе, переспросил я.
      -- Да.
      -- Где ты?
      -- Слушай, просто слушай. Я не  знаю, кого еще просить, да на Рождес-
тво... Гордон болен, я одна и не знаю, не знаю...
      -- Где ты?
      -- В Индии... Он в больнице. Там хорошо, все очень  добры,  но он так
болен... без  сознания... говорят, кровоизлияние в  мозг... Я боюсь.  Я так
люблю его... -- Она внезапно заплакала, попыталась сдержаться, медленно вы-
говаривая слова по одному:
      -- Я... не могу... просить о таком... но мне... нужна... помощь.
      -- Скажи мне, где ты, -- сказал я, -- и я приеду.
      -- Ох...
      Она сказала, где она.  Чемоданы были уложены, я был готов ехать.  И я
поехал.
      Время было неподходящее,  место назначения лежало в стороне от прямых
путей, поэтому дорога заняла у меня сорок часов. Гордон умер до того, как я
встретился с Джудит, на следующий день после Рождества, как и ее мать.