В основном дамы.
     - Булонский лес, мать их за ногу! - негромко, но с чувством выразился
Виктор, наблюдая сию картинку.
     И  правда,  будто  не  в  Москве.  Щеголеватый  павильон  для  отдыха
клиентов,  симпатичный  домик  администрации,   не   по-русски   аккуратно
содержащаяся конюшня, огражденная ярким забором площадка для  выводки,  на
автомобильной стоянке - исключительно иномарки.
     Вот  только  дамочки,  хотя  и  старались,  но  все   же   подводили:
переговаривались плебейски  громко,  изредка  по-рязански  повизгивали  от
страха. Совсем по-парижски у них не получалось.
     На  стоянку  мощно  вырулил  безукоризненный  "Ауди"  цвета   мокрого
асфальта, остановился, и из него  выбрался  могучий  мэн  северокавказской
наружности. Мэн хлопнул дверцей и, не обращая внимания на  окружавший  его
прекрасный мир, прошел в административный домик.
     - Он! -  крикнул  Виктору  убиравший  за  загородкой  конское  дерьмо
служитель.
     - Спасибо. - Виктор поднялся с субтильной,  ажурно-белой  скамейки  и
направился вслед за владельцем "Ауди".
     Место  секретарши  у  двери   с   солидной   вывеской   "Председатель
правления", слава богу, пустовало, и Виктор без спроса вошел в кабинет.
     Мэн, сложив руки на животе и бездумно глядя прямо перед собой,  сидел
в подвижном кресле за причудливым иностранным столом.
     - Здравствуйте, - сказал Виктор и сразу взял быка  за  рога.  -  Меня
зовут Кузьминский Виктор Ильич. - Я бы хотел поговорить с вами в  связи  с
обстоятельствами гибели Сергея Воропаева, работавшего у вас.
     - Здравствуйте, Виктор Ильич! -  радостно  поздоровался  мэн  и  тоже
представился: - А я - Эдвард Гурамович  Удоев.  -  Подумал  и  добавил:  -
Председатель правления кооператива "Аллюр". А вы кто такой?
     - Я же сказал - Кузьминский Виктор  Ильич,  -  раздражаясь,  повторил
Виктор.
     - Дело какое делаете, Виктор Ильич?
     - Я - литератор, Эдвард Гурамович. Сценарии для кино пишу, книжки там
всякие...
     - Хорошее дело, - одобрил Викторовы занятия Эдвард Гурамович.  -  Но,
наверное, обстоятельствами гибели нашего Сергея милиция занимается?
     - Милиции уже все ясно  -  несчастный  случай.  Но  мне  бы  хотелось
разобраться, отчего это все произошло, как это с ним произошло.
     - Чтобы в книжку вставить? - догадался Удоев и  заулыбался  от  своей
догадки.
     - Да нет. Уж больно грустная книжка получится, а я веселые пишу.
     - Лихой был джигит,  -  соответствуя  сентенции  Виктора,  погрустнел
Эдвард. - И работал хорошо. Пил, правда, неумеренно.
     - И долго он у вас работал? - спросил Виктор.  Он  по-прежнему  стоял
перед заграничным столом. Председатель наконец-то соизволил заметить это:
     - Да вы присаживайтесь, присаживайтесь,  -  понаблюдал,  как  садится
Виктор, и, удовлетворясь наблюдением, сам встал, прошел к солидному шкафу,
раскрыл его, недолго поискал на полках, извлек новенькую  тонкую  папочку,
на которой блестящими черными буквами значилось: "Личное дело", вернулся к
столу, на ходу полистав папочку, и, сев на свое место, ответил на  вопрос:
- Почти полгода. Со второго февраля.
     Из низкого мягкого кресла, в которое погрузился Виктор,  председатель
Удоев виделся как бюст Героя на постаменте.
     - В папочке не написано, есть ли у него какие-нибудь родственники?
     Бюст  с  готовностью  полистал   папочку   еще   раз.   На   листочке
автобиографии задержался.
     - Нету у него никого. Сирота. Детдом, спорт, ПТУ. Потом  армия,  ВДВ,
снова спорт, мастер по стрельбе, первый  разряд  по  конному  спорту.  Да,
судьба...
     - И горевать некому, - сказал Виктор.
     -  Мы  должны  горевать.  -  Удоев  назидательно   поднял   большущий
указательный палец. - Человек погиб, человек!
     - А мы ничего не знаем об этом человеке. Ничегошеньки. Скажите,  а  я
могу повидать этого вашего отставного полковника и конюха? Они вроде вчера
вернулись?
     - Вернулись! Вчера! - радостно подтвердил Удоев. - Только повидать их
никак не получится, дорогой!
     - Как так? Ведь они у вас работают.
     - Не работают! Не работают! - еще радостней объявил председатель.
     - Как так? - тупо повторил Виктор.
     - Конюх, мальчик этот, - впервые Удоев  обнаружил  свой  акцент  -  в
слове "мальчик" мягкий  знак  отсутствовал,  -  вчера  прямо  и  уволился,
напугался, значит, сильно. А полковник и не работал у нас никогда.
     - Он же в съемочной группе как начальник трюкотряда числился.
     -  Правильно.  Я  его  начальником  послал.   За   Сережей   присмотр
обязательно нужен был. Сижу я, думаю -  кого  послать.  И  вдруг  солидный
человек приходит, на работу просится. Я его документы посмотрел, увидел, в
каких он органах работал, обрадовался, и без всякого  оформления  направил
на съемки. Как бы испытательный срок ему дал. А вчера он, когда  вернулся,
говорит: "Такая работа не по мне. Нервная очень". И ушел.
     - Совсем?
     - Совсем, совсем. Пожал мне руку и ушел.
     - Был Серега и нет Сереги. Растворился в воздухе, - сказал Виктор.
     - Да, жалко мне спортсменов. Пропадают ребята. -  Удоеву  понравилось
словечко "совсем". Им и завершил сентенцию: - Совсем пропадают.
     - Но, судя по вашему виду, вы - тоже спортсмен.
     - Спортсмен, - с гордостью подтвердил Удоев.  -  В  свое  время  союз
выигрывал по вольной борьбе.
     - А не пропали?
     - Потому что я умный, Виктор Ильич, - объяснил  свое  везенье  Удоев.
Виктор выкарабкался из кресла, встал. Встал и Эдвард Гурамович.
     - Значит, ничем мне помочь не можете...
     - Не могу, дорогой, не могу. Пойдемте, я вас провожу.
     - На площадке прокатиться не желаете, Виктор Ильич?
     - А что? - завелся ни с того, ни с сего Виктор. - Прокачусь, пожалуй!
     - Гришка! - крикнул служителю Удоев. - Подай Орлика!
     Где вы, те два месяца в Тургайской  степи,  где  ты,  школа  великого
наездника Петьки Трофимова, где свист ветра  и  ропот  конских  копыт  под
тобой?
     Виктор, чуть коснувшись  холки,  взлетел  на  коня.  Нашел  стремена,
разобрал поводья и вдруг, жестоко вздернув  лошадь,  залепил  классическую
свечку.
     Развернувшись  на  двух  задних,  опустил  передние,  с  места   взял
укороченным  галопом.  Мелькали  терракотовые  стволы  сосен,   стриженный
кустарник, испуганные жирные амазонки. Хорошо. В конце аллеи,  разбрасывая
землю  комьями,  развернулся  и  помчался  назад.  Лихо  осадил,  эффектно
соскочил, протянул поводья Удоеву и сказал:
     - Спасибо. Сколько я должен кооперативу?
     - Какой джигит! Какой джигит! - в  восхищении  мастерством  наездника
кавказский человек просто не мог услышать о  каких-то  деньгах.  -  Виктор
Ильич, давайте к нам инструктором! На любых условиях!
     - У меня свое занятие, Эдвард Гурамович.
     - Какое занятие?  Скрючившись  за  письменным  столом  в  прокуренной
комнате? Фу! А у меня свежий воздух,  вольные  кони,  симпатичные  дамочки
кругом.
     - Заманчиво, но... - Виктор развел руками. - Так сколько я должен  за
прокат коня?
     - Обижаете, Виктор Ильич, ох, как обижаете!
     Пижон несчастный. Закидываясь в седло, потянул правую  ногу.  В  паху
заунывно болело. И ломался-то перед кем?  Виктор  миновал  матово  сияющий
"Ауди" и влез в свою трухлявую "семерку".
     Парижско-кооперативный оазис находился на задворках парка культуры  и
отдыха. Попетляв по боковым автомобильным дорожкам, Виктор через служебные
ворота с недовольным жизнью вахтером выбрался  к  Ленинскому  проспекту  и
покатил к столбу с  растопыренными  в  растерянности  руками  -  памятнику
Гагарину.
     Теперь  киностудия,  там  понюхать,  что  и  как.  Свернул  было   на
Воробьевское шоссе. И тут же взял налево: под мост, к светофорам по  малой
дорожке и вновь на Ленинский. В обратном направлении.
     А что киностудия, что киностудия? Целовать еще один пробой? Своих дел
невпроворот.  Про  себя  составил  планчик:  издательство,   автомобильный
мастер, заказ получить -  сегодня  день  писательских  пайков,  в  гильдию
заглянуть и сразу после гильдии в ресторан  Дома  кино  -  в  кои-то  веки
поужинать по-человечески.
     В цветочном магазине  у  Октябрьской  площади:  за  чудовищную  сумму
по-европейски упакованную орхидею для редакторши будущей книги, поскромнее
и подешевле - разноцветные гвоздики - для деловых дамочек  из  гильдии.  И
немедленно приступил к выполнению плана.
     Выполнив план, Виктор в семь часов вечера уселся за столик у стены  в
ресторане Дома кино. Заказал, принесли, приступил было, но уже шел к нему,
приветственно помахивая ручкой, известный режиссер, активный  общественный
деятель, художественный руководитель студии, в которой снимался  фильм  по
сценарию Виктора, и он же приятель с молодых веселых годков.
     - Я за рулем, - предупредил подошедшего Виктор. - А тебе заказать?
     - Коньячка самую малость, - поморщившись, решил худрук и устало сел в
кресло.
     Виктор ухватил за передник пробегавшую мимо официантку.
     - Леночка, бутылку коньяка, закуску повтори, а о горячем он подумает.
     Леночка продолжила свой бег, а худрук вяло запротестовал:
     - Ну зачем бутылку-то?
     - Выпьешь, - успокоил Виктор, знал его вечернюю норму.
     Обслуживание постоянного и руководящего  клиента  было  молниеносным.
Леночка водрузила посредине  стола  бутылку  коньяка,  открыла  "пепси"  и
нарзан, красиво расставила закуски и сказала:
     - Приятного аппетита.
     Худрук налил себе  одному  первую,  смакуя,  выпил,  пожевал  хорошей
рыбки, ловко орудуя ножом и вилкой, отведал натуральных огурцов-помидоров,
хрупая поджаренной формочкой, сожрал канапе с печеночным паштетом и, налив
вторую (и не выпив), требовательно и громко приказал:
     - Рассказывай, что там у вас на съемках,  в  этом  вонючем  Серпухове
произошло.
     На рык худрука многие оборачивались.
     - Не в Серпухове, - поправил его Виктор.
     - Неважно, - перебил худрук. - Рассказывай.
     Неизвестно откуда объявились две полузнакомые гражданки, молодые  еще
и нахальные.
     - Ой, как интересно! - сказала одна из них. - Можно и нам послушать?
     - Я этого Сергея знала, - сообщила другая. - Можно и нам послушать?
     Артистки, что с них взять. Худрук налил и им.
     - Ну, Виктор, Виктор же... - страстно требовала рассказа первая.
     Слаб человек,  нестоек  мужчина.  Вдохновленный  обещающими  женскими
взглядами Виктор зашелся соловьем.  Повышая  и  понижая  в  нужных  местах
голос, описывал пейзажи, резкими штрихами рисовал ситуацию, подробно  и  в
лицах воспроизводил диалоги.  И  про  неудачную  подсечку,  и  про  смерть
лошади, и про черный запой Сергея, и про выезд на съемку, и про трусливого
героя, и про страшный крик, и про  желтое  пятно  на  зеленой  поверхности
болота, и про каскетку режиссера. Только про установку фанерного памятника
не рассказал. Не хотел.
     Помолчали  для  приличия.  Но  худрук  терпел  недолго:  не  мог   он
допустить, что кто-то позволил  себе  держать  площадку  столь  длительное
время.
     - А вот у меня на съемках в восемьдесят третьем году... - начал он.
     И пошли кинематографические байки, запас которых неиссякаем. Заказали
вторую  бутылочку.  Ля,  ля,  тополя,  -  и   не   заметили,   как   стало
полдвенадцатого.  Одну  из  слушательниц,  которая  посимпатичнее,  Виктор
прихватил с собой.
     На кухоньке устроили дополнительный ужин, в основном, для того, чтобы
изнемогший  от  алкогольного  воздержания  Виктор   смог   приложиться   к
запотевшей в холодильнике бутылочке. Основательно приложиться.
     Потом легли в койку.
     Среди ночи он проснулся попить водички. Сел,  резко  спустил  ноги  с
тахты.  Сильно  расшатанная  эта  мебель   довольно   громко   заскрипела.
Слушательница зашевелилась под простыней, собралась в клубочек, в  полусне
закапризничала:
     - Замерзла что-то, Витя. Накрой меня.
     Вспомнил: Ларисой зовут. В ящике нашел верблюжье  одеяло,  накрыл  им
поверх простыни Ларису, вскользь поцеловал в щеку, сказал, стараясь, чтобы
ласково:
     - Спи, Лара.
     Она притихла, а он пошел на кухню. Открыл холодильник, достал бутылку
"пепси", долго и трудно пил из горла круто газированное пойло.  Напился  и
глянул в окно. Вниз, на землю. За окном - внизу и вверху -  отвратительная
тусклая московская ночь. Просматривались в далекой глубине убогая улица  и
зеленая замысловатая крыша дома-музея Васнецова.
     Дрожь пробила Виктора. В ста верстах от дома-музея Васнецова в тухлой
жиже на неизведанной глубине лежал Серега.


     - Клавочка, лапочка, ну, покажи! - молил  Виктор  монтажера.  Лапочка
Клавочка, неотрывно глядя в живое  окошко  на  монтажном  столе,  отвечала
раздраженно:
     - Виктор Ильич, мне еще  пять  коробок  разбирать,  чтобы  отобранные
дубли вырезать и подложить, а в четыре электричка. У них там зал  на  семь
заказан.
     - Клавочка, я тебя в щечку поцелую.
     Прошедшая  за  многие  годы  работы  на  киностудии  огонь,  воду   и
университеты  фантастических  и  непредсказуемых   киношных   приключений,
Клавочка вдруг застеснялась и только в последний момент нашлась:
     - Вот уж подарок так подарок! - обернулась, улыбнулась, предложила. -
Если хотите, можете взять эту коробку и сами посмотреть.
     - Хочу, хочу, - тотчас же согласился Виктор.
     - Тогда пойдемте. Я с девочками договорюсь, и вас  в  зал  на  десять
минут пустят.
     Договорились. Виктор сидел  в  полутемном  прокуренном  зале  и  ждал
звонка. Позвонили.
     - Начинайте, - сказал он в телефонную трубку.
     От уха поручика  камера  глядела  на  пожилого  господина  в  светлом
костюме и сером котелке, стоявшего у дверей дома и слушавшего поручика.
     - Простите, - говорил поручик за  кадром.  -  Мне  необходимо  срочно
сшить новую  шинель.  Порекомендовали  обратиться  к  портному  Алексееву.
Вероятно, это вы Алексеев?
     ...Опять ухо поручика и текст: "Простите..." И опять ухо. Всего шесть
раз. Отечественную пленку не жалели, паразиты, не кодак, чай.
     ...Теперь ухо портного  Алексеева,  а  поручик  уже  лицом  к  камере
говорил: "Простите..." На этот раз обошлись тремя дублями...
     ...Потом комиссар в полном обмундировании четырежды бухался в реку...
     Не повезло: подсечка была в конце ролика. Ну, вот, наконец.
     ...Точно схваченный рамкой кадра от копыт коня до  шишака  буденовки,
мчался почти былинный витязь...
     Виктора всегда восхищало умение настоящего  оператора  держать  кадр.
Вот и сейчас: черт-те что, три  движения  -  движение  всадника,  движение
стрелы крана, с которого снимал оператор,  вслед  за  всадником,  движение
камеры - скоординированы почти компьютерно,  потому  что  на  экране  была
эффектная и совершенная в своей композиционной законченности картинка.  И,
конечно,  дьявольский  профессионализм:  камера  была  остановлена  в  тот
момент, когда стало ясно, что лошадь не пошла на кульбит.
     Вот и съемка со второй камеры. И сразу ясно, что снимал ассистент:  и
витязь уже не витязь, а так, понарошечку верхом, и конь не то что  борзой,
а просто выбракованная лошадь. Естественно, и понял  ассистент,  что  надо
выключать камеру только тогда, когда лошадь воткнулась головой в  землю  и
на шатающихся ногах поднялся конюх-витязь.
     Ничего интересного не увидел Виктор,  отнес  в  монтажную  коробку  и
сказал:
     - Спасибо, Клавочка. - И вдруг вспомнил:  -  А  комбинаторский  рапид
есть?
     - У комбинаторов, где же ему быть. - Не  любила  Клава  комбинаторов,
что выразила интонацией.
     В цехе комбинированных  съемок  шло  секретное  (у  этих  волшебников
экрана все секретно) совещание, о чем предупреждала бумажка,  пришпиленная
к двери. Зная цену копеечным этим  тайнам,  Виктор  без  колебаний  открыл
дверь. Дамочка, как бы страж, сидевшая у двери, зашипела на него, но он не
обратил на нее ни малейшего внимания,  вошел  в  комнату  и,  сделав  губы
трубочкой, негромко свистнул. Высокое  собрание  обернулось  на  свист,  и
тогда он пальчиком поманил к себе комбинатора своей картины.
     - Что ж вы так? - сделал выговор комбинатор Виктору, после того,  как
они оказались за дверью.
     - Так надо, - успокоил его Виктор. - Материал той съемки  лаборатория
вам выдала?
     - Только что принесли. Я даже его еще не видел.
     - Мне он нужен, шеф. На полчаса. Посмотрю и принесу обратно. Слово.
     - Не имею права, - зафордыбачил комбинатор.
     - С меня пол-литра, - вкрадчиво пообещал Виктор.
     - Что с вами поделаешь,  -  про  пол-литра  комбинатор  вроде  бы  не
услышал, но почему-то вмиг перешел на дружеский тон: - Надо поискать  этот
ролик.
     - Клавочка, еще раз зальчик на десять минут,  а?  -  весело  попросил
монтажера Виктор.
     - О, господи! - только и сказала Клава, выключая стол.
     Для пробуждения в ней желания  совершить  необходимое  ему  действие,
Виктор прихватил Клаву за мягкую талию и слегка приподнял со стула.
     - А еще солидный человек, известный сценарист, - укорила  она  его  и
рассмеялась.
     Будто бы в большой воде скакал маленький всадник.  Рапид,  съемка  на
шестьдесят  кадриков  в  секунду  вместо   стандартной   для   адекватного
воспроизводства движения в проекторе на двадцать четыре.
     Снимали с партикабля, находившегося метрах в пятидесяти от  основного
места действия, и поэтому на экране были и поле, и кустарник опушки. Общий
план.
     ...Лениво, как во сне, поднимались вверх огненные взрывы, парил,  как
бабочка, конь, в галопе отрывая от земли все четыре копыта...
     Вот она, ошибка мальчишечки-витязя: он  опоздал,  зацепленная  шнуром
конская нога уже пошла на землю, и  только  тогда  он  подсек.  Лошадь  не
кувырнулась, она споткнулась и, ударившись лбом о твердый  грунт,  сломала
шею.
     ...Дважды в предсмертной агонии нелепо сводила все четыре своих  ноги
лошадь, вставал, как бы не торопясь вырастая, мальчишечка...
     И тут камера сбилась.  Видимо,  комбинатор,  отрываясь  от  окулярной
дырки, сдвинул ее, и она ушла от мертвого  коня  и  растерянно-испуганного
мальчишечки. В кадре оказались край поля и жидкий подлесок, сквозь который
довольно явственно просматривалось темно-серое тело легкового автомобиля.
     А к автомобилю, спинами к нему, зрителю,  плыли  сквозь  кусты  двое:
богатырь в кожаной черной свободной, какая положена процветающему  деляге,
куртке и лох-интеллигент в светлом, тоже  недешевом  костюмчике  тропикал.
Лох рукой погладил себя по голове, женственно поправляя прическу, и что-то
знакомое Виктору было в этом движении. Двое не дошли до автомобиля: съемка
прекратилась.
     Серый  автомобиль  -  "Ауди"  цвета  мокрого  асфальта?   Нет,   этот
автомобиль - светлее.  Богатырь  в  кожанке  -  председатель  Удоев?  Нет,
председатель повыше. Лох, лох! Где он видел этого лоха?
     В монтажной, сев за второй стол со старомодным ручным прокручиванием,
догнал пленку до кадра, где двое были видны наиболее ярко. Остановил  кадр
и долго изучал картинку через лупу. Ни черта. В статике даже лох  перестал
казаться знакомым.
     Благодарно поцеловав Клавочку в затылок, Виктор направился в  группу,
где  заместитель  директора  по  документации  в  одиночестве  копалась  в
бумажках.
     - Танечка,  разрешишь  договор  с  трюкачами  посмотреть?  -  спросил
Виктор.
     - Трудовое соглашение, - поправила Танечка. - Да бога ради!
     Договор был один на  всех,  и  подписывал  его  только  руководитель.
Занимательно все получалось: представлял конную контору гражданин, который
в ней не работал. Видимо, был с липовой бумажонкой Семен  Афанасьевич  под
соответствующей  органам,  в  которых  он  трудился  много  лет,  фамилией
Голубев.  А  где  же  домашний  адресок?  Туточки,  туточки...  Несвижский
переулок... Ага, это от сада Мандельштама к улице Толстого. Башенки  такие
милые для начальства. В порядке был полковник Голубев, раз такую  квартиру
получил.  Квартиру  номер  двадцать  семь.  Виктор  переписа