евна, можно я не буду переодевать джинсы и свитер?
   - Называйте меня на "ты" и по имени, - пробормотала  Инна,  натягивая
короткую дубленку. - Еще один крокодил мечтает завести друга. Глеб, ключ
заберешь с собой, у меня есть запасной. Только нигде  его  не  оставляй.
Когда будешь подъезжать, позвони, чтобы я знала, что это ты.  Если  меня
еще не будет, заходите и ждите. Варите кофе. Играйте в шахматы.
   - Я не умею! - издалека крикнула Катя.
   - Она не умеет,  -  объяснила  Инна  Глебу,  оперлась  на  его  руку,
поднялась из кресла  и  потопала  ногой,  проверяя,  хорошо  ли  наделся
ботинок. - На ее мужа есть что-нибудь?
   -  Ничего.  Окончил  художественное  училище,   и   некоторое   время
считалось,  что  он  самородок.  Сейчас  бизнес  средней  руки,   делает
компьютерные программы для магазинов. Ну, хранение товаров на складах  и
так далее. Больших денег не зарабатывал никогда.  Ну,  выгодно  женился.
Хотя Мухин его не особенно жаловал, близко  никогда  не  подпускал  и  в
совет директоров банка, как сыночка, работать не устраивал.
   Инна кивнула. Уходить ей не хотелось, зато хотелось попросить  помощи
у Глеба. Вдвоем с фээсбэшным майором все не так уж страшно.
   Помощи она попросить не могла - до сих пор так и бродила в  потемках,
натыкаясь на углы и стены, а черная кошка каждый раз  ускользала  из-под
самого носа. Вряд ли Глеб замешан, и все же, все же...
   В том, что у него нет никакого резона убивать Катю Мухину, Инна  была
совершенно уверена - он мог бы убить ее раньше, увезти подальше, и никто
никогда не связал бы смерть губернаторской дочери с  бывшим  начальником
охраны. Он мог тогда же вернуть ее домой, а  не  везти  к  Инне,  и  раз
ничего этого не сделал, значит, Кате  в  его  обществе  вряд  ли  что-то
угрожает, а про себя Инна такого сказать не могла.
   В конце концов, у Глеба те же инициалы - "ЗГ"!
   Зинаида Громова, Зейнара Гулина и еще какой-то там Грушин.
   Но  почему,  черт  возьми,  Громова,  Грушин  и  Гулина,   если   его
собственная фамилия начинается на букву "Ю" - Юшин?! Захар Юшин,  бывший
санитар заболоцкой психушки, нынче ведущий журналист,  знаток  печатного
слова!
   Разве в наше время  бывшие  санитары  становятся  журналистами?!  Это
напоминает историю фрондерствующего  писателя  семидесятых  -  чтобы  не
объявили тунеядцем, устроиться дворником, или санитаром,  или  лифтером!
Или это до сих пор... в моде?
   Инна схватила перчатки и телефон, велела Глебу  не  спускать  с  Кати
глаз и побежала по дорожке к машине.
   Глеб проводил ее глазами.
   - Привет, Осип Савельич.
   - Добрый вечер, Инна Васильна. Куда?..
   - Улица Чернышевского, пятнадцать.
   Осип посмотрел на нее в зеркало заднего  вида  и  уменьшил  громкость
приемника, певшего про "десант и спецназ".
   - А... чего там, на Чернышевского-то?  Ни  тон,  ни  вопрос  Инне  не
понравились.
   А если он в самом деле замешан?! А если он утащил газеты?! А если ему
знаком этот адрес?!
   Что тогда?! Умереть на месте?! Инне не хотелось умирать.
   - Там, Осип Савельич, у меня встреча с одним знакомым журналистом.  А
что такое?
   - Да ничего такого, только район уж больно...
   - Что?
   - Да ничего, только... хулиганский район больно.
   - Мы ненадолго.
   - Да хорошо бы. А если надолго, так, пожалуй, костей не соберешь...
   "Давай за них, давай за нас", -  шептал  в  приемнике  солист  группы
"Любэ", и Инна решила, что, если вернется живой, непременно выпьет -  за
них и за нас, за себя и за группу "Любэ".
   Жаль, что нельзя пойти в ресторан - Катю одну не бросишь и с собой не
поведешь! - а ей вдруг так захотелось бездумной и аппетитной ресторанной
вольницы, когда вся окружающая обстановка всего лишь на  час,  а  дальше
жизнь опять помчится вперед, а здесь вдруг как будто перерыв,  тайм-аут,
большая перемена.
   Зазвонил телефон, Инна вздрогнула. Ее телефон так не звонил,  у  него
был совсем другой голос.
   - Але, - солидно сказал  Осип.  -  Нет,  я  на  работе.  Едем  тут  с
начальницей... в одно место. Да ты не знаешь. Передам.
   Он перевел взгляд на Инну и сказал:
   - Это моя сестра. Передавала тебе привет, Инна Васильна.
   - Спасибо.
   Инна никогда не слышала, чтобы Осипу на мобильный звонила сестра. Она
никогда не слышала, чтобы мобильник у Осипа вообще звонил. Ей  казалось,
что звонит ему только она одна, да и то очень редко, потому что  они  со
своим водителем почти не расставались.
   - Только на этот раз  я  с  тобой  пойду,  -  заявил  Осип  мрачно  и
решительно. - Одну не пущу.
   - Посмотрим.
   -  Не  посмотрим,  а  пойду.  Что  с  тобой  такое  сделалось,   Инна
Васильна?..
   - А что такое со мной?
   - Ничего не говоришь, глядишь в сторону, меня  не  слушаешь.  Я  тебе
давеча сказал, что мне денег надо, машину чинить. А ты что?
   - А что я?
   - А ты дала и даже не спросила, чего я чинить собираюсь!  А  вдруг  я
того... может, присвоить хочу или что!..
   Тут Инна захохотала - это был такой свой, родной, привычный,  любимый
Осип, которого никак невозможно, глупо и  оскорбительно  подозревать,  и
стыдно ей стало, и неловко, и она едва удержалась, чтобы не кинуться ему
на шею с объятиями.
   - Приехали. Вот твоя Чернышевского, пятнадцать.
   Домик  был  двухэтажный,  когда-то  желтый,  нынче  весь  в   оспинах
облупившейся   краски,   словно   попавший   под   обстрел.    Крошечный
палисадничек. Инну всегда изумляло, ну почему, почему такой  крошечный?!
Почему не большой роскошный двор? Или в Сибири, как на островах Хонсю  и
Кюсю, земля нынче на вес золота?
   Подъездная дверь, болтавшаяся на одной петле, покачивалась туда-сюда,
а за ней была непроглядная темень. Такая,  что  Инне  опять  вспомнилась
черная кошка в темной комнате и то, что ее непременно надо найти.
   - Осип Савельич, ты остаешься в машине.
   - Ты, Инна Васильевна, совсем с ума сошла.
   - Я не сошла, - возразила она с досадой. Как  правило,  Осип  железно
соблюдал субординацию, несмотря на то что был членом семьи и ему  многое
было позволено, многое, если не все, а тут  вдруг  он  про  субординацию
позабыл.
   Осторожнее, предупредил визгливый и верткий инстинкт  самосохранения.
Осторожнее, тебе нельзя расслабляться. Тебе  нельзя  никому  верить.  Ты
одна на свете. Вокруг враги. И свое первое правило - никого и ничего  не
бояться - засунь подальше и не вытаскивай!
   - Осип Савельич, я пойду одна.
   - Да что там у тебя такое?! Свидание, что  ли?!  Так  мне  до  твоего
свидания дела нету, я  только  провожу  тебя  для  порядка  и  в  машину
вернусь.
   Ах, если бы она могла ему поверить! Если бы она точно  знала,  что  в
подъездной темноте он не выстрелит ей в голову, прямо в висок, в хрупкие
и тонкие кости, которые ничего не могут защитить!
   - Нет. А вдруг придется... быстро  уехать,  а  ты  не  будешь  готов?
Станешь дверь отпирать, машину заводить и так далее! Так что оставайся в
машине, Осип Савельич!
   - Не останусь я, - пробормотал он таким  тоном,  что  Инна  поняла  -
останется.
   Теперь, главное, ничего не пропустить, все заметить, все  разглядеть,
не прошляпить опасность, не дать противнику ни секунды форы,  даже  если
этот противник... Осип.
   Хорошо бы у нее был пистолет.
   Она вышла из машины и зачем-то натянула перчатки. Хотелось бы  знать,
какой этаж, первый или второй?
   - Осип Савельич, жди меня, никуда не уезжай, смотри в оба, понял?
   Она произнесла все это только потому, что ей было  страшно,  страшно,
как никогда в жизни.
   Дверь болталась, поскрипывала на  петлях.  Мотор  "Вольво"  весело  и
победно урчал, как только что пообедавший тигр.
   У нее быстрая машина. В случае чего она увезет Инну и спасет ее.
   Только быстрая машина служит именно Осипу, а не ей.  Осип  заставляет
"Вольво" служить Инне, а без него это никакой не только что  пообедавший
тигр, а просто куча полированного железа.
   Никогда в жизни ей не было так страшно.
   Что  она  сделает,  когда  увидит  перед  собой  высокого  костлявого
человека в подвернутых тренировочных штанах, тельняшке, с лысым,  словно
грубо вылепленным из  бордового  пластилина  черепом,  -  Захара  Юпшна?
Именно так она его себе представляла. О чем она его  спросит  -  это  вы
утонули в Заболоцке три с лишним года  назад?  Это  вы  утопили  Георгия
Мурзина? Зачем вы написали про маньяка? Кто убил  губернатора  Мухина  и
его жену? Вы знаете, да?
   Она и не подозревала, насколько близко подошла к разгадке.
   Так  близко,  что  человек,  издалека  завидевший  красную  блестящую
машину, понял, что дело плохо.
   "Явка провалилась" - красная герань на подоконнике.
   "Все чисто" - белая тряпка на веревке.
   Эта машина означала - явка провалилась.
   Что делать? Убить ее в квартире или в подъезде -  значит  навлечь  на
себя  подозрения.  Убить  на  улице  -  опасно.  Потом   окажется,   что
какой-нибудь идиот в это время непременно прогуливался  с  собакой,  или
таращился в  окно,  или  доставал  из-за  рамы  сало  -  видел,  слышал,
запомнил.
   Нет. Надо ждать.
   Выпустить ее отсюда нельзя.
   Его била дрожь - от холода и ненависти.
   Она не должна была добраться и все-таки добралась  -  почти!  Хорошо,
что в самый последний момент он увидел красную машину, сигнализировавшую
об опасности!
   Не сбиваясь с привычного и уверенного  шага,  он  повернул  за  угол,
оказался в темном и убогом дворе, за какими-то помойными ящиками, быстро
перебежал  открытое  пространство,  залитое  жидким  лунным  светом,   и
выглянул.
   Машина стояла, а ее нигде  не  было  видно  -  значит,  уже  зашла  в
подъезд.
   Отсюда до  подъезда  и  дорожки  довольно  далеко,  а  стрелять  надо
наверняка, так, чтобы она не подняла шума.
   Пистолет - символ его личной  неограниченной  власти,  гораздо  более
неограниченной, чем власть какого-то там губернатора, - был с  ним,  как
всегда.  Он  любовно  вытащил   его,   ласково   погладил   и   снял   с
предохранителя. С этим пистолетом он - центр и средоточие  вселенной.  У
него в руках жизнь и смерть.  Как  бог,  он  может  карать  и  миловать,
казнить, пытать. Люди перестают быть людьми, как только он показывает им
пистолет. Глаза становятся бессмысленными и дрожащими, как студень, и он
чувствует, знает, что победил! Сразу, с первой секунды, - победил.
   И это его месть всем им.
   Он не пощадит никого - как никто не пощадил его.
 
*** 
 
   Никто не открывал. Уже ясно было, что дома никого нет,  но  Инна  все
продолжала названивать - непонятно зачем.
   От стен подъезда шел пронзительный холод,  словно  за  ними  было  не
тепло человеческого жилья, а ледяные погреба, в  которых  ночуют  зимние
ветры.
   Хотелось домой, горячего чаю и теплых носков.
   Волосы на голове шевелились, как от сквозняка, и она наконец поняла в
чем дело. Помимо "парадного", был  еще  "черный"  ход,  Инна  разглядела
колышущийся серый прямоугольник - еще одну дверь на улицу.
   Кто сделал здесь два выхода, какой болван и зачем? И  почему  никакой
другой болван не заколотит хотя бы один из них, чтобы  дефицитное  тепло
не уносил енисейский студеный ветер?!
   Натягивая  на  щеки  шарф,  Инна  почти   ощупью   пошла   к   серому
прямоугольнику и скоро оказалась на улице.
   Темно. Никаких фонарей.
   Вот эти три темных окна на  первом  этаже  и  есть,  судя  по  всему,
квартира Захара Юшина. Инна подошла поближе, снег отчетливо скрипел  под
ногами.
   Осип с другой стороны дома, Инну он не видит. Ей  тоже  не  видно  ни
Осипа, ни машины, но она слышит, как работает мотор, и видит  дымный  от
мороза свет мощных фар.
   Она задрала голову и посмотрела.
   Низкий балкончик - подтянуться, и уже на нем.  Форточка  в  одной  из
комнат открыта.
   Попробовать? Или нет?..
   Нет, нет, нет, умолял инстинкт самосохранения, не надо,  ты  сошла  с
ума, от тебя не останется мокрого  места,  ты  же  не  милиционер  и  не
спасатель, ты не умеешь лазать по чужим домам,  откуда  ты  знаешь,  что
тебя ждет внутри, тебя убьют, и правильно сделают, не смей, не смей,  не
смей.
   Конечно, она посмела.
   Одно движение, и Инна оказалась на балконе, за низкой оградой.  Снега
было по щиколотки, и она вдруг  подумала,  что  хозяин  квартиры  завтра
непременно увидит на снегу ее следы.
   Ну и что -  следы?  Если  она  будет  жива,  следы  нисколько  ей  не
повредят. Если не будет - тем более.
   Она встала коленями на подоконник - правое, давным-давно разбитое  на
лыжах, немедленно скрутила холодная боль, - потянулась и потрясла  раму.
Рама была старой и послушно затряслась в пазах.
   Закрыто на две задвижки, поняла Инна, верхнюю и нижнюю. Надо открыть,
в форточку она не пролезет.
   Она стянула перчатку и сунула ее в карман, а рукой нашарила шпингалет
и потянула вниз холодную железную штучку. Штучка сначала сопротивлялась,
а потом упала с дребезжащим металлическим стуком. Теперь нижнюю.
   Инна не знала, сколько времени прошло - то ли пять минут, то ли  пять
секунд, а может, и пять часов,  -  когда  она  толкнула  обе  створки  и
спрыгнула внутрь.
   Там было немного темнее. Глаза уже привыкли к темноте, и  она  знала,
что свет зажигать нельзя - из соображений конспирации.
   Господи,  во  что  она  ввязалась?!.  И  зачем?!  И  что  именно  она
собирается искать в темноте чужой, незнакомой квартиры?!
   Паника, острая, как копье, ударила и проткнула ее насквозь.
   Нет, сказала она себе. Я ничего не боюсь.
   Нужно  найти  что-то  -  бумаги,  записки,  черт  знает  что,  -  что
подтверждало бы: Захар Юшин имеет некое  отношение  к  губернатору.  Как
могли выглядеть эти  бумаги  -  записки  или  черт  знает  что,  -  Инна
представления не имела.
   Квартира была крошечной, выстуженной  и  убогой.  Стены  до  половины
выкрашены темной краской. В лунном свете не разобрать,  но  Инна  голову
могла дать на отсечение, что она зеленая. На крошечной кухне  допотопный
тяжеленный стол, покрытый изрезанной клеенкой. На клеенке столпотворение
кастрюль и тарелок. Алюминиевый чайник. Холодильник такой  старый,  что,
наверное, много лет уже не работал и использовался  как  шкаф  -  дверца
нараспашку, внутри опять какие-то кастрюли.
   Кое-что показалось Инне странным.
   В  кухне  не  было  никаких   следов   еды,   кроме   выброшенной   в
отвратительное ведро пачки из-под датских крекеров и банки  растворимого
кофе,  стоящей  на  столе.  Ни  бутылок,  ни  обрезков,  ни  крошек,  ни
картофельных очисток. Ничего.
   Значит,  в  этой  самой  кухне  с  шатким  коричневым   табуретом   и
алюминиевым чайником, с закопченной стеной и гадким ведром под раковиной
человек пил растворимый кофе и заедал его датскими крекерами.
   Очень правдоподобно.
   Недавно она смотрела такое кино. Там ухоженный, чистый, стриженный  у
модельера по  прическам,  одетый  в  свитер  от  модельера  по  свитерам
красавец долбил ломом лед - дворником работал, - и все проезжающие  мимо
дамы от восторга почти что выпрыгивали из своих лимузинов,  и  бросались
ему под ноги, и почти что умоляли его взять их в дворничихи,  разделить,
так сказать, судьбу отверженного.
   Может,  этот  Захар  Юшин  и  есть  герой  данного  фильма?  Как  это
называется? Прототип, вот как!..
   Из всего этого следовало сделать кое-какие выводы, и Инна их сделала.
Поэтому в крохотной комнатке она  не  стала  осматривать  все  подряд  -
довоенных времен кушетку, пузатый желтый гардероб, диван  с  валиками  и
вытертой засаленной спинкой, - а, стараясь медленно дышать, огляделась и
нашла единственный жилой угол.
   Белый кухонный стол задвинут далеко, так, чтобы его не было  видно  в
окно, и именно его первым делом необходимо обследовать.
   Инна подошла.
   На столе, кроме лампы с треснувшим абажуром, лежали еще стопка бумаги
и несколько аккуратных  папок  с  завязками,  а  также  стоял  стакан  с
ручками.
   Значит, наш дворник еще и пишет,  а  потом  складывает  написанное  в
папки. Ну, точно как в кино!..
   Инна мельком глянула в окно - никого и  ничего,  все  тихо  и  темно.
Из-за угла по снегу  растекался  свет  сильных  фар  от  ее  собственной
машины, сильный и какой-то очень цивилизованный.
   Господи, сделай так, чтобы  Осип  оказался  ни  при  чем  и  Ястребов
оказался ни при чем, чтобы во всем виноват был неизвестный  Захар  Юшин,
спятивший  в  этом  самом  сумасшедшем   доме   и   решивший   истребить
губернаторскую семью!..
   Инна взялась за папки и чуть не упала в  обморок,  когда  на  верхней
прочитала фамилию - Мухин. Она ждала этого, знала, что так и  будет,  но
дыхание  перехватило,  в  ушах  зазвенело,  и  инстинкт   самосохранения
завизжал и завертелся еще пуще, а паника несколько раз провернулась, как
нож в ране.
   Все. Надо уходить.
   Надо забрать папки и уйти тем же путем, что пришла.
   В свете, падавшем из окна, она еще разглядела на столе прямоугольное,
довольно большое пятно правильной формы, поискала вокруг, что  бы  такое
могло оставить на столе такой след, и не нашла.  Выдвинула  ящик  -  там
катались три пробки, огарок свечи,  какой-то  белый  бумажный  цветок  и
кусок ячеистого нейлона, похожий на паутину. Инна  посмотрела  кусок  на
свет и сунула его в карман.
   Надо уходить. Давно.
   Неудобно держа папки под мышкой, она  побежала  в  кухню  и  замерла,
услыхав, как поворачивается ключ во входной двери.
   Рот моментально наполнился горькой слюной. Стало жарко и так страшно,
что подкосились ноги.
   Он пришел. Он пришел и сейчас наконец-то убьет ее  -  именно  сейчас,
когда она почти  все  поняла,  даже  кусок  нейлона  попался  ей,  такой
характерный штрих! Ее убьют, и никто  никогда  не  узнает  тайну  смерти
губернаторской семьи.
   Тяжкие грехи. Преступление и наказание. Бог троицу любит.
   Она метнулась к окну, и дернула его, и не смогла открыть, потому что,
спрыгнув в кухню, зачем-то заперла его на щеколду - идиотка! -  и  стала
нащупывать щеколду и дергать ее, и папки поехали у нее из-под локтя, и с
грохотом посыпались на пол, и она присела и поползла,  потому  что  одна
отлетела далеко, и в прихожей вспыхнул свет, словно кулаком ударив ее по
глазам.
   - Где ты? - спросил негромкий презрительный голос. - Где ты, ну!..
   Она поняла, что папку ей не достать, кинулась  обратно,  взлетела  на
подоконник, перевалилась на другую сторону.
   Тень мелькнула перед глазами - он услышал ее и вбежал в кухню.
   Над самым ухом что-то ударило,  негромко  и  легко,  и  воздух  будто
дернулся.
   Он стреляет, поняла Инна. Стреляет в меня.
   Некогда было думать и некогда бояться.
   Опершись рукой, она перелетела низкий балкон, упала, поднялась, опять
упала. Рядом с ее головой снег вдруг пришел в движение, как будто сам по
себе взвился маленьким фонтанчиком, запорошил ей лицо.
   Он стреляет. Он видит меня и стреляет. А я так и не вижу его!..
   Она поднялась на четвереньки, поползла, вскочила и забежала за  угол,
где стояла ее машина.
   Шаг. Еще один. Еще.
   Секунда. Потом другая. Пока жизнь не оборвалась.
   Она рванула переднюю дверь и почти упала внутрь.
   Осип, заложив руки за голову, подпевал Алле  Пугачевой,  которая  все
повторяла, что "это любовь".
   Завидев Инну, он обомлел, и в свете приборной доски она увидела,  как
он вытаращил глаза.
   - Быстрее! - завизжала она. Вернее, это не она визжала, а ее инстинкт
самосохранения, но Осип ничего не знал про инстинкт и перепугался не  на
шутку. - Поехали! Быстрее!!
   Осип зашарил рукой, нащупывая ручник. Глаза у него так и  таращились,
а рот никак не закрывался.
   - У него пистолет! Да быстрее ты!!
   Осип нащупал ручник, дернул вниз, что есть силы нажал на газ,  машина
прыгнула почти в кусты, ее занесло, повернуло, как  потом  оказалось,  в
правильном направлении, и на вираже Инна завалилась на  Осипа.  Швырнула
на пол папки, вытянула ремень и застегнула.
   Потом посмотрела назад - на улице за ними никого не было, только снег
летел, подкрашенный снизу красным злобным светом тормозных огней.
   - Что случилось? - хрипло